В Риме на все смотрят свысока, с семи холмов. Разве что не плюют на весь остальной мир с высокой горки. И то только потому, что это – удел плебеев и варваров.
Правда, в свое время и сами римляне были варварами, вытеснив с Аппенин этрусков (остатки этрусков - в Брешии, да и в каждой бутылке вина, к которому цивилизованный этруск приучал варвара). А нынче жилые кварталы пригородов, район железнодорожного вокзала, в руках варваров. И на вывесках магазинов с китайским ширпотребом уже во всю идет война иероглифа с латиницей. Не в пользу последней.
Здесь уже и не Рим. Или еще не Рим. А как раз тот самый Третий мир, который в скором времени поглотит, словно пучина забвения, Вечный город. Потому что за много веков этот готический роман о любви и ненависти с кровавым подбоем, слегка поистрепался, устарел, устал.
Красота, траченная веками, словно молью. Вороватые скопидомы – папы - постоянно перестраивали увядающие, словно цветы в вазе, базилики. Если через сотню лет каждый второй римлянин будет смуглолицый и узкоглазый, то Риму суждено если и не рассыпаться в прах, но превратиться в один из множества культурных слоев. Как некогда над античными обломками вознеслись памятники средневековья (многие христианские церкви строились из обломков Колизея). А потом над увядающими интерьерами средневековья возносилось Возрождение, Барокко и т.д. Каждый предыдущий культурный слой питал последующий, словно пеликан, разрывая клювом собственную грудь для того, чтобы накормить голодных птенцов своим сердцем.
Лет через двести в нынешний центр Рима будет пускать за деньги, как в Колизей.
Рим, как умеет, пробует ускользнуть из цепких тисков времени, оставаясь в воспоминаниях и легендах.
Собственно, римская спесь жива, пока в природе существуют римляне. Особая порода людей, еще купающаяся в роскоши. Роскоши жития в Риме, покуда их не заменили китайцы. В магазинах одежды это вечный спор решен давным-давно.
Собственно, римская спесь жива, пока в природе существуют римляне. Особая порода людей, еще купающаяся в роскоши. Роскоши жития в Риме, покуда их не заменили китайцы. В магазинах одежды это вечный спор решен давным-давно.
Что же это такое – римлянин?
Кажется, настоящий римлянин пока еще остался в нетронутом, беспримесном виде только в самом центре. В центре внимания города и мира. Хотя все больше кажется, что это – уже почти исчезающая натура.
Римлянин - ряженный гладиатор возле Колизея, за деньги позволяющий полоснуть каждому желающему себя бутафорским мечом по горлу.
Вырождение по-римски – это dolce vita. Это – бесцельность, помноженная на праздность. В ярких лучах, почти киношных софитах римского солнца.
Настоящий римлянин – это не евенгельский Пилат или римский император, Нерон или Калигула, колонизатор и работорговец, а роковой брюнет небольшого роста с выточенной фигуркой опереточного героя любовника, жигало.
Видимо, поэтому на Капитолийском холме всегда жара от обилия этих жгучих брюнетов.
Он должен парить над дворцом Виктора-Эммануэля, большой пишущей машинки или «сортира», который венчает собой пьяцца Венеция (жалкая и пожухлая копия дворцов Светлейшей, впрочем, Венеция в отместку самый непрезентабельный свой район назвала пьяцца Рома). Ну или хотя бы - в непосредственной близи от Колизея, на пьяцца Навона или пьяцца Испании, слившись с гламурной тенью модели от Gucci или Armani. Из витрины магазинчиков, в которые можно зайти, рискуя выйти оттуда с инфарктом. Материальные ценности едва поспевают в цене за культурными.
Вход на Колизей – 47 евро. Чашка чая с бриошем в кафе Greco (где закусывал Гоголь в перерыве между работой над «Мертвыми душами») – целое состояние.
Гоголь в нагрузку к Риму или наоборот? А заодно и Мопассан, и Гете, и Флобер с мадам Бовари в придачу. И в прикуску. И еще множество деятелей культуры. Плюс вид на знаменитую лестницу. И – вообще на центр Рима и мира.
