Это сейчас колеусы в пакетиках покупают, сеют, высаживают-пересаживают. А раньше их как дураков - ни сеяли, ни пахали, они сами росли. Заполоняли подоконники, ломались, выкидывались... Идешь, бывало - а тут черенок валяется. Жалко же! Поднимешь, в воду поставишь... Знакомая же ситуация? У меня таких подобранцев целый подоконник был. Алоэ, геранька, хлорофитумы разные - и вот он, колеус. Так и написался этот рассказ. Который где-то даже и ботанический триллер. Устраивайтесь поудобнее в нашей лЛитературной гостиной!
И уберите детей от наших голубых экранов!
Укрощение строптивых
Ботанический триллер
Как шельмец проник в стерильный Аннин мирок, в котором нет и не было места никаким тщедушным простачкам? Понятно как, хитростью.
Вот Анна цокает от машины на своих (по внутреннему дресскоду) каблучках, а тут он, лежит на гладкой тротуарной плитке, то ли выброшенный, то ли оброненный. Жалкий обломок, четыре тщедушных листика, бледно-зелёные, с розоватым у самой жилки, полупрозрачный стебелек. Жизни бедняге, по всему видно, оставалось чуточку — сентябрь, а припекает по-летнему. Анна уже поднимает ногу, чтобы переступить несчастного да пойти подобру-поздорову — но нет. Остановилась вдруг, оглянулась воровато, присела зачем-то на корточки, подняла бедолагу:
— Эй, ты как там? Живой?
Он никак. Он свисает уныло и безжизненно. Выбросить его обратно — это вроде как мусорить, а мусорить Анна не приучена. Она выуживает одной рукой из сумки баночку с витаминками, встряхивает. Там гремит — осталась последняя. Поддев крышечку, Анна закидывает витаминку в рот и в баночку, уже из-под витаминок, суёт бедолагу — как был, вниз головой. Вот, он почти поместился, только стебелек торчит наружу.
— Ладно, хочешь жить — терпи давай, — строго говорит Анна, прячет баночку в карман сумки и быстрее шагает домой, будто покидая место преступления.
Витаминка тает во рту и пахнет гречневой кашей. Это ужасно.
Вкус каши напоминает Анне бабушкин дом. На окошке розовая герань, ломкий жеманный веник по имени Ванька Мокрый — и вот такой же точно товарищ, только взрослый, ухоженный и роскошный. Бабушка называла его крапивкой. Маленькая Анна тянется к красивым листьям, пурпурным и алым. Бабушка не разрешала трогать — прикасалась к растению и напоказ отдергивала руку, приговаривая — «крапивка! ай! ай!». Анна, насмелившись, однажды украдкой погладила листочки — те оказались теплыми и пушистыми сверху, влажными снизу — и совсем не опасными. Ах, как же обманулась она, когда тем же летом ей подвернулась настоящая уличная крапива! Анна побежала за укатившимся мячом в густые заросли. «Не лезь, ты что, не лезь!», — кричали девчонки, но Анна не послушала, введенная в заблуждение мирной бабушкиной крапивкой. Коварные стебли исполосовали ноги, прожгли, казалось, до самых костей. Анна рыдала, а на коже наливались красным болючие волдыри. И не понятно было, от чего больнее — от ожога этой самой крапивой, или от её обмана и коварства?
***
Но нет, этот страдалец совсем не такой. Этот — жалкий, потерянный, его, как и Анну, обманули: вначале обогрели, обнадёжили — а потом выбросили на голый тротуар, на верную погибель.
Дома Анна первым делом заглядывает в баночку. Страдалец совсем скис — ещё больше скукожился, свернулся почти в клубочек, и хилый стебелек уже не торчит из-за края. Анна встряхивает баночку, и он безжизненно вываливается на подставленную ладошку.
— Потерпи еще немножечко, маленький, — приговаривает Анна, наполняя стаканчик водой из кувшина. Усыпляя бдительность страдальца, она достает маникюрные ножнички и отхватывает самый кончик стебелька. Страдалец дергается и шипит. Анна опускает его в воду, расправляет листочки, и он тут же уцепляется ими за стенки стаканчика.
