И все же Раэ знал о ведьмах несколько больше, чем должен был знать охотник на колоссов. Сведения были отрывочные, случайные, но Раэ их одно время схватывал на лету, довольно жадно прислушивался к разговорам ведьмобойц. Была причина.
Год назад Раэ получил одним из первых наруч синицы – знак самого младшего охотничьего ранга. Тогда он, как и его однокашники, вступил в дрянной возраст, когда мальчишка ерепенится и не желает слушаться наставника. Наиболее взбалмошных из Цитадели, если у них были семьи, отправляли по домам на год-два, чтобы вредничали дома, пока не перерастут свои отрочьи замашки. Взбрыкнул тогда и Раэ. Услали домой тогда и его. Да только дрязги в его семейке были еще те, там четырнадцатилетним капризником не побудешь, но это уже была другая история. У Раэ хватило ума написать покаянное письмо на имя старшего наставника Вирраты и вернуться в Цитадель, продолжить обучение. Дрянной возраст вымел из его сотни почти что всех его друзей, и Раэ с полгода кантовался в полупустой казарме. Пришлось впрячься в учебу и оказаться одним из немногих, кто не запускал тренировки. Вот и получил взрослую ступень раньше других.
И его как синицу начали отпускать в Аву в увольнительные. Как взрослого. Для парней постарше там во время увольнительных находилось занятие. Они должны были выгуливать по главным улицам нарядно разодетых девиц на выданье, из тех, к которым горожане присматривались для сватовства. Молодым охотникам было положено на прогулках сопровождать их под руку неспешным шагом через весь-весь город по улицам Продольной, Поперечной и Круговой. На подобное шествие выходила смотреть вся Ава, чтобы целыми днями обсуждать девиц, их наряды и приданое. Для подготовки прогулок в Цитадель приезжали отцы семейств и подбирали под прогулочную пару своим дочерям молодых охотников, таких, чтоб рядом с ними наряд их дочери подобающе смотрелся: шутка ли, показывать девушку на выданье всему городу. Виррата тогда забирал с ристалища чучело, на котором отрабатывали удары, ставил на колесики, наряжал его под общий смех в простыню, которая должна была изображать платье со шлейфом, и учил старшекурсников красиво выступать с ним по плацу, так, чтобы не оттоптать волочащейся за чучелом простыни, обходить лужи, кланяться встречным, помогать даме подниматься и спускаться по ступеням. Ну уж конечно Раэ в его четырнадцать не грозило возить чучело по плацу, осторожно переступая с носка на пятку, потому, что выглядел он еще младше своего возраста, большинству девиц не подходил по росту и вдобавок бурно дружил с прыщами.
Так что его попросту загружали во время увольнительной кучей поручений вроде «купи, забери из починки, письмо снеси-дождись ответа». У Раэ почти не хватало времени, чтобы присоединиться к общим танцам на площади или присесть к уличным чтецам повестей и сказок. Ну ее , эту Аву! Лучше бы он в Цитадели посидел и поиграл в шарики с младшими.
В тот весенний день он тысячу раз пожалел, что не остался в Цитадели, сказавшись простуженным. Ему надавали очередную кучу скучных поручений в городе, начиная с того, что надо было забрать починенные нарядные сапоги Вирраты, заканчивая покупкой индюка для приема каких-то шишек из соседнего крыла – в общем, у всех были планы на увольнительную Раэ, кроме как у самого Раэ. И если за городом весна была еще ничего, то в городе она проявила себя не с лучшей стороны: по улицам было не пройти. Старые деревянные мостовые давно утонули под слоем мокрой глины. В такие дни не было даже прогулочных шествий! В некоторых местах грязи вообще было по колено. Кстати оказались сапоги с наколенным верхом, которые он обычно стеснялся показывать в городе. Раэ сам себе напоминал цаплю, когда выдергивал из дорожной жижи ноги по очереди. Зато, в отличие от многих бедолаг, не терял в глиняном месиве обуви.
