Дарья Тоцкая о переиздании сборника рассказов Юрия Буйды.
В 2022 году «Издательство Елены Шубиной» выпустило новый тираж «Прусской невесты» Юрия Буйды. Несмотря на то, что в писательском мире закрепилось неверие в коммерческую успешность сборников рассказов, эта книга переживает четвертое издание. Впервые она была напечатана в 1998 году. По ней пишутся диссертации — с привлечением философии, лингвистики и даже политологии. Критик Дарья Тоцкая вместо типовой рецензии решила представить эссе с элементами литературной критики, в котором отмечает влияние Буйды на новое поколение авторов.
К первому изданию я не прикоснулась по причине возраста — в 1998-м мне было 9 лет. И после ни у одного почитателя Буйды мне не удалось встретить тот самый томик. Его как бы не существовало, но все о нем знали. По крайней мере, читающие литераторы с развитым чувственным интеллектом. Они же и бросились лихорадочно скупать переиздание 2014 года, так, например, сделал мой друг, поэтопрозаик из Анапы/Тамбова Сергей Лёвин. Скупали впрок, словно вернулись времена советского дефицита, и дарили друзьям.
2015 год. Природа южных городов щедро засыпает землю фруктами. Но скоро начинаешь замечать, что поглощать ей нравится больше, чем отдавать. Двор заполонили клены, скрывая диковинную ассирийскую церковь, отчего казалось, что золоченый шпиль поднимали на плечах сами деревья; хмель доедал соседскую хибарку. Мне 26. Я работала редактором, снимала часть комнаты в частном секторе Краснодара и представляла, что жажда жизни — это желание поглощать, что красота майской зелени — обаяние агрессора. И нужно было непременно стать такой, как стучащий ветками в окно клен: разрастаться сверх меры, присваивать все на своем пути. Кажется, в жизни это называется успех.
После мое мироощущение безвозвратно изменится, а пока я писала два-три кособоких рассказа в год — о несчастных женах и начальниках-самодурах, — умудряясь даже что-то выигрывать на региональных конкурсах. На комоде лежал подаренный Лёвиным томик Буйды (пока нечитанный). В нижнем ящике выстроился штакетник южнорусских вин, и я решила совместить одно с другим. Рассказ должен был стать фоном для бокала коллекционного вина.
Спустя полчаса я рыдала не столько над историей Чекушонка («Братья мои жаворонки»), сколько над тем, как это было написано. Вино отправилось в холодильник. Это был не плач, а глубинный рев от осознания, что так можно было пользоваться словами, — и что мастерство это дано не какому-нибудь полубогу из прошлого — Достоевскому или Апулею (которые будто бы никогда и не жили, как мы), а моему современнику. Осознание было болезненным, словно открылась дверца, которая выпустила что-то изнутри меня. На следующее утро я принялась с карандашом разбирать внутренности «Прусской невесты». А как это написано, а как вот… «Они снились ему, и он разговаривал с ними. Первой трудностью, как выяснилось, было обратиться к птицам. Как? «Ребята«, «мужики«, «парни«, «бабоньки« — все не подходило. […] «Братцы вороны« — разве звучит? Разве так скажешь?» Или вот еще: «Чекушонок взял коробку с птицей и, постанывая и шатаясь, убрался домой. В своей комнате поставил коробку на подоконник, лег, […] — и умер, успев принять перед смертью фантастически неестественную позу, чтоб и после смерти его не трогали, чтоб и после смерти — оставили в покое».
Буйда — это звукопись, лежащая в основе безупречного стиля. Он — психологизм, ведь нужно знать и чувствовать, где и как использовать тот же повтор, чтобы это звучало, как внутренняя речь глубоко обиженного жизнью Чекушонка (жизнью — не птицами). Буйда — это неомагреализм, ибо магреализм традиционных, иберийской и латиноамериканской школ психологизма не предусматривал. Перед талантом Буйды будто бессильна сама смерть — или же поддается ему, как дирижеру, вступает из своего угла в нужный момент. Порой смерть не властна над его героями: старуха Буяниха («Чудо о Буянихе») восстает из гроба, чтобы хоронить саму себя. О том, что перечисление персонажей в процессии напоминает пересчет кораблей Одиссея, уже, кажется, кто-то писал.
Для Буйды нет неудобных тем и неудобных слов. Он вкрапляет в текст ругань и низменные подробности быта, секса и других естественных отправлений, приводящие в ужас обывателей (которым только и остается, должно быть, воспринимать текст по внешним признакам — так в былые времена шумеры и египтяне из простолюдинов не допускались до господских ритуалов в храм). Итак, профанный читатель не увидит, что низменное упоминается: а) там, где и должно упоминаться; б) всегда с дополнительной эмоциональной окраской — пошутить в стиле классической французской литературы (любящей эдакое еще со времен Рабле и трубадуров) или же подчеркнуть жестокосердие других в отношении персонажа, часто беспричинное; в) просто для полноты описания жизни.