— Вот так, вот и хорошо.
Пока Анна несёт стаканчик на подоконник, бедолага опять обвисает, перегнувшись через край, и больше не подает признаков жизни.
— Ну, знаешь, — даже слегка обижается Анна, — я сделала что могла! Теперь уже дело за тобой. Хочешь жить — живи.
Она разворачивается, щелкает выключателем и решительно выходит из кухни.
Вместо того, чтобы спать, Анна пытается вызнать что-нибудь о новом жильце. Гугл сообщает, что страдалец зовется по-научному колеусом. Анна заглядывает из-за косяка в тёмную кухню. Страдалец висит в своем стакане.
— Колеус, ишь ты! — хмыкает Анна. — Крапивка и есть крапивка. А то — ко-о-о-олеус!
***
На утро бедолага выглядит бодрым. Все листочки, кроме одного, нижнего, совсем изломанного, расправились и развернулись к окну. Они ярко-зеленого цвета по краю и нежно, по-девчачьи, розовеют у самого черешка.
— Ну вот, видишь, — улыбается Анна, — уже всё хорошо! Теперь расти давай.
— Бур-бур-бур… — бурчит в ответ колеус и тянется к стеклу навстречу выглянувшему из-за соседней крыши солнцу.
— Хоть бы спасибо сказал, а! — сетует Анна. — Пригрела потребителя на свою голову.
— Бур-бур-бур!
***
Новый жилец крепнет с каждым днем, выпускает новые листочки всех оттенков зелёного и пурпурного — и цвета их теперь глубокие и яркие. Скоро внизу на стебельке появляются тоненькие ниточки корней. Они быстро растут, ветвятся, закручиваются вдоль стенок стакана. Анна присматривается — на самых кончиках появился какой-то пушок, как будто намокшая вата. Хотя растение выглядит бодрым, Анна беспокоится, бросается в Гугл — оказывается, что так и должно быть, что это специальная штука и называется «корневые волоски». Анна что-то вспоминает из школьной ботаники — корневой чехлик, зона роста, зона чего-то еще. Она вытаскивает растеньице из воды, чтобы повнимательнее рассмотреть. Колеусу такое обращение явно не нравится — он щетинится корешками, как рассерженный кот, злобно шипит и вот-вот тяпнет за палец; пресловутые корневые волоски слиплись в мокрые комки, с них на подоконник капает вода. Анна поспешно суёт его обратно в воду:
— Да ладно, ладно, сердитый какой!
— Не трожь меня! И горшок давай купи! — ворчит колеус. — Торчу тут в воде по уши, как ряска распоследняя…
На следующий день Анна после работы идет в цветочный магазин. Она долго выбирает грунт, разбирает мелкие буковки на пакетах, потом идет за горшком. Ей нравится один — небольшой, аккуратненький, облитый лиловой глазурью. Она уже было берет его, но слышит сердитое ворчание: «О-о-о, жадюга, сейчас купит ведь какой-то наперсток! Сотку на нормальный горшок пожалела!». От неожиданности Анна дергается и чуть не роняет лиловый горшочек; суёт его обратно на полку и хватает первый попавшийся — обычный терракотовый, но довольно объемный.
— Керамзиту возьми, да удобрений побольше, раззява!
— Керамзит? Это еще что такое, — начинает было Анна, но видит рядом пакеты с круглыми камушками и кладёт в корзинку.
Поднимаясь в квартиру, Анна, увешанная пакетами с цветочными причиндалами, сталкивается нос к носу с соседкой. Бабушка Дуся, божий одуванчик, улыбается:
— Анечка, да ты никак у нас цветки разводишь!
— Да вот, баба Дуся, завела себе питомца, — улыбается Анна, демонстрируя покупки.
— Ну и молодец! А где держишь?
— На кухне.
— На кухне — это хорошо, — одобряет баба Дуся. — На кухне у тебя солнце в самый раз, утреннее, не жаркое.
