Белый свет
И чего меня снова принесло в родной городишко, в тот город где прошли мое детство и юность? Старый становлюсь, тянет туда, где мне было хорошо и беззаботно и жизнь еще не показывала свои острые зубы. Никого из знакомых и друзей не нашел я в своем городе. Кто-то давно уехал, кого-то уже не было в живых. Неуютно мне стало, почему-то. Тоскливо. Напрасно я это сделал, приехал сюда. «По несчастью или к счастью – истина проста! Никогда не возвращайтесь в прежние места! Даже если пепелище выглядит вполне, не сыскать того что ищешь, ни тебе ни мне…»* А что я, собственно, искал? Не знаю, объяснить не могу. Может мне казалось, что здесь, в родном городе, ко мне вернется моя юность? Не знаю! Просто потянуло что-то сюда, сердце позвало, да, как видно, напрасно.
Мне захотелось на прощанье побродить по городу. Опять я шел по бетонным плитам и снова, как в детстве, представлял, себе, что шагаю какой-то древней дорогой, что может вот здесь топали боевые сандалии римских воинов, шли их победоносные легионы. Ведь знаю, что римляне никогда здесь не были, а вот привязалась эта мысль в голову и не уходит.
Старые ветлы, разнеженные долгожданным теплом, бросали на меня косую, сетчатую тень.
Белые куры, меченные чернилами и суриком, рылись в нежной, как пудра пыли, глупо галдели и толпились возле капустных кочерыжек.
Какие-то огромные цветы, не знаю их названия, крупные, как литавры, резкими мазками ляпали зеленый склон оврага, тянулись к окнам домов. Жарко становилось.
Я вошел в сквозистую тень аллеи, когда-то длинной, сплошной, а теперь сохранившейся только здесь, в центре города.
Липы нависали темной, сытой листвой, трава под ними была сухая, редкая, рыжеватым табачным крошевом лежал на ней облетевший липовый цвет. Я вспомнил, как в детстве мы накуривались этим цветом до умопомрачения…
Меж деревьями на солнцепеке лежала большая рыжая, ничья собака, вытянувшаяся во всю длину и закрывшая глаза. Отвислый, плоский живот с сизыми сосками распластался в пыли.
Я присел рядом с ней на корточки и запричитал: - Ай-ай-ай! Какая хорошая собака умерла! Ай-ай-ай!
Собака-ноль внимания. Даже не пошевелилась.
Я продолжил свою изуверскую пытку, продолжал причитать: - Ай-ай-ай! Горе то какое!
Собака открыла один глаз и слегка дернула лапой: проходи, мол, своей дорогой, не мешай отдыхать! Я засмеялся и пошел дальше.
И снова мои мысли обратились к быстротечности времени, к завтрашнему отъезду в свой шумный и душный город…
Я остановился и неизвестно почему, с непонятной, бессознательной мольбой задрал лицо к свободному голубому небу…
Слепящий удар грянул вдруг мне в лицо. Я ошеломленно споткнулся.
Струя тугого сверканья качнулась в сторону – я разлепил глаза, поднял голову.
Девочка лет пятнадцати стояла на балконе и направляла на меня большое зеркало в бронзовой оправе. Её загорелые коленки коричнево блестели, словно глиняные глечики, что помню, были у моего деда…Тонкие голые руки девчонки дрожали от смеха и тяжести, и солнце качалось, плескалось нестерпимым кипятком лучей…
Что-то мешало мне отвернуться, уйти дальше. Я торчал под балконом, вскинув лицо, стараясь найти щелку в потоке сплошного блеска. Балкон был ветхий, шаткий, ржавые скрепы угрожающе скрипели. Мне стало страшно, что он не выдержит, мне даже почудился тонкий вскрик, звон разбиваемого стекла…
Но балкон держался, и девчонка смеялась. И так светел, так тепел был цвет ее соломенных волос и золотых глаз, что я даже на цыпочки привстал и вытянул шею, как лошадь, которая тянется к стогу. Но девчонка защищаясь, ловко повернула зеркало и снова ударила меня всем блеском прощающегося лета.
Я стоял, по дурацки разинув рот, жмурясь и улыбаясь под жарким белым блистаньем, бьющим в просвет между купами лип. Мне было радостно, хорошо. И грустно. Грустно, что девочка живет здесь, не в моем городе, что она еще маленькая, а я уже старик…
Надо было уходить. Я кивнул балкону строго, будто бы с угрозой: мол, держись у меня…
-Здорово, - весело и бессмысленно бормотал я, оглядываясь и кивая уже затемненному балкону. – Здорово! И погода наладилась. И все будет здорово.
И лежа в свою последнюю ночь в гостинице, глядя в открытое настежь окно, полное вздрагивающего от зарниц, как бы подмигивающего неба, я старался вызвать в глазах ощущение этого слепящего озорства.
-Вот он, белый свет, - подумалось мне. – Кто-то говорил, что белое – это смешение всех цветов спектра…
Меня восхитило это воспоминание. Значит, все мрачное и пестрое, что бывает в жизни, - все это сливается и когда-нибудь полностью сольется в ровное, сильное, белое сверкание? И голод послевоенного детства, и горечь первой влюбленности, и черный страх перед грядущим окончанием жизни – все вспомнится светло?
И жить на белом свете – значит радоваться, верить в хорошую погоду, в удачу…
Небо, бледнея и вспыхивая, мигало, кивало мне. В окно веяло лиственной влажностью, яблоками, цветущим табаком. Я лежал и поминутно открывал глаза, чтобы не проворонить чего-то яркого, счастливого…
* Отрывок из стихотворения Геннадия Шпаликова