-Эй, милок, у тебя руки чистые? – окликнул его с высокого крыльца требовательный женский голос. Раэ поднял голову и увидел… Позвала его, конечно, служанка из этого дома, старуха поперек себя шире, но не ее увидел Раэ, а ту, о которой он позже разузнал, что ее зовут Лора.
Лора…
Она стояла на крыльце: белокожая, ясноглазая, со вздернутым носиком, в облаке светло-русых кудрей, верхнее платье у нее было из воздушного лилового шелка, а нижнее из режущего глаза белого. Она была словно готова вот-вот взлететь над дорогой, превратившуюся в грязевую реку. Но взлететь над землей она все-таки не могла: так и застыла в растерянности на крыльце, на единственном пятачке чистоты, опасливо подобрав пышный подол, чтобы им не играл ветер. Беззащитно выглядывали из-под кружева остренькие носочки неуместно белоснежных туфелек. Ей всего-то надо было пересечь улицу, чтобы попасть в соседний дом, дверь в дверь. На крыльце дома напротив стояли, готовые принять ее, служанки в нарядных чистых платьях и растерянно переговаривались через дорогу со старухой-служанкой девушки. Их разделяло несколько шагов непролазной грязи.
Раэ поразился подобной несовместимости. Нет, такое чудо просто не могло существовать в мире, где весна превращает дороги в слякоть.
-Чего стоишь? – гаркнула на Раэ служанка девушки, - руки покажи… Натяни давай перчатки и перенеси молодую госпожу в ту дверь.
Раэ принял на руки воздушное облако. Девушка оказалась неожиданно легкой. Он ощутил в ворохе шелка ее нежное тело, хрупкое, как птичье. Ее рука в длинном рукаве-раструбе как ожгла его шею, когда она, в легком испуге, обхватила ее. Раэ предпочел бы, чтобы дорога между домами оказалась шире. Как он при этом боялся, что какая-нибудь складка этого лилового платья не соскользнула из его рук и не опустилась в грязь!
Он осторожно поставил девушку на крыльцо напротив, не смея сам на него ступить. Служанки подхватили ее под руки и тотчас увели в дом. Старуха кинула горсть мелочи Раэ на крыльцо и тоже исчезла за дверью еще до того, как монеты стали прыгать по ступеням и катиться в лужу. Раэ подобрал только одну. Он провертел в ней дырочку, чтобы носить на шее вместе с крестом и опознавательным жетоном. Но это было потом. Не сразу он подобрал деньги с крыльца. А в тот миг Раэ стоял на дороге, увязая в грязи, оцепенев, веря и не веря, что он перенес через дорогу ее.
Нет, Раэ воспитывали правильно, и он знал, что смотреть на девушек нельзя. Как положено, он был засватан, сколько себя помнил, и должен был думать только о своей нареченной. Но маленькая Ива умерла так и не дожив до одиннадцати. Должно быть, нечто подобное он должен был испытывать к ней, будь она тогда жива. А может, никогда бы не испытал, и его нареченная была бы тогда в тот день предана. Увы, если так подумать, случилась бы обычная история, когда твой брак устраивают, когда ты еще в пеленках. Раэ едва-едва помнил обручальный обряд с Ивой, который был, кажется, когда ему было четыре. Он рос с тем пониманием, что он засватан, ну и засватан. Многие так в его кругу делают, когда не хотят пускать брак своих детей на самотек. Затем он стал полувдовцом, так и не доросши до понимания, что значит быть помолвленным. Ему как-то не мешало то, что он не засватан по новой. А вот, оказывается, в этом крылась для него опасность. Он позволил себе думать, что он свободен выбирать.
Так он и не осознал, насколько было велико то преступление в мыслях, которое он себе позволил. А взял – и позволил.