Она инспектирует покупки, вертит в руках грунт, одобрительно кивает керамзиту — а на удобрение скептически хмыкает.
— Ишь ты, какой мешок! Ну-ка почитай состав, я без очков не вижу.
Анна читает.
— О-о-о, доча, что-то в нем азоту многовато! Ты смотри, поосторожнее с ним, а то как дунет в рост — не остановишь. Не перекорми!
— Да ладно, — улыбается Анна, — не перекормлю. Он у меня совсем маленький!
***
А колеус меж тем растёт и растёт. Из мелкого замухрышки он становится настоящим красавцем. Листья у него теперь такого глубокого пурпурного цвета, бархатные — ну чисто полководец-триумфатор! Анне все время хочется их потрогать, но поганец не любит прикосновений, отдергивает листочки, брезгливо отряхивается и ворчит:
— Да что ты будешь делать — лезет и лезет, лезет и лезет!
— Да ладно тебе, недотрога тоже мне, — смеется Анна.
— Сама ты как недотрога! — фыркает он. — Недотрога это бальзамин, Ваньки Мокрого брат, а я Колеус как-никак! Благородных кровей! Тоже мне, потёма! А еще городская!
— Сиди уже, профессор кислых щей!
***
А меж тем осень.
Анна целыми днями на работе, жилец сам по себе. Сперва он скучает — некого шпынять, дни совсем короткие, солнце почти не показывается из-за туч. Бедняга зевает, тянется-тянется, вывернулся весь, пристроился листочками к самому стеклу. А под окном клёны — старые, раскдистые, стволы в шишках и в трещинах; пару лет назад их обрезали, из верхушки-обрубка понаросли длинные тонкие прутики почти до Анниного окна. Колеусу что делать — сидит, к стеклу прилип, таращится на улицу весь день, клёны задирает:
— Эй, ты, куст, ку-у-уст!
Тот молчит.
— Эй, ты! Куст! Чего молчишь?
— Я дерево, — цедит клён.
— Дерево!? А какое же ты дерево?
— Клён! — и даже не повернётся. Да что на них вертеться-то? Неженки домашние, сегодня есть, завтра нету. А он, клён, тут семьдесят лет стоит и еще столько же, даст бог, простоит.
— Эй, ты, клён, а ты чего такой скучный, а? Я вот и розовый, и красный, и зеленый, а ты? Лох ты, а не клён.
Ну не идиот?
Клён только фыркает в ответ да качается презрительно.
***
А дни все короче и короче. У клёна листья пожелтели и опали, он теперь в спячке зимней, как медведь, даже не фыркает. Совсем грустно стало. Анна уходит и возвращается затемно.
Едва заслышав ключ в замочной скважине, колеус принимается причитать:
— Свет-свет-свет-свет-свет!!!
Анна первым делом — не разувшись даже — проходит на кухню и включает свет, поливает питомца теплой отстоянной водой.
— Ом-ном-ном-ном-ном, — бурчит колеус, поглощая воду, — ом-ном-ном-ном-ном! Э-э-э, а удобрение где? Опять одна вода?
— Лопнешь! — кричит Анна из прихожей. — Раздеться дай!
— Сама лопнешь! Сижу тут в потемках день и ночь, так еще и голодом морить!? Хотя бы фитолампу купила!
— Фито- что!? — удивляется Анна.
— Фитолампу! Вот, видишь в том доме, напротив? Боже ж ты мой, все люди как люди, а мне досталась — ну дерёвня дерёвней!
Анна отводит рукой побеги, выглядывает в окно. В доме напротив на втором этаже окошко светится мерзким сине-фиолетовым светом. Весь подоконник уставлен горшками и горшочками с цветами.
— Да там орхидеи цветут, а тебе-то зачем фитолампа? — пытается вразумить строптивца Анна. — Ты-то не цветок! Ты — зелень! У бабушки моей такой вот как ты безо всякой лампы рос!
— Ну, сравнила тоже, а! Сама ты как зелень! Я не зелень, я красень! Еще с капустой меня сравни, дура! Я тебе не дерёвня, как некоторые, мне нужен комфорт и условия!