За чашку кофе и целого Рима мало!
Да что там Рим? Ведь это - всего лишь декорация, построенная специально, чтобы на его фоне появился этот жигало.
Обычно римлянин спускается с небес, как бог из машины. Но ни на каком-нибудь моторино. Ни в коем разе. На моторино ездят все. Даже китайцы. Лет десять тому назад в Риме не было ни одного пикинеса. Скоро не будет ни одного итальянца! Пердоне – римлянина!
Итак, моторино в сторону, под откос, на свалку. Настоящий римлянин спускается в этот бренный мир, в это желеобразное римское пекло, в эту каменоломню, дребезжащую клаксонами, как плохонький джаз-оркестр, в кабриолете. Он парит над этой грешной, но такой манящей в свои чертоги жизнью, как вольная птица. Орел! Он дарит себя миру и Риму: нате, любуйтесь!
Он импозантен, как кукольная статуя Аполлона в сувенирной лавке. В пику некрасивым римлянкам. У типичной римлянки – орлиный профиль.
Боже, как они божественно некрасивы!
Итак, римлянин появляется в кабриолете. В костюмчике в талию и с искрой. Почти Чичиков, но только раз в десять постройнее (тут опять-таки Москва даст сто очков в пространственном отношении Риму). И конечно с подругой жизни, некрасивость которой окутана фатой, словно тритоны и морские боги брызгами в знаменитом фонтане Треви.
Его встречают овациями, словно всемирно известного тенора. Но он не поет, он ничего не говорит и не делает. Он даже как-то сосредоточенно угрюм и разочарован жизнью. Это и есть его работа: порочная праздность, dolce vita.
Однако успех этому шуту слегка приелся. Аплодисменты он принимает, как должное. Как неоплатный аванс всему его образу, вынужденному довольствоваться общением с плебеями.
Весь мир и Рим придуман только за тем, чтобы в нем царствовал этот милый лжец и фат, эта гламурная фигурка из дешевого мексиканского телесериала или балагана. Чтобы мы и себя почувствовали сопричастными этому видению. Но не на долго, совсем на чуть-чуть.
Вот сейчас он взмахнет своими стрекозиными крылышками, блистающими фалдами пиджачка от Armani. И – поминай, как звали. И его, и заодно – нас!
Вот в этом и весь шик. Пустить пыль в глаза, ослепить, обескуражить. И – исчезнуть, как его и не было.
Договариваться с римлянином о чем-то – напрасная трата времени. Разве можно договориться с ветром в поле, метеоритом, моторино, летящим под откос жизни?
Он очаровательно размахивает маленькими руками, как будто дирижирует концертом, оперой Россини, Верди, Пуччини.
Вот сейчас прозвучит заглавная партия, выходная ария, «Nessum dorma!». Сейчас зал забьется в истерике оваций.
Вас приглашают в его загородную виллу на обед. Вас ждут, как самых дорогих в мире гостей. И все в это в изысканных выражениях, сводящих с ума своей куртуазностью и манерностью.
В этот момент надо любоваться этой жестикуляцией, лебединой песней имперского стиля, вырождающегося в томном римском бельканто. Стиля ранее повелевавшего миром, а ныне все - обман и подлог. Весь Рим – сплошная иллюстрированная энциклопедия стилей, выпущенная в голографических картинках китайского производства. Римлянин – один из многочисленных, самых ярких, ее персонажей.
Арлекин, паяц!
Буквально спустя несколько минут опереточных и манерных взмахов крылышками, он как-то бурно заегозит ножками, с кем-то пообщавшись по мобильному. Оказывается, обед отменен.
Все, fenita la comedia! Концерт закончен. Grazie!
Римлянин откланивается. У него масса неотложных дел. Не все еще очарованы этим блеском, этой ярмарочной мишурой, скрывающим пустоту.
Надо лететь дальше и выше. Надо досягать нового солнца, сгорать и осыпаться пеплом на головы изумленных и обманутых зрителей.
Ариведерчи, чао, чао!
Чао, вертопрах, выскочка, парвеню, Жигало!
