-Вот-вот. Ты считаешь себя лучше ведьмы, потому, что ты добрый и защищаешь мир от исчадий ада и зла? Считаешь себя на стороне добра, так?
-Да.
-Вот-вот. А ничего, что это ты – фанатик, хотел и сам помереть и других угробить?
-Да не хотел я!
-А не ты ли сказал, «парни, мы не можем быть куплены ценой души одного из нас», а? Не ты ли? Не ты ли сказал – пусть погибнем мы все! Решил и за себя, и за них!
-Но ведь так оно и есть, что…
-Хо! Сказал! А ведь они жить хотели…
Мурчин подошла к Раэ, сжавшемуся на табурете, и смерила его с высоты своего роста:
-Ты понимаешь, что это не я, а ты их угробил? Ты!
-Они сами решили сразиться с тобой.
-После твоих слов. Они бы не решились бить мне в спину, если бы ты им всего этого не сказал… «давайте мы все достойно погибнем». Что они должны были сделать в ответ на твой вызов? Ты виноват в том, что твой дружок метнул мне в спину эту железяку!
Раэ вспомнил облегчение, читавшееся во взгляде Гайю, когда ведьма приняла окончательное решение о том, кого с собой заберет. Может, то же испытывали и Ларс, и Ксури… Насчет Арнэ он не был уверен. Арнэ явно был не таков… Нет-нет, он, Раэ, сам же пошел в портал. Он понимал, что делает. Он понимал, что его жертва оправдана. Уж ценой его души можно было купить этих четверых. Он думал, что все остальные все же останутся живы, раз уж ведьма сделала такой выбор…
Ведьма обошла стол и села радом с Раэ, отодвинула посуду и положила на стол руки в лубках.
-Так ты – добро творишь, а я жестокая? Я, которая хотела отпустить всех и всех оставить в живых? Тут не один положил душу за четверых, а четверо положили жизни за одного.
Раэ не выдержал и вскрикнул. Только сейчас он это осознал окончательно. Мало того, что его в зимнем походе на северных колоссов спас ценой жизни Матэ, так еще и эти парни умерли за него… Не выдержал, выдал себя тем, что зажал ладонью рот. Мурчин пронаблюдала за его смятением с очевидной удовлетворенностью. Она выскользнула из кухни и исчезла в недрах дома. Вслед за ней уплыл белый шар.
Раэ сидел неподвижно. Боясь даже пользоваться легкими, которые ему казались чужими и незаслуженными. Никогда он не был в положении, когда не знал, как жить дальше и ради чего дышать.
В кухню, пыхтя, пробралась шишига. Неуклюже стащила со стола посуду и понесла ее к ушату для мойки. Уронила ее туда с дребезгом. Раэ вздрогнул, очнулся от звона осколков, поднялся с места и заторопился в ту комнатенку, в которой недавно лежал.
Там он почувствовал, как горят его глаза. Вышли редкие жгучие слезы. До чего же все плохо. И мысли скачут так, что ни за одну не ухватишься. Арнэ. Ларс. Ксури. Гайю. А вдруг они и в самом деле остались бы живы, не скажи он им… И не жалел бы ни капли, что теперь с ним ни случись, кабы они остались живы. А что теперь? За что ему держаться, когда пропало пропадом все?
Раэ вздел глаза к открытым балкам. На какой хочешь, на такой петлю и завязывай. Но накладывать на себя руки запрещено. А убивать его не собираются, судя по всему: ведьма славно потрудилась для того, чтобы оставить его в живых. И для чего же? А не все ли равно? Ни для чего хорошего, это уж точно. Но он охотник, и он – ненавистный для ведьм титанобойца, так что быть ему живым и маяться недолго.
Пусть он помрет самой лютой смертью и этим искупит вину перед парнями. Так ему и надо. Парней загубил. Совню Агри загубил. Сам и помереть достойно не мог, в плен к этой твари попал и носит в себе сращенные черной наукой легкие. Да его за одно это должны покарать Силы Небесные. Молнией среди белого дня убить. И уж, конечно, убьют.