— Ну, ты погляди на него! — всплескивает руками Анна.
— Ты гляди себе, гляди, а лампу — давай! И горшок смени, этот уже по швам трещит!
— Ничего он не трещит, месяц и прошел всего, как ты в нём!
— Трещит! У меня уже корни верхом лезут! Вот не купишь — смотри, лопнет — я тогда всю землю по полу растащу, будешь знать!
***
А что делать-то? Анна в цветочный магазин ходит как на работу, там ее уже все знают, по имени называют. Покупает и горшок побольше, и фитолампу. Думает — куда ее ввернуть? От настольной лампы паршивец отказался наотрез. Анна вздыхает, лезет на табурет, выкручивает яркую веселую лампочку из потолочного светильника и вкручивает туда лиловое страшилище. Теперь в кухне, как в морге, и сама Анна, как покойница — руки синие, губы синие. Даже кусок в горло не лезет. Паршивец зато рад-радёхонек.
— Да неужели тебе эта мерзость нравится!? — негодует Анна.
— Потёма! — огрызается колеус. — Что б ты понимала вообще в спектрах!
***
К весне колеус заполняет весь оконный проём. Он так разросся, что из-за переплетения стеблей и листьев совсем не проникает солнечный свет. Мерзкая фитолампа горит на кухне день и ночь, как лампада для злобного ненасытного божества. Колеус постоянно недоволен, он все время ворчит, комментирует Аннины действия.
— Эй, ты что опять притащила? — строго вопрошает он. — Ты что, это будешь есть? Это же овощи! Как ты можешь есть овощи? Это же убийство! Укроп рос-рос, а ты его раз — и в рот!? Редисочки, милые редисочки! Не видать вам больше матери сырой земли! Что ты пьешь? Чай? Фу!!! Кипячёные мумии! Сок!? Это кровь нежных персиков! Кровопийца! Пей кефир! Тебе что, сосисок мало!? Мясо жри! Курка! Млеко! Яйки! Пуф-пуф!
Вылитой с утра в горшок воды уже не хватает на день — вернувшись вечером, Анна обнаруживает верхние листочки уныло обвисшими. Пока она тащит здоровенный кувшин с теплой водой, пока осторожно поливает растение, на неё обрушиваются потоки ругани:
— Ну и где тебя носит-то весь день? Заморить меня вздумала? Совсем засушить? И зачем ты меня спасала тогда? Чтобы теперь заморить!? Каждый день морит до полусмерти — а вечером отливает! Ну и кто ты после этого? Да ты зверь, настоящий зверь!
Анна пытается больше поливать его по утрам, но и это не помогает.
— Ап... ап... ап... — вопит колеус, пуская пузыри. — Топят! Топят! Заливают!
— Да что тебе надо-то?— взрывается Анна. — И то не так, и это не этак!
— А нечего где попало шариться!
— Я работаю!
— Прям так и работаешь весь день? Без перерыва совсем?
— В перерыв я обедаю!
— Она, значит, обедает, а я, значит, голодом сиди! Ну и логика у тебя! Эгоистка!
***
«Может, он и прав, — думает Анна. — Ну, на самом же деле я эгоистка! Бедное растение ведь не может встать и добраться до воды!». Теперь она прибегает в обед домой, чтобы полить и подкормить несчастный колеус. Ботильончики с каблучками вместе с внутренним дресс-кодом пылятся в шкафу — разве обернешься за полчаса в них туда-обратно? Теперь Анна носит прочные нескользкие сапоги на прямой подошве. «Ну… это практично, — уговаривает себя Анна. — Опять же безопасность. Если я упаду, переломаюсь — кто польёт беднягу!?».
Она подходит к дверям, нагруженная по уши разными пакетами, мешками, бутыльками с удобрениями, фитогормонами, фитовитаминами, фитолампами, черт знает фито- чем еще.