«Рита Шмидт Кто Угодно» — одна из вершин психологизма Буйды в «Прусской невесте». «Что должна была искупить эта молчаливая темноглазая девочка, не знавшая ни слова по-немецки, до пятнадцати лет говорившая «колидор» и до шестнадцати – «пинжак»? Чью вину искупить? Немецкую? Или какую? Она была тиха и бессловесна. Она ходила за коровой и свиньями, с утра до вечера вместе с ведьмами копалась в огороде, стирала свои и чужие тряпки, и это лет с пяти, как заведенная, без единого слова жалобы. Так и должно быть, да, она должна пострадать, да, она должна искупить. Что это означает? Не знаю. Как Бог скажет. Он скажет. Скажет же что-нибудь: «Прииди, Рита, сучка немецкая, вот Я буду казнить тебя, даже не судить, но сразу — казнить». Подступая почти к самому пределу, дальше за которым взрыв, — эмоциональный тон рассказа вовремя схлынет, будто волна, — и погрузит в другое чувствование: запахи яичницы на сливочном масле, тихий разговор двоих, не испытывающих друг к другу вражды…
2022 год. Возле моего дома поле. Я похоронила семью — мать и бабушку. Мать не успела написать свою первую книгу рассказов, сгорев от рака. Я ушла из журналистики ради прозы и картин. Написала «Море Микоша», которое мне не стыдно будет цитировать Смерти. Набралась смелости и отправилась одна в лес. Погрузилась на дно Черного моря за дикими устрицами на одном вдохе. И то, и другое повторила много раз. Собирала легенды на севере Испании. Когда в книжных магазинах появился белый томик с островерхим городом на обложке, я уже знала, кто его купит первым. «Сереж, это правда, что в новом тираже есть новые рассказы?» — «Даш, сейчас посмотрю».
…«Слышишь? — Она (старуха) подняла палец. — это Земля гудит. До-диез. При вращении Земля издает звук до-диез».
Буйда — все тот же Буйда, мастер малой формы. «До-диез» — один из нескольких новых рассказов. Он начинается, по заветам Маркеса, со вполне реалистичных деталей, чтобы ненароком упомянуть штаны «из чертовой кожи». А затем автор вводит персонажа — старуху. Все творчество Буйды пронизано духом старух, он как бы крутится у их ног, этих хтонических, но немощных женщин; и вот и остается вбирать от них что-то, не разумом, разум-то у старух часто уже не тот, — но сердцем и кожей. Остается быть подле них архетипом сына-змея-любовника, подле ног Великой Матери, один из трех ликов которой — старушечий лик Смерти…
Проза Буйды глубоко архетипична, и в этом разгадка ощущения достоверности: вот большой черный пес, который охраняет свою хозяйку, подобно собакоголовому Нергалу богини Эрешкигаль. Архетипически у пса не будет другого выхода, кроме как последовать за госпожой в последний путь. И вот красный кавалерийский эскадрон наталкивается на затянутый паутиной дом с почившими старухой и псом, и дом с его мертвыми «обитателями» воспринимается более истинным, чем живые и реалистичные вояки.
Большие семьи скоро забывают старух. Новые-роды-крестины-новая-скотина, но здесь, в рассказе, все поставлено с ног на голову, и этим и тревожит, и манит: жизнь семьи показана через призму всеми забытой бабушки, а не наоборот. Ее жизнь и смерть объявляется более значимой и загадочной, чем события жизни целого рода. Чтобы выкопать между реальным и рекурсивным положением вещей еще более впечатляющую пропасть, Буйда не приводит даже имени старухи, подчеркивая ее забытость. Зато рассказывает историю о вошедшем в селение Наполеоне в момент крестин старухиного сына — снова возводя ее значимость до исторической. Старуха знала о вращении земли и о звуке до-диез, а что истинное, первородное известно нам?
И даже когда Буйда производит перечисление деревенских занятий (лошади, свиньи, чтение Псалтыря и т.д.), эта обычно разрушительная для стиля других авторов конструкция живет и дышит у него поэзией и атмосферностью, ничуть не стиснутая математической чеканностью шага. Внутренние мифы: зеленое сердце у лживого человека-как-у-змеи, бесы, не передвигающиеся поодиночке — все это не работало бы как приемы, если бы не чрезмерное внимание Буйды к деталям. Предметам и окружению автор уделяет его столько, что они оказываются почти на уровне первобытного магического предмета-фетиша, которому придавалось надреалистичное значение — определять судьбы племен. Чтобы мимикрировать под комфортное читателю мироощущение, писатель сосредотачивается не на сонме, а на одном-двух предметах: в портретах, комнатах, пейзажах. Оттого встречающиеся перечисления становятся почти неконтролируемым, почти на автоматизме, потоком истинного восприятия творца. И этот волнообразный контраст между контролируемым и бессознательным делает книгу живой, как море.
Для Буйды характерно ремесло — не «ремесленничество», которое обычно негативно рассматривается в контексте теории русского искусства, противопоставляясь порывистому и возвышенному Искусству. Это ремесло как craft: сочетание полученных от старших поколений навыков, труда, выпестованного стиля и необъяснимой магии: подобно тому, как создавались грандиозные готические соборы и многослойные масляные полотна — получи красители, разотри их с маслом, жди месяцами, когда высохнет слой под лак и лессировку, и еще, и еще…
«Прусская невеста» Буйды — это строившийся десятилетиями готический собор, который в известном смысле больше личности автора и который сам притягивает к себе приспешников необъяснимым метафизическим образом. Быть может, он простоит века, тысячелетия — он уже разошелся миллиардами частиц по сознаниям других авторов. «Прусская невеста» рассыпала семена — и они дали урожай.
#рецензиянакнигу #чточитать #литературнаякритика #формаслов
