Пушкин вполне мог бы стать первым пассажиром поезда - в испытаниях железной дороги в 1836 году приняли участие все желающие. Иные даже всерьёз утверждают, что Александр Сергеевич первым попал в объектив фотоаппарата. Шутка, конечно.
Но никто ещё не называл Пушкина первым блогером? Читая его разрозненные заметки о взаимоотношениях с критикой, хочется его так и назвать.
Дело в том, что Поэт НИКОГДА не отвечал своим критикам. Но не думать о них, конечно, не мог, и доверял эти мысли бумаге. Про себя сознавал, что молчание может быть принято за высокомерие, за ложный аристократизм: "критики не понимают меня - а я не понимаю моих критиков". И даже вспомнил по этому поводу старинную эпиграмму:
Глухой глухого звал к суду судьи глухого.
Глухой кричал: Моя им сведена корова!
Помилуй, - возопил глухой тому в ответ, -
Сей пустошью владел ещё покойный дед!
Судья решил: Почто ж идти вам брат на брата?
Не тот, и не другой, а девка виновата!
Но как быть, если критик просто неграмотен? Сам не знает простых вещей? Удобно ли поэту смешить публику, повторяя в печати "школьные или пошлые истины"?
Что же, разве нет критики, к которой стоит прислушаться?
Нет, - отвечает Пушкин. Критики как явления у нас ещё нет. Вероятно, время её ещё не пришло. Есть отдельные здравые критические статьи нескольких остроумных обозревателей - и только. Однако нельзя презирать критику лишь за то, что она ещё не вышла из младенчества, как нельзя презирать и слишком молодую (русскую) литературу.
Затронули ли поэта "самые бранчливые критики"? Конечно, огорчили на несколько минут, так что авторы могут быть удовлетворены: не зря трудились.
И стоило бы ответить хотя бы потому, что "печатный лист нам кажется святым. Мы всё думаем: как может это быть глупо или несправедливо? Ведь это напечатано!"
Но главная причина молчания - ЛЕНОСТЬ. "Никогда не мог я до того рассердиться на непонятливость или недобросовестность, чтоб взять перо и приняться за возражения или доказательства".
Вот бы всем блогерам лёгкий характер Александра Сергеевича...
Так что же, Пушкин считает себя непогрешимым?
Отнюдь. Грамматические ошибки он за собой признаёт вполне. Невольные, конечно: иначе зарифмовать не получалось. Иногда отстаивает свою правоту сам перед собой (цыганы, татаре - это правильно, а турок и турка - это одно и то же). Иногда сам пытается вывести правило, удивляясь несовершенству русской грамматики, и между прочим, досадует на твёрдые знаки. Это что-то вроде шпиона в алфавите: шпионы нужны лишь изредка, да и тогда можно без них обойтись - а они имеют привычку всюду соваться!
И почему критики упорно не хотят понимать, что такое фигуры речи? Аллегория, метафора, риторика, троп? Почему для них "стакан шипит" или "лоно вод" - это погрешности? Почему подозревают, что слова "молвь" и "топ" - неудачная придумка поэта, если они взяты из "Бовы королевича"? Читать надо больше, господа критики!
Но вот что кажется поэту абсолютно нестерпимым, на что следовало бы отвечать - это на нападки личного характера. Как сказали бы сегодня, "переход на личности". Свобода печати - это замечательно, но её невыгода - "удобность клеветы". Не узнать себя в явно направленной "личной сатире" - постыдное малодушие, на такое отвечать НАДО. Не из уважения к газетчику, но из уважения к публике. "Что за аристократическая гордость - дозволять всякому негодяю швырять в вас грязью"!
Вот некая газета сообщает, что Пушкин "собою весьма неблагообразен, а портреты его слишком льстивы". Что на это можно ответить? И можно ли отвечать?!
Но по-настоящему Пушкин рассердился на критику, пожалуй, лишь однажды: прочитав в газете о своём низком происхождении. Дескать, чего ждать от человека, прадед которого был куплен шкипером!
Оценим сдержанность поэта: он не называет имени своего обидчика. Замечает лишь, что "простительно выходцу не любить ни русских, ни России... но не похвально ему за русскую ласку марать грязью... лучших сограждан и издеваться над гробами праотцев". Тем более, что достался прадед шкиперу, имя которого всякий русский произносит с уважением.
"От кого бы я ни происходил - образ мнений моих от этого бы никак не зависел".
А впрочем... Не тот ли это случай, когда надо присмотреться к чужому примеру? Английский лорд умеет драться не только на шпагах, но и на кулаках - по обстановке. Если уж пришёл в кабак, то какова компания - таков и разговор. Да ведь и у нас в простонародье самый сильный аргумент - это "накось, выкуси!" то есть "сам съешь, на себя оборотись, от такого слышу".
Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?... он в Мещанской дворянин!