Стоящий на крыльце сосед судорожно гасит сигарету о край каменной мусорницы, предупредительно открывает дверь и подхватывает выпадающие из Анниных рук свертки. Анна благодарит соседа. Сосед в узеньких очках в металлической оправе, с коротким ежиком седеющих волос похож на сериальное воплощение зла и коварства в исполнении Зелко Иванека. Раньше Анна бы ни за что не позволила так с собой обращаться, но у нее колеус, он голоден и несчастен. Анна хватает обратно свертки и бежит к себе.
— Что-то ты совсем с лица спала, — сокрушается выглянувшая на шум баба Дуся.
— И не говорите, — Анна судорожно тыкает ключом в скважину. — Работа, работа…
— Как питомец-то?
— Ну… — уклончиво отвечает Анна, — подрос.
— Поди зарос совсем? Так ты его того — чик-чик! — кричит баба Дуся в открытую дверь. — Обрезание цветкам только на пользу!
Анна бросает свертки в прихожей, проходит на кухню.
— Это чего же тут мы заду-у-умали? — издевательски тянет колеус. — Уж не парикмахера ли мне на дом вызвать?
— А что? — отвечает Анна. — Давно пора привести кое-кого в порядок!
— Да, да, на, режь, режь! — паршивец демонически хохочет и тянет к Анне жирные плети побегов. — Стриги! Выкинуть-то ты все равно не сможешь, укоренишь и посадишь как миленькая! Хо-хо-хо! Давай! Плоди моих деточек! Больше колеусов Богу Колеусов!
Анна выбегает из кухни, рыдая.
***
В кухне настоящий ад. Там жарко и влажно, и пахнет тропиками — прелой листвой, мокрой землёй. Окна совсем не видно через переплетение стеблей и листьев. Листья пурпурными водопадами вываливаются через подоконник, тянутся вниз, стелются по полу, карабкаются вверх к потолку по стенам, тянутся к плите, к столу. В раковине уже давно обосновались змееподобные побеги, пустили корни в слив. Прорвавшись к воде, колеус больше не нуждается в Анне.
Анна не заглядывает на кухню больше месяца. Из-за двери день и ночь слышно шуршание, бульканье, какие-то странные звуки; через матовое стекло виднеются неясные тени в зыбком лиловом свете фитолампы.
Ночами Анна долго не может уснуть, ворочается, открывает и закрывает окно, выглядывает в коридор. Ей кажется, что пурпурные побеги шарят у неё в комнате, тянутся к ней, вползают под одеяло. Она засыпает только под утро.
***
Этой ночью Анне снится лодка, что несет её по реке, а вокруг летают стрекозы, шелестят крылышками, чиркают по лицу. На краешке лодки сидят в рядок чёрный ворон, чёрный кролик, чёрная крыса и чёрный кот, качают лодку и поют сладко-сладко:
...Говорили, наша Анна
будто ликом хороша —
не хороша, не хороша,
она беззуба и крива….
Тут из воды возникает водяная змея, скользит в лодку к Анне, обвивается вокруг сладко-сладко и шипит прямо в ухо:
… ой, выйдет Анна не этими дверьми, ой, выйдет Анна подвальным бревном, ой, выйдет Анна мышиной тропой, ой, выйдет Анна в светлый восток, ой, видит Анна стоит тын, ой, видит Анна в тыну тыим дом, ой, видит Анна в дому тыим печь, ой, видит Анна в печи тый огонь, тый огонь пылае, век не утихае, на печи тыей кошкы с собакий дерутся, цапыются-царапыются, кровыю умываются, век на встречу не встречаются…
Лежать Анне неудобно, в спину давят доски, шея затекла и ноги замёрзли очень. Чёрный кот спрыгнул в лодку, сел на грудь и давит, и давит, и когтит лапками...
Анна просыпается. Сон нехотя уходит, медленно тают в ночной темноте и ворон, и кролик, и крыса, и кот. В ушах шумит, сердце ноет и колотится, вот-вот лопнет. Анна пытается встать — голова кружится, кружится. Анна перекатывается на живот, осторожно спускает босые ноги на пол. Кровать норовит лягнуть и вывернуться из-под неё. Упираясь ногами в то проваливающийся, то встающий дыбом пол и не отпуская кровати, Анна добирается до окна, распахивает его и высовывается на улицу.
