Д. Гранин раскрывает вопрос о проявлении заботы в годы войны.
Автор от имени рассказчика-бойца знакомит читателя с историей, которая произошла в годы Великой Отечественной войны. Хотя все были измучены во время перехода через болота, они заботились друг о друге и продолжали путь вместе. Вскоре они вышли на погорельцев. Хотя люди сами были в крайне тяжелом положении: голодали и жили без запасов, они не пожалели для солдат еды. Так проявлялась забота военных друг о друге и гражданских о своих защитниках. Без нее и тем и другим было бы труднее перенести испытания.
Другой пример иллюстрирует взаимное заботливое отношение друг к другу. Одна из девушек предложила бойцу сапоги, а солдаты хотели оставить погорельцам шинели.
Тот и другой пример иллюстрируют одно из ценных свойств человека. Оба они связаны общей мыслью о том, что заботливое отношение, проявленное людьми в тяжелые времена, еще ценнее.
Д. Гранин хотел показать читателю, что советские люди понимали друг друга, сочувствовали друг другу, заботились друг о друге. Отношения между ними были дружественные, сердечные, почти родственные.
Такими же теплыми, заботливыми были отношения между людьми, о которых пишет А. Платонов в рассказе «Ветер-хлебопашец». Солдат встретил двух подростков, которые пахали землю без лошадей, используя крылья мельницы, силу ветра и веревки. Они старались для всего села. Солдат сочувствовал этим паренькам. Он помог сухорукому – взялся за плуг, а тот отдохнул. Солдату не хотелось расставаться с ними. Когда он собрался уходить, то поцеловал сухорукого. Большинство людей того времени считали, что отношение друг к другу не должно быть иным, кроме сочувственного, заботливого.
Итак, прочитав примеры заботливого отношения людей друг к другу в годы испытаний, читатель убеждается в том, что в любой критической ситуации нужно поддерживать друг друга, заботиться о других.
ТЕКСТ
Нас осталось четверо. Саша Алимов ещё хромал, раненный в ногу, и мы по очереди помогали ему идти. Всё было бы ничего, если бы Валя Ермолаев не проваливался. Он был такой грузный и большой, что кочки не держали его. А путь наш лежал через болота, и мы часто останавливались и тащили Ермолаева за ремень или протягивали ему жердины. Измученные, мы потом лежали на кочках.
— Бросьте вы меня, — стонал Ермолаев. — Не могу я больше.
Лежать долго было нельзя: кружилась голова от дурманного запаха багульника и болотных трав. Надо было подниматься и снова брести, опираясь на винтовки.
Хорошо, что ночи стояли светлые: мы шли и ночью. На четвёртую ночь мы выбрались в сухой березняк и увидели огни, услышали женские голоса. Мы подошли ближе. Сперва нам показалось, что это табор: стояли телеги, плакали ребятишки. Это были погорельцы — бабы и старики. Деревня сгорела, и они ушли в лес. Днём хоронились, а ночью рыли землянки, варили картошку.
Когда мы вышли на свет костра, женщины испугались.
Мы стали совсем страшные на этих болотах. Волосы в тине, лица заросшие, гимнастёрки, штаны бурые от ржавой воды. Только винтовки мы держали в порядке: мы обматывали их тряпками, поднимали над головой, когда лезли в трясину.
Мы сели погреться и сразу заснули. Проснулся я в землянке, на овчине. Это была не землянка, а какая-то нора. Низкая, без нар, стены земляные, пол земляной, вместо двери висели два половика. Старуха и женщина лет тридцати сидели на полу и месили тесто в бадейках. Женщина заметила, что я проснулся, и дала мне печёной картошки. Я лежал, ел картошку, а она рассказывала про свое житьё. Вечером они собирались пойти на пожарище поискать листы железа: надо печки складывать.
— Что ж вы, в деревню не вернётесь?
— Пепелище там, — сказала старуха.
— Наша деревня-то у самого шоссе. От немца там замучаешься, — сказала дочь.
Был август сорок первого года. Я ни разу ещё не подумал о том, сколько может продлиться война. Даже в голову не приходило. И никто у нас тогда не задумывался. А эти бабы думали. Они знали, что придётся зимовать и надо сложить печи и приготовиться к зиме. Я слушал их и впервые задумался, что же будет с ними и со всеми нами зимой.
— А куда вы идёте, может, в Питере немцы, — сказала старуха.