Эта мысль как-то успокоила Раэ, хотя должна была казалось бы, его еще больше встревожить, и он принялся разбирать остатки своих вещей в углу. Как-то сами собой мысли перешли на обыденные. Сапоги надо бы вычистить, с ними все не так плохо. Обе туники – что верхняя, что нижняя пострадали так, что уже никуда не годятся. Остальная одежда еще пригодна к носке… И чего он в этом тряпье копошится? Нашел о чем думать, когда помирать пора!
Он в бессилии уронил остатки своей одежды. Мысли опять понеслись в одна за другой . Раэ опустился на колени и почувствовал под коленной чашечкой что-то неудобное… четки! Его четки, что он хранил на поясе! Надо же – целые, в этом ворохе одежды! Раэ цапнул их по привычке и не заметил, как перебирает. Зашептал слова молитвы. Голова стала понемногу проясняться. Стал приходить в себя и вскоре поежился, чувствуя холод. Он жив и надо думать о простом. О сложном – после.
Во что ему сейчас одеваться? В простыне ходить, что ли?
За разбором вещей его застала Мурчин, внезапно растворившая разбухшую дверь комнатушки. Раэ ее не узнал. Она была теперь в свободном белоснежном платье, правда, шнуровка везде висела распущенной – что на рукавах, что спереди, и даже с поясницы беспомощно свешивались концы белых кожаных шнурков, с которыми было невозможно справиться изломанными пальцами. Зато в распущенную шнуровку выбивалась шелковая кружевная рубаха.
Раэ знал, какое статусное значение благородные дамы придавали этому предмету гардероба. Она была им поважнее зимних шуб. Внезапно вспомнилось, как в один прекрасный день, в детстве, мать осторожно развернула перед своей воспитанницей Ивой сверток бумаги, в которой была похожая кружевная рубаха. Мать певуче рассказывала нареченной Раэ, что на плетение этой красоты ушло несколько лет и несколько мотков дорогого шелка, как его не хватило и пришлось ждать еще один шелковый караван, а затем еще, чтобы ее доплести, а потом еще один. Мать еще рассказывала, что передаст эту рубашку Иве в день ее свадьбы. Ива по-девчачьи ахала, охала, а затем решилась осторожно-осторожненько коснуться пальчиком кружева. Затем мать, внезапно оглянулась и заметила, что Раэ случайно стоит в дверях. И выгнала с шутливой бранью: негоже жениху видеть приданое до женитьбы. Раэ тогда еще фыркнул. Ему в ту пору было всего девять лет, и уж конечно он никогда не вырастет и не станет большим, и Ива тоже, а эта рубаха длинна настолько, что в ней поместятся три Ивы…
Что ж, одно из его детских предположений сбылось: Ива осталась девчонкой навеки.
…Зато на локте у кружевной Мурчин висела чистая, но слежавшаяся от долгого пребывания в сундуке мужская одежда.
-Это тебе. Мне кажется, в ней ты будешь чувствовать себя привычней, - сказала ведьма, положив ее на лавку, - будет великовата. Сам подгонишь.
Раэ узнал форму ведьмобойцы. Движимый любопытством, он тотчас развернул рукав и посмотрел на ранговый знак. Охнул от удивления: крапивник. Выше его был только стриж. Мурчин польщено усмехнулась. Знай, мол, с какими расправляемся. Может, потому она и сунула Раэ эту форму – запугать?
