Шедевр Джошуа Рейнольдса, «Леди Уолдегрейв», Леди Уолдегрейв за столом», «Леди Уолдегрейв за вышиванием», - множество названий, видимо, призваны создать облако точного указания - описания, коль скоро, многие могли рисовать этих леди и вообще говоря: за прогулками, за играми, за танцами, за трапезами, - что быть может и действительно ничем в особенности не выделяется из работ, что были сотворены в самый раз, для и из того же времени, стиля, жанра. Достаточно может быть посмотреть еще «Сердца и триумфы» Джона Эверета Милле. Это бытовая сценка, которыми полон реализм, в особенности буржуазный, и последнее, с какого-то времени, несомненно. Но таким же образом, подобно рассказам в прозе, если не романам буржуазного реализма, что часто имели ту же иллюстративную ценность, что и произведения: станковой, фигуративной живописи, это повествование, некая история. Вернее, многообразие возможных историй. Что только можно ни рассказать, глядя на этих девушек. Просто и не просто потому, что гордость и предубеждение, смирение и благочестивость, скука и терпение, все это сходиться в картине, в образе трех девушек, занятых вышивкой, искусством надо сказать кропотливым, и, в свое время, и трудоемким. Но это явленная тройственность, в известном смысле, может быть и тремя направлениями способов бытия друг с другом, коль скоро эмоции именно таковы, не только образом разделением труда в деле вышивания. И все же, утверждая, что суперпозиция смысла не отменима для всякого произведения искусства, и вообще говоря, это не может быть так скучно, всякий раз по меткому замечанию теоретиков метафоры, ищется некий выделенный смысл, который можно называть и ноэматическим, ни побоявшись тяжеловесного философского термина, и именно потому, что вопросом является не метафора, а прямя референция, как бы забавно это звучало на первый, да и на второй: взгляд, слух, вкус. Мол, это подобно тому, как курьезным образом, сознание может быть известно меньше, чем бессознательное. Но дело и вправду обстоит таким образом. Именно действительное познание и прежде всего самого сознания, является до сих пор труднейшей и величайшей задачей. Тогда как природа, не смотря на все еще разнообразие и разнородность, может быть просто и не просто слишком далеко. И разве не сказано было Философом, что ближайшее к нам, самое не понятное по природе? Странно, тем не менее, но эти выделенные смыслы, все равно могут оказаться разными у разных авторов, когда-либо разглядывавших одно и то же произведение искусства живописи. И все же, можно и именно поэтому и теперь спросить: что хотел сказать и сказал Рейнольдс в этой картине, в конце 18 века, в Англии? О чем она? О том ли, что, лишь научившись управлять собой, можно научиться управлять другими? Поэтому гордость и предубеждение, грозящие перерасти в вызов, - были ли их предметом: собака, слуга или случайно вообще говоря, не вовремя, зашедший родственник, - это не все, необходимы еще и смирение с терпением, аккуратность и умиротворение. Может быть. Труд никогда не исчезнет, это об этом? Всегда может быть какая-то дисциплина? И все же, порой трудно поверить, что эти одетые, быть может, не самими собой, и во всех смыслах, девушки, ибо вышивают они конечно же, скорее, всего, не повседневную одежду, но, вернее предметы роскоши- безделушки, подарки, и одевали их утром, возможно, служанки, сидят перед нами, вообще то говоря, за нудной работой, совсем не отдаленно напоминающей мануфактуру или занятость работниц на дому. Но это явно, не их, занятие. Скорее, они похожи, впрочем, во множественном числе, и, скорее, в более раннем возрасте, чем возможный прообраз, что мог быть популярен, в то время, в просвещенном, официальном свете, на Пенелоп. Что может быть тем более нелепо, коль скоро их три. И потому еще, это, что тем более явно, не приключение майора, женится ли он или забавляется на пенсии с собакой игрой в салки.
Воистину в трудном положении оказался Гейнгольдс, то ли языческие богини судьбы, то ли будущие трансгендеры. И видимо, последовавшие чеховские три сестры, это еще из лучших. Далее, "Девчата".
