Хоть у Лёшкиных родителей я чувствовала себя неловко, но зато как-то спокойно — я дома. Тем не менее, без Лёшки жить тут я не хотела. Поэтому на следующее утро я уехала в Москву, продолжать эпопею с обходным листом. Одна радость — сдавать комнату злобной комендантше предстоит Светке. В этом плане моё будущее изменилось в лучшую сторону, и это меня радовало — значит, и всё остальное тоже поменяется.
Ещё одной приятной новостью было поступление денег на сберкнижку за последнюю работу по установке оперативной памяти. Как и было обещано, капнуло 450 рублей. Это было кстати, потому что после того, как я отдала Лёшке на его операцию по перепродаже видака свои полтысячи, мои деньги подошли к концу. Хоть 450 рублей в 1987 году — это с точки зрения простого человека более чем дофига, я решила не шиковать, а начать копить деньги на безбедную старость.
Когда-то во времена 50-летней Анжелы 1.0 меня поражали пенсионеры, клавшие деньги на депозиты. Я заходила в банк получить пенсию на Вадика, а там у операционистки стоит такой старый пердун и спрашивает:
— Сколько денег мне надо положить на депозит, чтобы ежемесячно получалось процентов на сумму…
И называл почти пенсию Вадика. И это наверняка плюс к его и так немаленькой пенсии. Операционистка тыкала пальчиком в калькулятор и отвечала:
— Примерно полтора миллиона.
Дед с деловым видом отвечал:
— Я вернусь позже.
Говорилось это с интонациями Терминатора из первой серии, где он потом разносит полицейский участок. Только дед возвращался, чтобы положить на депозит полтора миллиона. В этот момент я обычно испытывала острый приступ социальной справедливости, хотя умом понимала, что за свою трудовую биографию этот дед заработал гораздо больше, и не всё пропил, судя по его здоровому виду. И тогда я думала — вот бы тоже положить на депозиты пару-тройку миллионов, чтобы потом каждый месяц первого числа на карточку капала бы вторая пенсия.
И вот сейчас у меня появились деньги, которые я могла бы отложить. Но я прекрасно знала, что случится с этими деньгами в 1991-м — сначала обмен 50-и и 100-рублёвых купюр на «Ленина в сарафане», потом заморозка вкладов в сбербанке, отпуск цен и стремительное обесценивание «деревянных» денег. Да и потом всяких дефолтов хватало. Поэтому самое правильное — переложиться в доллары. Но сейчас, в 1987 году, это запрещено уголовным кодексом.
Я задумалась — а куда вообще принято вкладывать деньги? В наше время очень модно покупать недвижимость — жилую или коммерческую. Но сейчас коммерческой недвижимости нет в принципе, а жилая — это кооперативная квартира. Даже если у меня было тысяч пять, а это обозримая сумма, то кто же мне продаст квартиру? Для этого надо вступить в жилищный кооператив, а кто же меня туда возьмёт без прописки?
Купить бытовую технику, а в середине 90-х её продать? Тоже не выйдет — сейчас её так просто не купишь, а в середине 90-х уже попрёт импортная техника, и эти убогие совковые телевизоры и пылесосы никому не будут нужны. Остаётся капиталистическая классика — открыть своё дело, ведь через год примут закон о кооперативах. Но и здесь моя услужливая память предложила на выбор кучу историй разной степени пессимистичности — про визит крепких ребят с утюгом и паяльником и предложения, от которых нельзя отказаться. Нас с Лёшкой эта история коснулась лишь слегка — в середине 90-х он выкладывал видеокассеты в коммерческие магазины. Тогда это давало до двух долларов с кассеты, а он каждую субботу и воскресенье притаскивал с Горбушки по большой коробке на 50 кассет. Он бы и больше продавал, но просто больше дотащить не мог. Как-то привёз за раз две коробки, но, по его словам, у него чуть пупок не развязался. И вот однажды к нам в гости явились два мордоворота, вызвали Лёшку на лестничную площадку и спросили:
— Это твои кассеты в комке лежат? Чтобы завтра их там не было!
