Сто лет назад на берегу Киалима жили люди. Сначала они ютились в землянках, а когда обжились, то стали строить рубленые деревянные избы. Охотились, рыбачили, выжигали из елей да берез древесный уголь. Но однажды деревня опустела, разъехались люди по городам. Долго еще на берегу реки стояли брошенные дома, пока хозяева не перекатали их на новое место жительства. Только не все увезли.
На перешейке двух курумников левого берега реки, на краю бывшей деревни углежогов, сохранился большой дом. Низ дома был каменный, сложенный из плитнякового гранита. Добротный сруб сверху был собран из бревен редкой для киалимских урём сосны. Четырехскатная крыша, покрытая деревянной черепицей от старости обросла мхом. Под ней, в чердачно-горничном тереме, кто только не обитал. Белые трясогузки каждую весну первыми вили свои гнезда в потайных уголках чердака. Вслед за ними на деревянных балках гнездились деревенские ласточки-черногузы. Под самым куполом крыши всё лето дневали бурые ушаны, в сутемь каждый вечер разлетаясь по долине на охоту. В зиму чердачные хоромы занимали горностаи. Белки в мороз и метель хоронились в сенцах, в теплядь лущили шишки на притолоках. В пустых комнатах порой селился ветер, проникая внутрь сквозь щели в досках, наспех заколоченных на дырявых окнах. В ростепель меж трещин гранитной завалинки слышались трели сверчкового оркестра – «Кто, кто в тереме живёт?»
Еще там жили мыши. В подполе. Все съестные припасы от прежних хозяев они давно съели. Теперь грызли всё, что грызется, для души – пол, полати, сусеки… Только темь на долину ляжет, у них беготня и пир начинаются. И вот однажды в сумерках в заброшенном доме вспыхнул свет.
- Что это? Кто это? Как же это? – изумлялись обитатели дома.
Зеленые фонарики от легкого ветерка раскачивались на травинках, любуясь своим отражением в капельках вечерней росы. Её сферические зеркала удваивали феерическое зрелище, приводя в восторг киалимчан. От полянки световая дорожка протянулась до крыльца. А там, за черным порогом в большой зале с развалившейся печуркой мириадами звезд сияли замшелые стены и потолок. Вдруг в затаившемся воздухе брызнули фонтаны прозрачных крыльев. Хороводы беззвучных летучек устремились к призрачным огневкам, приглашая на свадебный танец. Да, да, именно на свадебный. Зачарованные киалимчане никогда не видели ничего подобного. И только старый Сверчок, многозначительно хмыкнув, протрещал:
- Хм, пожаловали, Ивановы червячки, на бал. По вам, лампадосики, можно даты в календаре сверять.
- Кто? Кто? Черви? – перешептывались зверюшки-букашки, - Какой ужас!
Красавец-кавалер, слонявшийся без пары у прикалитка, брызнул в толпу и пропищал:
- Нельзя ли без обзывательств.
- Извините, - трескатнул Сверчок, - но моё замечание отнюдь не паче естества.
- Учёный, что ли? – пищал пришелец.
- Гм, а хоть бы и так, - умничал Сверчок, выползая из укрытия на загнеток у печи.
- А-а, вот ты где, сверч-профессор, - не унимался оскорбленный холостяк, - Может тогда объяснишь, почему я вдруг сорвался с насиженного места и прилетел в эту дремь, которую все Каилимом зовут?
- Да, да, поведай, дядя Сверчок, что случилось с нашей сумеречной долиной, - наперебой галдели киалимчане.
- О-о-о-! Это завораживающее действо происходит в ночь на Ивана Купалу, - начал таинственно рассказчик, потом на секунду затих, сверяя ритм речного переката с дыханием слушателей, и продолжил.
- Крылатые представители этого чудного семейства, а точнее самцы-кавалеры, сами-то не светятся. Зато их дамы, превратившиеся из личинок в невест, облачаются на вершине лета в сверкающие свадебные наряды. Они забираются на верхушки закрывающихся к ночи цветочных бутонов, травинки, моховые веточки и блаженно качаются, ожидая избранников. Завидя свет любви, жених опускается к невесте, где и происходит таинство венчания светлячков.
- Светляк, а Светляк! Ты чего «уши» распустил? Лети скорее в дом, там еще свободные «лампочки» на притолоках остались, - пропищала домовая мышь, проносясь мимо ночного сходбища.
- И то верно, опоздаешь ненароком и останешься без семьи, - съязвил очнувшийся бурый ушан, отлипая от повети.
- Больно надо! – хорохорился крылатый женишок, - он сел на лепесток водяной ряски и спросил, - Сверч, а почему мы такие разные? Она – луч, пленяющий темь, а я – отребье невзрачное?
- Дек, сами виноваты, - оживился Сверчок, - «фонарики» и у вас есть на брюшке, но зажечь вы их не можете. А вот самочки ваши наоборот, «включают» прозрачную кутикулу брюшка за счет воздуха, из которого кислород, проникая внутрь, окисляет специальное вещество – люцеферин; зеленые «лампочки» загораются, привлекая тем самым партнеров.
Светляк слушал, слушал, потом сорвался с места и полетел в темноту дома. На припечье жук увидел зеленое пятнышко. Подлетел поближе и только открыл рот, чтобы представиться будущей супруге, как огонек загородила тень. Другой жук плюхнулся к жучихе и осклабился:
- Занято! Не видишь что ли?
Бедный Светляк взвился под потолок, взмахнул крыльями во всю мощь, расправил брюшко и вдруг на его конце что-то щелкнуло. Тонкий лучик пронзил темноту и заскользил по замшелым стенам. Что произошло? Чудо?
- Так иногда бывает: дремлющий люцеферин вспыхивает у особо впечатлительных женихов и это придает им сил, - радовался за Светляка Сверчок, следовавший вслед за ним со свитой букашек.
- Вперед, Светляк! – кричала беспозвоночная группа поддержки.
Вскоре в сумеречной долине Киалима у светлячков появились детки. Это были маленькие шарики-яички, которые по нескольку штук раскачивались на травинках и тоже светились, когда на долину опускались сумерки. Их мамы и папы ушли в землю, со временем став гумусом. Весной из шариков появятся личинки, часть из которых обретет крылья, а часть так и останется червячком, чтобы в ночь на Ивана Купалу зажечь лампочку, на свет которой прилетят прозрачные кавалеры.
Марина Середа