Впрочем, на картине упоминавшегося выше Милле, девушки скучают просто за картами, таким же образом, сидя за круглым столом. И если бы не возможная разница в сословиях и временах, странах и обычаях, то все же, настроение одной из сцен: «Женитьбы Бальзаминова»- скучно. И все же, и этот шедевр Милле, что опередил Райнольдса на 8 лет , для своего времени знаменателен, в учение ученику, что стал мастером. Картина, пусть и не выходит на весь мир, как в случае Фрейлин(«Менин»), но одна из дам Милле приоткрывает нам карты, нам зрителям, делая это на картине, что находится на пути к гиперреализму, по сравнению с которым последовавший у Брюллова, это явное, возможное ученичество, что могут не преминуть заметить английские художественные критики и искусствоведы, подчеркивая в этом смысле, отличие "Всадницы" от творений, к примеру, Родченко. Тем не менее, на тот момент, ни смотря на такой знаменательный интерактив, в известном смысле уравнивающий зрителя и участника, все так же можно констатировать, что картину Веласкеса созерцали, в отличие от Милле, возможно не многие.
Тем не менее, у Рейнольдса, эта мизансцена напоминает, хотя, также отдаленно, Троицу, но совсем иного рода. И коль скоро, даль, таким образом, может быть едва ли не большей, ни смотря на возможность усмотреть сходство, скорее, «Пряхи» Веласкеса, действительные повелительницы судьбы, могут быть поближе. Но, как уже могло стать ясно, занятие тех прях, это не их, теперь, занятие. Эти девушки, будучи изображены, то есть проникнуты воображением и творчеством автора, оказываясь персонажами истории, видимо, все же, изживают труд, а не живут им на жизнь, и не всякий, но из нужды, на этот раз всякой. Любое сколь угодно относительно, но принудительное занятие предмет возможного упразднения, что, почему то, может быть и вот таким, не слишком праздничным. Но именно поэтому окончание их занятия немыслимо. Анализ бесконечен. Это недостижимо не только за этот сеанс их встречи, но видимо гораздо, гораздо дольше по времени, и не абстрактного характера, но именно естества, не может быть изжито. И потому, скорее, все же, пусть и в таком виде, пусть будет занятость, коль скоро, и именно, и такой, ей, видимо, никогда не исчезнуть. Такова одна из возможных- створка, этого приоткрывшегося горизонта, что настолько грандиозен, может быть, что конечно гораздо более близкая перспектива: посмотреться в зеркало женского занятия, что вообще говоря, таким же образом условно, как именно женское, может и поблекнуть, и потому еще, эти девушки, вообще говоря, не слишком, все еще, похожи на подружек, которыми переполнены теперь фильмы Голливуда, комедийного характера о подростках школ и колледжей, что превозносятся и высмеиваются, воспитываются и пропагандируются, в виду самых разных, добродетелей и пороков, и конечно, прежде всего, но не только потому, что они сестры. Нет, скорее, это все еще круг, кроме прочего, и священного семейства, пусть бы и монотонность традиции могла бы быть явно проявлена в образе одной из них. Именно так, известная часть теперь мира, что бессознательно соседствовала с остальным, который, ведь никуда не исчезал от того, что эта часть могла ничего не ведать о нем, традиционно создавала способы нахождения и обнаружения, друг друга, и событийного участия. Но за девушками, видимо не случайно, едва ли не такой же огромный горизонт, как и на картине Роже Ван Дер Вейдена: Евангелист Лука рисует Мадонну. Вряд ли предмет их вышивки столь же возвышенный, но нет никаких прямых доказательств, что это не мог быть именно он. Образ закрыт от нас, как и на картине Веласкеса, только гораздо более непосредственно. Мы просто и не просто не знаем, и никогда не узнаем, видимо, что же или кого же, они вышивают, кладут на холст. И быть может только пытливые искусствоведы смогут выведать, что же обычно вышивали девушки и женщины их круга, в то время, и в стране источнике, прагматическим контекстом окружавшей автора картины. Что ровным счетом может ничего не сообщить, ибо он мог путешествовать и быть вдохновлен совсем иными предметами нежели те, что его окружали на исторической родине. Но еще и поэтому, мы здесь вновь имеем дело с образом необратимости времени, все страница перевернута, мы можем увидеть, да и то краем отворота, только обратную сторону вышивки, не более того. Так уже не делают. Другое дело, три D принтер: софт, программа, железо, ткань и полотно, выбор, все остальное машина может сделать сама. И, вообще говоря, к этому можно всякий раз вернуться. Может быть.
