Он называл её Кэти. У Музы должно быть особое имя – лёгкое, короткое и мягкое. Такое, чтобы можно было выдохнуть или спеть на едином дыхании. Не Катер-р-рина с его зазубренным «р-р-р», не шипящее по-змеиному Катюшшшша, и даже не трёхтактное Ка-тень-ка. Кэти… Единожды сорвавшись с языка, оно так и осталось именем Музы.
Виктор любил, когда Кэти посещала его. Всегда внезапно. Неслышно открывала дверь в его студию, расположившуюся на тринадцатом этаже новенькой высотки, проскальзывала в своё любимое плетёное кресло, уютно устраивалась там, подобно кошке, изящно подобрав длинные стройные ноги и таинственно чему-то улыбаясь. Часто случалось так, что Виктор не сразу замечал приход Музы. Просто оторвавшись от работы в какой-то момент, вдруг обнаруживал её, сидящей в кресле или дремлющей на тахте.
‒Кэти… ‒ нежно шептал он. ‒ Признайся, ты влетаешь в окно.
Она лишь улыбалась, в синих глазах плясали чёртики, на золотистых локонах весело разбегались лучи заглядывающего в студию солнца. А Виктору и не нужно было слышать ответ, он был уверен, что Кэти прячет в сумочке пару лёгких слюдяных крылышек, которые в любой момент может закинуть за спину и упорхнуть. Мужчина верил в это, но никогда не думал, что Муза упорхнёт от него навсегда. Впрочем, нет. Это уже лукавство. Он боялся, пусть и не признавался самому себе, боялся её потерять. Нервничал, когда её любимое кресло пустовало. В студии тогда не хватало воздуха и света. Мазки плохо ложились на холсты. В такие моменты Виктор страстно желал, чтобы Муза была рядом всегда. А если не она, то хотя бы её тень. Поэтому он и начал писать ту самую картину…
2
‒ Ви-итя… Витька… ‒ голос настиг его почти на самом дне моря, именуемого Морфей. ‒ Ты опять забыл запереть дверь, болван! Тебя когда-нибудь обнесут.
Мужчина приоткрыл глаза, пустив в мозг полоску тусклого света. Виски ныли, на лбу пульсировала какая-то болезненная жилка. Виктор снова смежил веки, отсекая от себя назойливый окружающий мир.
‒ Витька, давай, соберись! ‒ настаивал голос. ‒Приди в себя! Ну же!
Его лба осторожно коснулись губы, затем две прохладные ладошки легли на небритые щёки мужчины.
‒ Машенька… ‒ выдохнул он. ‒ Как же хорошо… было… пока ты не пришла…
‒ Да, друг, я твоё проклятье на сегодня и всё последующее время! ‒ отозвалась Маша, ничуть не обидевшись.
Виктор слабо улыбнулся. Он по-своему любил эту шуструю девчонку. За неугомонность, за фонтаны мыслей и всевозможных безумных идей. За то, что с первого курса Академии Искусств и доныне она терпела его, страшного зануду. И возникала в его жизни набегами, но всегда очень вовремя, точно чувствуя, что ему нужна помощь и дружеское участие.
‒ Опять провёл ночь в компании пары подружек, подлец? ‒ беззлобно проворчала Маша, гремя пустыми бутылками.
‒ Одна, ‒ поправил Виктор, не разлепляя век. ‒ Бутылка была одна. Вторую я просто допил.
‒ Неважно. Иди скорее в душ. Я тебе клиента нашла. Он заказывал у меня дизайн квартиры, и я уломала его приобрести пару картин… Да иди же! Встреча через два часа! А я пока тебе кофе сварю и завтрак приготовлю.
Мужчина сделал над собой усилие и оторвал голову от подушки. Мир вокруг покачнулся, порываясь пуститься в пляс, но Виктор усилием воли заставил его успокоиться.
Пока он смывал с себя тяжёлое похмелье, Маша, его добрый дежурный ангел, сварила кофе и пожарила яичницу.
‒ У тебя в холодильнике ‒ шаром покати, ‒ недовольно заметила она, едва Виктор показался на пороге ванной. ‒ Как ты только с голоду не помер?! У меня уже в привычку вошло идти к тебе в гости через магазин. Садись есть, обормот!
‒ Люблю тебя, ‒ искренне признался мужчина, усаживаясь к барной стойке у окна.
‒ Знаю, подхалим, ‒ отмахнулась Маша.
На том обмен дружескими любезностями и закончился. Он ел жадно, не издавая ни звука. Его подруга рядом пила кофе из маленькой фарфоровой чашки и внимательно за ним наблюдала.
Маша Сафонова была на редкость талантливой девушкой. Весьма востребованный дизайнер по интерьеру, художница и рукодельница. Её тряпичные куклы-тильды жили в лучших домах, а акварели, лёгкие, полупрозрачные, украшали стены не самых бедных квартир. Но самым редким талантом Маши были её невозмутимость и терпение, которые она проявляла, сталкиваясь со всеми причудами своего друга.