Подгадав, когда тот снова соберется с мыслями, она уселась на лавку, несуразная в этой запущенной комнатушке из-за белейшего, режущего глаза, как озаренное солнцем облако, платья, заговорила:
-Если бы ты в том городе сам не был готов сложить свою голову, я бы считала тебя конченным подонком. Но ты готов не пощадить не только себя, но и других. Ты просто фанатик. Но я тебя не виню. Заметь – я не жестока и не собираюсь тебя мучить чувством вины. Той самой вины, которую ты сразу на себя взвалил, как только я раскрыла тебе глаза на то, что ты сделал. Да, ты виноват в этих четырех смертях, это правда. Но не казнись. Виноват на самом деле не ты один. Да и виноват-то ты в меньшей доле. А в большей виновата Цитадель, которая сделала из тебя бездумного убийцу. И еще сделала из этих парней таких же фанатичных идиотов, которые готовы умереть в любой момент, лишь бы утащить за собой хоть кого-то из наших. Нет-нет, ты в этом совсем, совсем не виноват. Виноваты те, кто посылал вас на смерть. Те, кто воспитывает вас так, чтобы вы гибли для чужого удобства. Ну ничего, ничего. Я тебя перевоспитаю. По тебе видно, что ты умничка.
Она попыталась коснуться тыльной стороной ладони лица Раэ, но тот отдернулся. Задел затылком шар позади себя. Вот как! Так его поместила позади, что Раэ и не заметил. Но на этот раз не обжегся. Шар легко отъехал в сторону. Значит, ведьма не рассердилась. Даже улыбнулась. Раэ глядел на нее исподлобья и тяжело молчал.
-На мир между нами я пока что не рассчитываю, - продолжила Мурчин, - Я знаю, что ты будешь искать способы сбежать и убить меня… ну ищи-ищи, упрямец. А пока я просто буду тебя просвещать и обучать, со временем ты сам все поймешь. Да, мне придется набраться с тобой терпения. Что ж, я уверена, что оно будет вознаграждено. И я совершенно уверена, что со временем мы станем друзьями. Большими друзьями. Вы, охотники, дружбу цените, а я умею дружить, поверь мне. И если мы с тобой не уживемся, то по твоей вине. Я-то уживаться очень даже настроена…
И ведьма повернула голову куда-то в сторону. Кажется, она смотрела через дверь в коридор, ведущий в гостиную. Ее взгляд чуть подернулся. Должно быть, она что-то припоминала.
-Ты станешь правой рукой в моем ковене, - в раздумьях сказала она, явно улетая мыслью куда-то в прошлое. Опять она не столько обращалась к Раэ, сколько разговаривала сама с собой, как человек, давненько привыкший жить один.
"Да лучше б ты дала мне помереть", - подумалось Раэ.
-Уживешься со мной, как с прежним ковеном? – горько усмехнулся он вслух.
-Что ты имеешь в виду? – тотчас очнулась и несколько напряженно спросила Мурчин. Раэ молча повел плечами.
«Надо ли удивляться? – сказал он про себя, - Тево-ведьмобойца мне рассказывал, что все ковены кончают одинаково – враждой, как крысы в бочке. Раз уж ты живешь одна, ты самая эта последняя выжившая крыса и есть».
-Ты сказал – «уживешься». Значит, кое-что прознал о моем ковене. Как?
Раэ все еще молчал. Мурчин откинулась на нетесаную стенку, затем почувствовала шеей ее грубую поверхность и тотчас села на лавке прямо:
-Ну, что ты имел в виду и что да как узнал о прежнем ковене – говори! У меня больше нет желания возиться с твоими ожогами, маяться с ними будешь сам!
Бирюзовый взгляд полыхнул недобрым огоньком. Шар завис над его ухом и было слышно его тихое потрескивание.
- Это не твои комнаты, - решил ответить Раэ, - Они пахнут розами. Ты живешь в другой части дома. От тебя пахнет другими цветами. Белыми, не знаю, как они называются. Такими же цветами пахнет от формы ведьмобойцы. Ты ее принесла от себя. В этих комнатах ты не знаешь, где что лежит. Но эти комнаты считаются самыми лучшими в доме – они выходят во внешний и внутренний дворик. Значит, тут жила ведьма более высокого ранга, чем ты…
-С чего ты взял, что более высокого? – недовольно прервала его Мурчин. Оп-па, задел. Носом ткнул.