Морозный весенний воздух обжигает лицо. Дышать больно. Анна маленькими глоточками пропихивает воздух в лёгкие, выдыхает долго и медленно, как на занятиях йогой. Вдох-выдох, вдох-выдох. Набат в голове утихает, кружение замедляется. Анна протягивает руку в комнату, нашаривает плед, заворачивается в него, не вытаскивая головы из окна.
Наконец, в голове проясняется. Не закрывая окна, Анна выглядывает в коридор. Оттуда страшно несёт газом; из-под кухонной двери доносится шипение. «Вентиль на газовом стояке у самой двери, — вспоминает Анна, — нужно только приоткрыть дверь». Она пару раз глубоко вдыхает и, задержав дыхание, пробирается к кухонной двери, просовывает руку и перекрывает газ — а потом как есть, босая, в ночной рубахе и в пледике, выбегает на лестничную клетку.
Баб-Дусина дверь открывается. Баба Дуся охает, видя мумию Анны в пледе, кидается в дом и тащит меховые шлёпанцы.
— Анька, от тебя, что ли, газом несёт?
— Да все нормально, баб Дусь, — говорит Анна, забираясь в шлепанцы.
Ноги согреваются. Хлопает дверь наверху — это сосед, давешний Зелко Иванек.
— Что-то газом пахнет, баб Дусь, не чуешь?
— Чую-чую, — кричит баба Дуся.
— Да всё уже, всё, — Анна хлюпает носом. — Это у меня. Я уже перекрыла.
— Ох-ох! — всплескивает руками баба Дуся. — Ты не угорела часом? Виталий, звони в неотложку!
— Не надо неотложки, — говорит Анна сквозь слезы, — не надо. Дайте лучше воды.
Бабу Дуся проводит Анну в свою комнату. Зелко Иванек увязывается следом: «Может, вам чего понадобится». Из полосатых пижамных штанов торчат худые ноги. Анне почти смешно — тоже мне, герой-спаситель. «А сама-то много лучше, — доносится из-за стены. — Простоволоса, морда опухшая, тьфу!».
— Замолчи, замолчи, замолчи!!! — кричит Анна.
***
Она как лампочка в поворотнике — то включается, то выключается. То включается, то выключается. Включается — баба Дуся недоуменно переглядывается с соседом. Выключается — «морда опухшая, срамота!». Включается — сосед тянет из кармана халата телефон. Выключается — «у её кошацье рыло, у её собаций хво-о-ост!». Включается — усталый доктор светит в глаза фонариком. Зачем ты светишь мне в глаза фонариком, доктор? Выключается — «сейчас укусит кома-а-а-рик!»… Включается от резкой нашатырной вони у носа.
Ох.
В голове будто лавина пронеслась.
***
Проводив неотложку, баба Дуся нависает над Анной, как гора.
— Ну, давай, милочка, выкладывай!
То ли от усталости, то ли от успокоительного, то ли от лавины Анне уже всё равно. Она выкладывает. Всё подчистую. Она уже почти видит, как сосед снова достает телефон и набирает теперь уже другой номер. Но он ничего не достает — только сжимает-разжимает кулаки. «У него красивые руки», — думает Анна.
— Ах он, гад такой! — кипятится баба Дуся. — Виталий, давай-ка, иди к ней, фугани поганца в окошко!
Сосед настроен решительно. Он готов драться, он готов идти и фуговать. Жаль, что он никакой не Зелко. Что это за имя, право — Виталий?
— Не ходите пока, — кричит Анна вдогонку. — Дверь откройте только. Пусть проветрится как следует.
Дверь на кухню распахнута — оттуда еще пахнет газом и тропиками.
— Батюшки-светы, ну и заросли! — ужасается баба Дуся. — Сейчас мы их!
— Нет, — вдруг говорит Анна. — Нет.
Баба Дуся и сосед смотрят на Анну.