Добродушно так сказали, даже без рукоприкладства. Как потом выяснилось, их прислал Лёшкин конкурент. И самое забавное — через год Лёшка с этим нехорошим человеком делал свои компьютерные дела. Как говорится — ничего личного, просто бизнес. А тогда кассеты из комка пришлось забрать.
Так что всякие там кооперативы я тоже отмела. Как-то мне не хочется, чтобы моя костлявая, но нежная попка однажды повстречалась с раскалённым паяльником. Уж не настолько я отбитая, чтобы лезть в это дерьмо. Говорят, у Нельки это хорошо получилось, не зря потом она в своём городке стала директором рынка. Правда, ещё тогда мне по секрету шепнули, что отмазаться от мокрого дела ей тогда дорого встало. Но, как говорится, не мы такие — жизнь такая.
Нет, я изначально была всей советской системой заточена под то, чтобы сидеть за компьютером и что-то там автоматизировать. Неважно что — производство пельменей или запуск баллистической ракеты. Хотя в последнем случае зарплата была выше. Но в 90-е автоматизировать было нечего. Поэтому я ничего путного так и не придумала. И вдруг меня озарило — у меня же к тому времени для решения подобных задач уже будет муж! Лёшка же сам выразил желание распоряжаться нашими семейными деньгами, никто его за язык не тянул. Вот пусть у него об этом голова и болит. Когда вернётся со сборов, я его этим озадачу.
А пока я зашла в нашу общагу и в очередной раз спросила у нашей вахтёрши:
— Мне ничего нет?
Не отрывая взгляд от телевизора, она покачала головой.
— Пишут.
И тут я обратила внимание на стопку писем рядом с большим стеллажом с ячейками, по которым они должны быть разложены.
— А это у вас что?
— Не твоего ума дело! — огрызнулась мерзкая бабка, но я уже схватила стопку и отскочила от её загончика. И пока она оттуда выбиралась, я успела переворошить письма и найти среди них Лёшкино.
— Ну нахалка! — бабка наконец вышла на оперативный простор. Но у меня преимущество в мобильности, я сунула ей в руки стопку, и, сжимая в руках конверт с Лёшкиным почерком, побежала к лестнице.
— Я в деканат сообщу! — вдогонку закричала бабка.
— Пофиг, меня уже отчислили! — задержавшись на лестнице, в ответ крикнула я.
В комнате я первым делом вскрыла конверт.
«Здравствуй, любимая…»
В носу моментально защипало, и первые слёзы упали на письмо. Хорошо, что Светка уже уехала домой, и можно никого не стесняться. Дальше я читала, едва различая строчки сквозь слёзы. Всё нормально, погода хорошая, кормят нормально, автомат дали, и даже противогаз, присяга в ближайшее воскресенье… Посмотрела на штамп на конверте — письмо отправлено на следующий день, как они приехали в часть. И потом неделю валялось на столе этой… Ну ладно, проехали. Я легла на кровать и прижала к груди мокрый листок. Только немного успокоившись, стала перечитывать снова. И снова защипало в носу… Самое главное, что я поняла из письма — он приезжает седьмого июля. Во сколько точно — неизвестно, но чтобы я ждала у него дома.
Ещё больше двух недель! Я… Хотела сказать — сдохну, но подумала — другие дольше ждут, и ничего.
Вот и я дотянула. Накануне приехала к Лёшкиным родителям, они уже в курсе — Лёшка им написал. Меня встречают уже почти как члена семьи. Вечером опять вместе с Лёшкиными родителями пили чай. Я их называю по имени-отчеству, и потом так всегда к ним обращалась — так и не смогла привыкнуть к фамильярности. Утром я проснулась в шесть безо всякого будильника, и потянулись последние, самые долгие, минуты ожидания. Наконец раздался звонок в дверь — Лёшка не взял с собой ключи.
Первым делом он обнял маму, потом пожал руку отцу, и только потом шагнул ко мне. За месяц он похудел, загорел, и вообще как-то вытянулся, стал более стройным. Я прижалась к его плечу, и чувствую — в носу опять защипало. Его отец подмигнул маме, и она сразу засобиралась:
— Я пойду на стол накрывать.
Как они догадались, что нам надо остаться вдвоём? Наверное, потому, что помнят, как сами были молодыми. Интересно, а мы в их возрасте будем это помнить?
---
Анжела Огурцова