Но с тех пор Ава приобрела для Раэ другое значение. Его тянуло оказаться под окнами дома, где жила она, Лора. Да, он сумел подслушать ее имя. Он нарочно брал на себя побольше поручений своих друзей в Цитадели, чтобы появился повод чаще проходить под ее окнами. Ни соседи, ни подозрительный уличный сторож не смогли бы его обвинить в том, что он праздно шатается, если пройдет по улице, пусть и медленно, но с каким-нибудь свертком – сразу видно, что идет по чьему-то поручению. Если сверток тяжелый, его можно было положить на крыльцо соседнего дома, можно было остановиться, чтобы получше зашнуровать сапог.
Для Раэ, который вырос в суровых стенах Цитадели, а лето проводил в глухом родовом имении, жизнь горожанки Лоры казалось особенной, чудесной. Ведь именно чудесной жизнью должна жить такая девушка. У нее была своя виола и учитель игры на виоле – и правильно, Лора должна была жить среди красивой музыки, красивых вещей и добрых людей. Раэ нравилось даже, что за девушкой смотрит такая сердитая толстая служанка, которая явно любила молодую госпожу – а как же ее не любить даже такой сердитой старухе. Жизнь горожанки Лоры была открытой, на виду, а не за вечными ширмами и экранами, как у дам его круга. Раэ был счастлив, если мог приметить, как девушка мелькала в окне, садилась в носилки, чтобы ехать к подруге, выходила на балкончик полить цветы или из раскрытого окна ее комнат (а он, уж конечно, быстро высмотрел, какие комнаты в доме ее) доносились звуки виолы. Раэ удавалось видеть ее только мельком, но о большем он и не мог мечтать. Конечно, она засватана, как вскоре будет по новой и он. Да и ранг рода у него повыше, чем ранг рода Лоры. Хорошо еще, можно его пока что спрятать под дерюжной формой охотника с наручем синицы и на миг соврать себе, что пропасть между ним и Лорой невелика.
Как-то Раэ удалось высмотреть в открытую дверь балкона, что в комнате чудесной девушки стоит ее собственная маленькая жаровня для дождливых дней, а рядом – набор изящных пилочек для распилки дров. Да, так и должна жить она, чудесная девушка. Но при этом очень удивился. А его мать, даром что высокородная дама, раскалывала поленца для обогрева комнаты небольшим колуном. А, так пилами для нее распиливают полешки служанки, ну это еще правильней, а он, темный какой, думал, что Лора сама себе распиливает дрова! Ведь это же город. И даже простая горожанка здесь порой была изнеженней аристократки-помещицы. Но если она такая утонченная, то это значит, что она может хорошо смотреться в обществе рангом повыше...
Раэ пришлось смириться, когда узнал, что Лору посещает жених на вороном жеребце. Так и должно было случиться. В отсвете чудесной жизни Лоры и жених у нее был особенным малым, самым счастливым из смертных и самым правильным на свете.
Потом Раэ покинул Цитадель, его ждал первый поход на северных колоссов. Это была уже другая история. После первого похода все возвращаются повзрослевшими. Настоящими охотниками. Год спустя другим вернулся и Раэ, перескочивший два ранга, получивший наградное оружие, хотя по-прежнему носил на шее с опознавательным жетоном и крестом ту самую монету.
Да, он увидел Лору в клетке с отловленными ведьмами, когда заглянул с поручением Вирраты в крыло ведьмобойц. Обычно Раэ старался очень быстро проскочить мимо этих клеток, если они попадались ему на глаза. Отловленные ведьмы, лишенные своих обычных колдовских ухищрений, представляли собой то еще зрелище. И почему постоянно находились женщины, желающие стать ведьмами, если итог от колдовства был один – разложение плоти заживо? Вроде бы женщины идут на что угодно, чтобы сохранить себе красоту, так зачем же они устремляются к ведовству, если оно так их увечит? Что-то заставило Раэ вскользь глянуть на клетку, и он узнал ее. Ведовство не тронуло красоту Лоры, должно быть, девицу поймали вовремя. Но ее пышные волосы были обрезаны, а лиловое платье было как втоптанный в грязь ирис. Она стояла в самой тесноте, в толпе, но Раэ ее все-таки увидел. Какая злость в нем поднялась тогда, словно он увидел святилище, раздавленное пятой колосса. Он даже во сне не смел заговаривать с Лорой и считал, что никогда в жизни с ней не заговорит наяву, а тут заорал не своим голосом:
-У тебя было все! У тебя же все было! Что же тебе не жилось?