-У нее на кухне прислуживали сильфы. Те инструменты на кухне не по руке человеку. А вот сильфам…
-Я просто терпеть не могу сильфов, - пожала плечами Мурчин, - и предпочитаю делать все самой… Тут-то ты кое в чем прав… Что ты еще узнал? Ну, говори давай, мне интересно, как работает твоя голова.
-Вы с ней не ладили, потому, что ты тут не появлялась или очень редко бывала, раз ты не знаешь, где тут что лежит. Но поскольку эти комнаты - лучшие, ты их тотчас забрала себе, как только представилась возможность.
Ведьма недовольно повела губами, но затем улыбнулась:
-Наблюдателен. Почти что прав. Она со мной не ладила. И я очень горжусь тем, как был положен конец нашей вражде, - пропела Мурчин, - она считала себя непобедимой… у нее почти не было времени в этом разувериться... Однако, в выборе тебя я не ошиблась. Надо бы с тобой держать ухо востро. И мне это нравится. Кстати, - внезапно подобрев добавила она, - эти белые цветы называются гардении.
-Да хоть шмордении.
Раэ получил выстрел маленькой молнией в ухо.
-Не дерзи мне! Я умею дружить, мой мальчик, умею и враждовать. Хорошо умею и то, и другое, - снова пропела Мурчин, - со временем ты прекрасно в этом убедишься. Думаю, уже убеждаешься.
Она снова подняла руки в лубках.
-Вот, я тебя прощаю за то, что ты сделал, но взамен, будь добр, перемотай мне лубки. Это единственное, чем ты пока можешь загладить свою вину передо мной. Пусть с твоей стороны это будет дружественным жестом.
И она протянула ему кисти, готовая их доверить тому, кто накануне их изломал.
Лубки у Мурчин и в самом деле были пристроены неловко. Бинты провисали. Вообще непонятно, как она умудрилась их сама себе намотать. Впрочем, у нее была криворукая зеленорылая помощница. Хотя Раэ вспомнилось, как эта жаба ухнула дорогой фарфор, принадлежавший сопернице Мурчин, в ушат для мытья посуды, и охотник усомнился, что эта прислужница сумела бы намотать лубки хотя бы так.
Раэ заколебался. Арнэ, может, не раздумывая убил бы себя, возможно, погиб, сражаясь с ведьмой, но правильно ли это? Ларс пытался бы ее обхитрить, но смог ли? Ксури просто бы помер от мысли, что он с ней хороводится. Гайю… тут загвоздка. Может, он бы дал из себя сделать мага. А он, Раэ?
У него над головой все равно шипел белый шар. Он подумал о том, что заперт в ведьминской Кнее с ведьмой, единственной уцелевшей в ковене. Только он, да она. Раэ понял, что ему действительно придется с ней, врагом, как-то уживаться. Хотя бы до того момента, как он найдет способ выбраться из Кнеи или пока эта дрянь не поймет, что его не перевоспитаешь и не убьет его. Нарочно лезть на рожон и пытаться заставить себя убить нельзя: это все-таки бессмысленное самоубийство. Мурчин все равно уцелеет и продолжит творить зло. Полагаться на себя он не будет – не вытянет. Он вспомнил о четках. Будет молиться. Постоянно. Да, он будет рассчитывать не только на себя немощного. Рассчитывай он только на себя, он бы не свалил этой зимой того кайдзю… Что ж, Раэ все претерпит до конца, что на него ни свались. Значит, так надо.
И Раэ стал разматывать лубки на раздутых кистях тюремщицы.
-Поучишься милосердию, - сказала ведьма.
Раэ стиснул зубы. Вот только у нее и учись.
Но не быть Раэ в твоем ковене, ведьма. Никак.
Продолжение следует. Ведьма и охотник. 25 глава.