Все эти ближайшие соображения, почему бы не отнести к тому, простому и не простому обстоятельству, что референция произведения искусства приостановлена. Но, казалось бы, о какой приостановке референции можно говорить в случае портретной, образно фигуративной станковой живописи, прямой перспективы. Но это обстоятельство таким же образом может быть очевидно, как и противоположное, простое и не простое обстоятельство, картина сохраняет каким-то образом эффект присутствия. И все же, эта картина, написана давно, все, кто на ней изображены давно покинули земную юдоль, как и сам ее автор. Прекрасное мгновение, что остановлено именно таково. Сама по себе картина не имеет в себе ничего от изображенного на ней, это просто и не просто бугорки краски на холсте расположенные в известного рода, упорядоченные структуры. То, что созерцается в прямом смысле не существует там, это то, что сознание творит в виде своего объекта - образа. Мало того, картина извлечена из своего исходного прагматического контекста, в который была помещена и для которого была предназначена, она или ее репродукции, что теперь в сети, может неограниченно реплицировать статус ничтожности хранимых ею сущих бугорков краски, в сравнении с реальными объектами; или картина находиться в музее, или в специальных изданиях, призванных популяризировать и распространять знания о великих произведениях искусства. И названного, кроме прочего, может быть вполне достаточно, чтобы вслед за Сартром признать во всем этом участие ничто. И все же, все, вновь не столь однозначно, трудно признать, что образ операционной системы это ничто. Короче тезис, что "все имеет значение", оказалось не так легко обойти, даже будучи довольно далеко от мира Пираха, или какого-либо иного племени Южной Америки, что может быть до сих пор обитают в джунглях Амазонки, без какого-либо заметного контакта с остальной цивилизацией, но в знаменательной равности объемов с тем, что теперь тривиально называют природой. Даже будучи размещенной в музее, и более того, быть может именно поэтому, картина, все же, вовлечена в поток, в сеть, в многообразие отсылок, что и делают ее все еще шедевром. Пусть бы возле картин и находился бы теперь, скорее, искусствовед или художник, работник музея, экскурсовод или зритель, но она несомненно может быть частью и есть часть человеческого сообщества. Более того, может быть и есть потенциальное событие всякий раз, когда становиться тем, что созерцают, и тем участие с чем, разделяют. В виде такого, в том числе, и события представления, картина это, и путь, и истина, и жизнь, то без чего тела разглядывающие, вспоминающие размышляющие о ней, могут быть просто и не просто белковыми единствами, подобными кремниевым единствам системных блоков, лишенных софта операционных систем. Это последнее сравнение может показаться чрезвычайно наивным, если не грубым, как только преображающая инспирация картины перестанет действовать, коль скоро, это действие не непрерывно. Можно сразу же вспомнить, что люди не просто пассивные индивиды приложения программного обеспечения, что они творцы, даже тогда, когда просто созерцают картину, коль скоро, это может быть очевидно, в виду выше сказанного. Сама по себе, она просто и не просто холст с засохшей краской, помещенный в раму и закрепленный на стене музея или в виде репродукции инсталлированный в сети, в книжном издании, альбоме или собрании репродукций, и т.д. И все же, трудно не признать захватывающего действия шедевра всякий раз, когда на него смотришь, каков бы он ни был. Самозабвение легко доступное состояние в таком случае. Тем более, это трудно не признать, когда размышляешь о шедевре, или учишься рисовать на его примере. Коль скоро, это очевидно, может быть менее пассивное, менее наивное, но и менее интимное отношение к такому произведению. Но может быть и не так. Может быть, как раз размышляя над произведениями искусства, мы впервые открываем их для себя, во всем возможном многообразии их значимости и смысла. Крайними пунктами в таком осмыслении могут быть как известно те, что или утверждают ничтожность всех прежних произведений, вплоть до тезиса о необходимости их уничтожения, коль скоро, это только иллюзии, призванные, если не прикрыть и оправдать зло мира, то отвлечь от происходящего в мире, или напротив просто и не просто, поклоняться им, как богам. Коль скоро, и любая технология, превосходящая обыденную может расцениваться, как Бог. В этом смысле, незаинтересованного отношения к искусству и его произведениям, видимо, быть не может. Кант, в особенном смысле иронизировал, когда писал о незаинтересованной красоте, в том смысле, что натюрморт рисуют не для того чтобы его есть или облизываться на него.