‒ Итак, ‒ сказала Маша, отставляя кофейную чашку. ‒ Время до встречи в ресторане «Пекин» у нас есть, так что давай примемся за уборку твоей берлоги.
‒ Зачем? ‒ удивился Виктор.
‒ Потому что, я уверена, клиент придёт сюда, чтобы посмотреть твои картины, мастер! Надо постараться и убрать весь этот свинарник… Ой, смотри-ка! ‒ она протянула ему опустевшую чашку с кофейной гущей на дне. ‒ Вот тёмные пятна ‒ видишь ‒ это деньги, и их много! А вот ещё птичка – это к вестям.
‒ А Машка в моей студии ‒ к беспокойству и хлопотам, ‒ поддел девушку Виктор.
Та скорчила ему притворно-сердитую гримасу и отправилась бороться с хаосом.
3
Через два часа студия сияла чистотой в ожидании гостя, а художник с подругой сидели за столиком в ресторане «Пекин», ели утку и беседовали с важным господином, усердно делавшим вид, что он ‒ поклонник и ценитель современной живописи. Маша хитро улыбалась, походя на кошку, стащившую окорок, явно довольная ходом беседы.
Ещё через час все трое переступили порог студии, где вдоль стены, встречая потенциального покупателя, выстроились полотна. Виктор коротко охарактеризовал каждое, не шибко надеясь, что клиент до конца понимает то, что слышит.
‒ А что у вас там? ‒ неожиданно спросил гость, указывая на стоящую на мольберте, укрытую от любопытных глаз белой тканью картину.
‒ Эта работа не готова, ‒ отрезал художник, сделав шаг в сторону и преграждая путь. ‒ Я не могу вам её показать.
‒ Понимаю, понимаю, ‒ ответил тот и без дальнейших раздумий выбрал пару небольших полотен, которые сам Виктор считал не самыми удачными своими работами.
‒ Отличный выбор! ‒ одобрила Маша. ‒ Идеально впишутся в интерьер гостиной.
Она, оглянувшись через плечо, подмигнула другу, и упорхнула из студии вместе с псеводоценителем современного искусства, оставив только лёгкий шлейф своих духов.
Оставшись один, Виктор рассеянно пересчитал полученные деньги, слегка удивившись сумме, убеждённый, что талантливая Маша отыскала богатого болвана, подбирающего картинки под цвет обоев. И тут же, выкинув из головы и его, и полученные деньги, шагнул к стоящему на мольберте полотну, осторожно потянул за край скрывающей его ткани. Покровы мягко соскользнули на пол, являя миру его последнюю работу.
Виктор рисовал её несколько месяцев, украдкой бросая взгляды на Кэти, читающую в кресле или щебечущую о чём-то неуловимом и неважном. О будущей поездке пока ещё неизвестно куда или кофточке на витрине магазина, которую она так и не купила, а зря. Её слова сливались с красками и плотными мазками ложились на холст. И постепенно из хаоса цветных пятен возникало небо, розовато-коричневое, пронизанное уютным тёплым светом. И равнина, золотисто-бронзовая, бархатная, ровно раскинувшаяся до самого горизонта. Всякий раз, приступая к работе, Виктор чувствовал себя творцом, создающим из хаоса новые миры. Он был волен оставить их безжизненными или населить неведомыми созданиями. Но на этом, последнем своем полотне художник запечатлел Кэти, точнее её неуловимый тайный образ. Саму суть Музы, подсмотренную им однажды, когда она, обнажённая, стояла возле окна, глядя на ночной город. Обманчивый свет его огней ложился тонкой вуалью на плечи Музы, тусклыми бликами играл в её волосах, перекинутых через плечо. Виктор решил тогда, что ей подошла бы длинная тонкая накидка, сотканная из ночных огней города. В ту ночь он и увидел её настоящую ─ полупрозрачную, невесомую, в длинных одеяниях из света. Обезличенную, схематичную. Ночь безжалостно стёрла все черты лица, оставив лишь образ, сотканный из мягкого приглушённого света. Такой он и перенёс Музу на свою картину.
Виктор не говорил ни слова, над чем работает в последнее время. Кэти однажды сама задала вопрос:
‒ Ты ведь меня рисуешь?
Не вопрос даже, а утверждение. Она будто знала наверняка, почувствовала его замысел и решила дать понять это. Он не ответил. Улыбнулся, полностью поглощённый работой, бросая короткие цепкие взгляды на Музу. В её глазах вдруг вспыхнуло жадное любопытство.
‒ Ты ведь покажешь мне? Потом. Когда закончишь.
Виктор обещал, что повесит картину напротив двери в студию, чтобы Кэти видела саму себя всякий раз, как приходит…
Она так и не увидела его картину. В тот день, когда на полотно ложились последние мазки краски, Муза погибла под колесами машины, потерявшей управление и вылетевшей на тротуар. Всё, что осталось у него ‒ воспоминания и её образ на холсте.