— Не знаю, — сказал я. — Может быть. Только всё равно нам надо идти.
— А то остались бы. Помогли бы нам печи сладить.
— Нет, — сказал я. — Нам надо идти.
В это время в землянку влезли Махотин и Саша Алимов.
— Что делать будем? — сказали они. — Есть такое мнение — задержаться.
— Надо бабам помочь, — сказал Махотин. — И вообще...
— А где Ермолаев? — спросил я.
— Ермолаев влюбился и чинит ей сапоги.
Денёк был туманный, тёплый. Отовсюду доносился приглушённый осторожный шумок. 3вякали чугуны, потрескивала береста. Тут было семей пятнадцать — двадцать — всё, что осталось от деревни. В корыте, подвешенном между двух берёз, стонал больной ребёнок. Мать качала люльку.
— Может, кто из вас врач? — спросила она.
Среди нас не было врача, мы все были с одного завода. (64)Мы ничего не понимали в медицине. Когда у Саши Алимова рана начала гноиться, мы просто вырезали ему кусок ножом, а потом прижгли. Вот и вся была наша медицина.
— Я бы лично остался, - сказал Махотин.
И я бы остался. Мы рассказывали друг другу, как хорошо было бы остаться. Хотя бы на недельку. Отоспаться, и подкормиться, и помочь бабам... Только теперь мы начинали чувствовать, как измотались.
— Ежели идти, так сейчас, пока туман не согнало, — сказал старик. — Вам шоссе переходить.
— Эх, дед, что ты с нами делаешь, — простонал Ермолаев. — Ребята, больной я, что ж это происходит, люди... — Он встал, чуть не плача, и, шатаясь, побрёл куда-то.
Ермолаев вернулся, неся наши четыре винтовки. (79)Он снял пилотку и низко поклонился:
— Простите нас, дорогие товарищи, женщины и дети.
Мы тоже поклонились. Мы не знали тогда, что за война ждёт нас, не знали о мёрзлых окопах, о блокаде, о долгих годах войны. Мы ничего не знали, но мы уже чувствовали, что уйти отсюда просто, а вернуться нелегко.
Женщины смотрели на нас сухими глазами. Покорно и молча. Никто больше не уговаривал нас и не осуждал. Таисья во все глаза смотрела на Ермолаева, прижимая к себе сапоги, они блестели, смазанные жиром.
— Возьми сапоги-то, возьми! — сказала она.
Ермолаев замотал головой:
— Не возьму. — Он притопнул босой ногой. — Я привыкший.
— Обуйся, — сказал я.
Ермолаев обнял меня за плечи:
— Может, шинели им оставим, а? Мы и так дойдём. А им зимовать.
— Обуйся, — сказал я.
Он отступил.
— Сердца в тебе нет! — крикнул он.
Ребята смотрели на меня как чужие. Они тоже готовы были снять с себя сапоги и шинели, я чувствовал это. Я протянул руку и взял сапоги.
— Не трогай! — закричал Ермолаев.
Я бросил ему сапоги.
— Надевай, — сказал я. — Или оставайся тут.
Я пошёл, не оборачиваясь. Потом я услышал, что за мной идут ребята. А потом услышал, как нагнал нас Ермолаев.
Ещё не доходя до шоссе, мы пересекли ту погорелую разбитую деревню. Белёные русские печи высились, широкие и могучие, среди выжженной земли.
По шоссе ехали мотоциклы и машины, и мы долго лежали в кустах. Наконец мы под покровом тумана проскочили шоссе и снова шли лесом. К утру следующего дня мы перешли фронт где-то у Александровки и спустя час разыскали в Пушкине штаб нашей дивизии. (По Д.А. Гранину)
Даниил Александрович Гранин (1919-2017 гг.) — русский писатель, киносценарист, общественный деятель.
**
У нас есть интересные тесты на канале Знать мир на пять. Проверяйте знания, постигайте новое, не останавливайтесь на достигнутом. Ведь мир безграничен и полон загадок и любит тех, кто стремится постичь неизвестное!
Тематика тестов:
Кто такой?
Что такое?
Разные темы
Литература
Русский язык
Ударение
Фразеологизмы
Автор мысли
Страны мира
География России
История России
Женщины мира
О любви
Жизнь замечательных людей
Лишнее слово
Лишняя картинка
Животные
Овощи. Фрукты. Ягоды
Символы. Знаки
Танцы
Цветы
Пословицы
Загадки