Все это так, но явно, что ближайшим образом, мы не знаем и возможно никогда не узнаем, когда сестры начали работу, с какой целью, и кому было предназначено то, что они стали созидать. Мы таким же образом, вряд ли можем теперь, и разве что в общем смысле восстановить, как они все это делали, просто и не просто технику вышивания, не говоря уже о индивидуальной манере, которую они могли совместно выработать. Видны большей частью только руки, видимо старшей сестры, с которых сматывается нить. То есть, весь тот прагматический контекст, прежде всего, что и как, остается для нас скрытым теперь, приостановленным, в него просто и не просто трудно, если вообще теперь возможно войти. Но иногда, если не часто трудности только раззадоривают воображение и деятельных людей. Возможно когда-либо и эта картина сможет послужить тому, чтобы восстановить технику вышивания, изображенную на ней в свое части, коль скоро, никакая прошлая техника участия в произведении чего бы то ни было не должна остаться в окончательном забвении и кануть в лету. Но зачем спрашивается нам воспроизводить то, над чем можно было так скучать? И ответ как раз, как не странно, именно для того чтобы не делать этого, не погружаться в тоску по лучшему время препровождению. Историческая сохранность таких техник, залог в том числе, и возможности никогда не вернуться исключительно только к какой- либо одной такой технике вышивания и ее модальности, пребывание в которой и было возможно значительным, среди прочего фактором, что мог прерывать несомненно случавшиеся времена восторженного участия в таком занятии. Лучший отдых, в этом смысле, это смена занятий. Кроме прочего, и устав от наскучившей новейшей новизны можно обратиться к прошлой, пусть бы, скорее, это и могло бы быть, прежде всего, интересом историков, что и происходит большей частью теперь. Короче то, что произведение искусства может отсылать к любому иному такому и не такому , всякому произведению искусства, коль скоро, все что угодно может быть таким произведением, ни в этом ли состояло открытие сюрреализма, и составляет его значимость, которую АЭ назвали машиной желания, производство которого и есть субстрат или материя любого такого создания. То, что ни ранний Сартр, в «Воображении", ни тем более Кант не могли найти его, обращаясь один к области за небесами, сверх чувственного субстрата, другой к "физике"- феноменологии "природы сознания", да еще и с изрядно догматической предварительной установкой на поиск объективных сущностей такого сознания, объясняется тем простым и не простым обстоятельством, что эта материя или производство желания, всякий раз, еще ближе чем "в себе" любой вещи, что под рукой, и еще дальше, чем самые далёкие галактики, коль скоро может быть желания заглянуть по ту сторону от них. Производство желания и есть производство универсалий в самих таких универсалиях общественных отношений, события участия людей друг с другом и самими собой. В этом смысле оно объективнее любого объекта и субъективнее любого субъекта. Стоило ввести производство в желание, в либидо Фреда, чтобы понять, что забота или озабоченность бытия и времени ,и есть то, о чем идет речь, только взятая, скорее, в модальности заботы бюргера. Все это кажется еще какими-то изысками искусства ради искусства раннего 20 века, если бы только иные произведения такого, в виде образов ОС, не вздымали бы перед нами океан будущего. Вот почему картины, и теперь главным образом художественного кино на производственную тему, названные так по многим мотивам и не всегда положительным возможно, наследуя пуританские привычки понятийной булимии, к которой кроме прочего, можно отнести любое вовлечение в производство успеха, могут быть так вдохновляющими. На разве, о чем-либо подобном можно говорить в рассматриваемом случае. Оказывается, да, и это уже было сказано, художник исподволь намекнул нам и помимо прочего, многообразием контрастов, на, вообще говоря, невиданные возможные горизонты, всякого занятия и всех их вместе.
То есть, то простое и не простое обстоятельство, что и теперь, эта картина выглядит словно созданная самой собой, словно открывающийся в ней вид из окна,- или теперь уже привычная перспектива открывающаяся из не нарисованного окна,- и потому еще, может многое рассказать, достаточно немного притормозить поток суеты, или напротив, разогнать воображение, не отпускает тем, кроме прочего, что таково любое произведение искусства, будет ли оно авангардной, ненаглядной и не фигуративной связностью или наглядно понятным, рассказанным сюжетом.
Состоя в сложнейших отношениях с действительным производством желания-способом материального производства общества и индивида, искусство не было бы самим собой, если бы не побуждало побуждать.
И что, разве ситуация теперь не напоминает ту, в которой можно было бы когда-либо сказать о некоем некотором «… и он еще долго бы рассматривал «скучающих сестер» Рейнольдса, коим то ли повезло, то ли не повезло, родиться после Кромвеля и его солдат, если не читал бы «Философию религии» Гегеля».
Зачем же, теперь можно спросить, обращаться к потокам глобализации, когда все так скучно может быть и без этого с ними, все более и более отдаляющимися к пределам невозможного события? Быть может и за тем, чтобы еще раз сделать наглядным, что оно вовсе не прекратилось, и не может быть остановлено, и вовсе не потому, что само по себе есть суета сует и всяческая суета. Наша шиза теперь и технологическая, с еще большим основанием, пусть бы, скорее, и еще более запоздало, мог бы сказать Хабермас.
«СТЛА».
Караваев В.Г.