После смерти Кэти Виктор укрыл картину полотном, как завешивают обычно зеркала, и забыл о ней на долгое время, похоронив под белым саваном. Он не брался за новую работу, лишь метался из угла в угол в поисках нового вдохновения, словно зверь, лишённый свободы. Увы, Муза упорхнула навсегда, студия опустела, холсты и краски пылились в ожидании, а Виктор рано или поздно находил выход на дне бутылки.
‒ Кэти… ‒ прошептал мужчина, осторожно касаясь полотна кончиками пальцев, ощущая шероховатый рельеф краски.
Полупрозрачная фигурка в центре будто излучала мягкий свет, слегка подрагивала, плыла над золотисто-коричневой поверхностью. Маленькая, одинокая, беззащитная на огромном пространстве холста. Совершенно потерянная в созданном им мире. Виктор вгляделся в ровный светлый овал лица, пытаясь разглядеть что-нибудь, уловить настроение. Вспомнил, что эту идею ‒ не рисовать черты лица ‒ он подсмотрел у Машкиных кукол-тильд. Они тогда сидели втроём у Маши в гостях, пили вино, и Кэти радостно тискала их в руках: принцессу, испанку, балерину, гейшу…
‒ Почему у них на лицах только глаза? ‒ удивлённо спросила тогда Муза.
‒ Отсутствие черт лица пробуждает фантазию. Ты можешь сама выдумать кукле настроение: грустное, веселое, задумчивое. Нарисовать ей любые черты своим воображением, ‒ объяснила Маша.
Вот Виктор и ухватился за эту идею. Пусть у Музы на картине будет разное настроение. Ведь в этом и состоит её суть ‒ изменчивость, непостоянство, мимолётность…
Он вглядывался в светлую фигурку на холсте, пока она не шевельнулась. Мужчина моргнул несколько раз, потом шагнул ближе к картине. Показалось… Обман зрения, всего лишь иллюзия. Виктор поднял с пола ткань и небрежно набросил на холст. Снова вернулась болезненная пульсация в висках ‒ месть организма за бурную ночь в компании бутылки. Покачиваясь, он доплёлся до тахты, где и отрешился от мира до позднего вечера.
4
Он был на бескрайней золотисто-коричневой равнине. Песок тихо шуршал у его ног, шептал что-то неразборчивое на неизвестном языке. Пустое неподвижное небо над ним источало ровный неяркий свет. Ровное безжизненное пространство вокруг, ровный безжизненный свет вверху. Он задыхался на этом душном плато, кричал, взывая к помощи и не слыша собственного крика. Его голос поднимался вверх к равнодушному небу и бесследно растворялся в нём. Бесконечная равнина была похожа на огромную ладонь, которая в любой момент могла сжаться в кулак и раздавить крошечного человечка. И ожидание этого было особенно жутким…
Хватая нагретый воздух ртом, Виктор вырвался из мучавшего его кошмара, широко открытыми глазами впился в нависший над ним тёмный потолок. Тело сотрясала мелкая дрожь, по вискам стекали капли пота, влажные волосы налипли на лицо. Он откинул тяжёлое одеяло, пошатываясь, встал с тахты и в густых сумерках подошёл к окну. Распахнул его, жадно глотая свежий воздух. Город перемигивался огнями, шелестел на разные голоса, замедляя пульс жизни. Что-то прошуршало совсем рядом, за спиной Виктора, как еле слышный вздох сожаления. Он оглянулся. Полотно, укрывавшее картину, соскользнуло на пол и теперь смутно белело там размытым пятном. Над ним высился тёмный прямоугольник картины. Плотный сумрак стёр все границы между небом и землёй на ней, оставив лишь Музу, чей облик плыл в темноте навстречу ему. На виске снова принялась болезненно пульсировать какая-то особенно чувствительная жилка, но мужчина усилием воли отодвинул боль за грань восприятия. Подошёл к картине и протянул руку, но не ощутил привычной шероховатости застывшей краски. От холста повеяло вдруг душным теплом, несущим слабые запахи корицы и сухой травы. Виктор с шумом втянул воздух, и этот вздох словно спугнул наваждение. Картина помертвела, покрылась коростой краски. Лишь в воздухе продолжал витать слабый пряный аромат. Из груди художника вырвался слабый стон. Он порывисто пересёк студию, щёлкнул выключателем, изгоняя сумрак прочь. Опять вернулся к картине и легонько прикоснулся к белой одинокой фигуре на холсте. Глупец! Он хотел создать для своей Музы целый мир, а в результате заточил её в ад, из которого она будет вечно взывать к его совести. А Кэти любила пикники и дружеские посиделки. И болтать обо всём на свете, и звонко смеяться. Зачем ей целый мир, если она там будет страдать в одиночестве?
‒ Я всё исправлю, ‒ прошептал Виктор, обращаясь к картине. ‒ Я дам тебе… друзей! Ты не будешь одна…
#мистика #хоррор #Страшныйрассказ #страшнаяистория #страшнаяисториянаночь #страшное