Лора упала на колени под хохот и насмешки ведьм и стала молиться. Этим она привела своих страшных соседок в ярость. Они накинулись на девушку всей сворой. Раэ попытался им помешать, подскочил к клетке и под ведьминский хохот получил ударную воздушную волну в живот – кто-то из них все еще что-то мог. Он проехался спиной по мостовой, собрал в одежду и спину осколки последнего мартовского льда. Еще встать не успел, как к клетке подбежал ведьмобойца, быстро открыл дверцу и прогулялся плетью по спинам ведьм, заставил их присмиреть.
-Ты что как пятилетний? – спросил он Раэ, когда тот поднялся и стал неловко отряхиваться, - ты чего так близко подошел?
-Я ее знал, - сказал Раэ, указав на Лору, свернувшуюся клубком под ногами ведьм среди нечистот. Охотник, как потом узнал Раэ, по имени Тево, перевел взгляд с Лоры на Раэ. Он все понял, но Раэ было это безразлично. Полчаса спустя он стоял у себя в крыле перед советом охотников на колоссов и как в тумане отвечал на перекрестные вопросы Вирраты, Ритатэ, Канги и Руна.
-Не смей ее жалеть, - сказал Виррата в конце допроса, - она уже летала.
И все же Лору поместили отдельно от опасных ведьм. Раэ, конечно, и близко не подпускали к ее темнице. Он помогал ей, чем мог. Узнавал от тюремщиков, что она только плачет и молится. Ей точно не было дела до лишнего куска хлеба или мыла, которые Раэ ей передавал. Потом был суд, который состоялся на счастье Лоры в Цитадели, а на в Аве. О такой неожиданной мягкости приговора он не мог и мечтать. Лора вышла из зала суда, прижимая к груди четки, накануне так же подсунутые Раэ. Она не бросилась в объятья родителей, которые ее ждали во внутреннем дворе крыла ведьмобойц. И те не сделали ей шага навстречу. Так и стояли, смотрели друг на друга, словно между ними по-прежнему была решетка. И она должна была остаться навсегда: Лора опозорила семью больше, чем могла бы опозорить блудница.
«Теперь можешь жалеть ее сколько угодно, - сказал в тот час Виррата, - она не станет ведьмой, но и люди ее не примут».
И Раэ позволил себе ее пожалеть. Что-то надорвалось у него внутри. Заныло. Он носил эту жалость в себе как камень весь день, а вот ночью к нему и пришел тот самый внезапный жар, после которого его спешно на лавке потащили в лазарет.
Раэ так и не осмелился узнать, где та отдаленная ферма, на которой семья навсегда заточила Лору. Зато он понял, почему так мало ведьмобойц и почему в них идут особые люди. Если твоего боевого товарища раздавил колосс, растворил в кислоте наг, испепелил дракон или взорвала саламандра – ты будешь испытывать еще большую ненависть к этим чудовищам и злее бить их. А кого будет бить охотник на ведьм, когда понесет утрату из-за ведьм? Людей? А ведь нечисть или нежить можно уничтожать только из любви к человеку…
Раэ до сих пор было непонятно, почему какая-нибудь девушка могла по своей воле стать ведьмой, ни до чего не додумался, но в глубине души стал это считать временным умопомешательством, которое не могло обойтись без нечистой силы. Получалось, что беда могла стрястись с любой молодой женщиной.
В Цитадели, когда он услышал приказ разведчика, его сердце подпрыгнуло. Пока он с отрядом шел по крошащейся мостовой заброшенного города, то не участвовал в общем разговоре о мелочности приказа, чтобы не выдать себя. Вот бы таких, как они, смогли бы послать не первый шабаш Лоры…
Продолжение следует. Ведьма и охотник. 12 главка.