— Не надо. Я сама.
***
Анна встаёт. Анна не узнаёт себя. Куда делась та, прежняя Анна? Истаяла во сне, задохнулась в спальне? Нынешняя Анна — вся решительность и сталь. Даже ночная рубаха воинственно торчит из-под клетчатого мохнатого пледика. Всклокоченные волосы придают драматизма. Валькирия это, а никакая не Анна.
— В конце концов, — говорит валькирия, — Человек я или кто? Человек — он сильнее какого-то... овоща!
Анна выходит в коридор, решительно и воинственно шаркая меховыми баб-дусиными шлёпанцами. Баба Дуся и бывший Зелко Иванек, оказавшийся Виталием, бросаются следом. На площадке Анна оборачивается, раскрытой ладонью бескомпромиссно останавливает свиту. Свита остается за порогом.
***
В квартире холодно — тянет из комнаты, из открытой двери. Анна проходит на кухню. Заросли на окне шипят, шевелятся. Анна подходит к окну, просовывает руку между стеблей, нашаривает ручку. Стебли обвивают запястье, щиплются, жгутся, впиваются в кожу не хуже той самой крапивы из детства.
Анна поворачивает ручку и откидывает створку.
— С ума сошла! А ну-ка закрой! — верещит на разные голоса колеус.
— Проветрись, дорогой, — спокойно отвечает Анна.
— Заморозишь!!! Зима на улице! Я тебе что, подснежник!? У меня подснежников и в роду не было!
— Ничего, немного можно. А то совсем уже страх потерял.
Из окна дует ледяным, совсем не весенним, ветром — и листья сразу съёживаются, сворачиваются, повисают безжизненно.
— Но-но-но-но-но! Закрывай давай! — верещит колеус.
— А волшебное слово?
— Какое тебе слово, дура, закрывай!
Анна стоит молча, держит руку на створке, притопывает ногой в мохнатом шлёпанце.
— Дура! Закрой окно! Закрой!
— Могу еще дверь открыть, — говорит Анна.
— Ну ладно, ладно! Пожалуйста, закрой! Вот тебе слово — пожалуйста! Уже обморозила всего! Закрой!
— Ты меня уморить хотел? — спрашивает Анна.
— Ну, хотел! Больше не хочу! Не буду! Прости!
— Точно не будешь?
— Да не буду, точно! Закрывай! Ну пожалуйста-пожалуйста! Я точно больше не буду! Прости-и-и-и!
Анна надавливает на створку — окно закрывается.
Колеус повизгивает и всхлипывает. Анна открывает ящик кухонного стола, вытягивает оттуда мусорный пакет и большие кухонные ножницы. Ловко щелкая браншами, Анна состригает поникшие побеги. На полу под окном собирается куча. Показывается стекло — все в прилипших съёжившихся листочках. Анна оставляет ножницы и сгребает обрезки в большой мусорный пакет.
От былого великолепия осталось всего ничего.
— Вот видишь, — говорит Анна, — нормальное растение. Обрезание растениям только на пользу.
Колеус молчит, только посапывает обиженно.
— А теперь — спать! — говорит Анна и тянется к выключателю.
— Э-э-э-э! — начинает было колеус, но Анна молча показывает на окно, и он тут же замолкает.
— Режим дня, дорогой, — говорит Анна. — И вообще, с завтрашнего дня переезжаешь на северное окно.
— Там холодно! И темно!
— Ничего, скоро лето.
— Я вытянусь! — кричит колеус. — Ты что, не знаешь, что в темноте растения вытягиваются?
Анна улыбается, вытягивает два пальца и выразительно клацает ими, как ножницами.
— Ну ладно, ладно, — тут же соглашается колеус, — не буду я вытягиваться. Злыдня.
— М-м-м?
— Ну, прости, прости. Я больше не буду.
— То-то же. Будешь хорошим мальчиком — получишь к выходным лампу, — сказала Анна, выходя.
— Жадюга! — бурчит в спину Анне колеус.
— Я все слышу, — говорит Анна и закрывает дверь.
