Мир изменился: география больше не интересует пост-интернет общество, биологическое разделение на одушевленные и неодушевленные предметы перестало быть основой основ, а политика больше не руководствуется моральными принципами, и даже не скрывает это. Во главе стоит не человек, дарвиновский «венец творения», а символ власти. Машины Делеза и Гваттари стали более живыми и реальными в новой системе координат. Что остается? Тонкая черта, которая не дает двум морям сойтись и вопрос, что будет, если это произойдет.
Выставка в Варшавском музее современного искусства "Если бы два моря могли встретиться", о которой пойдет речь - это впечатляющая работа каирского куратора Tarek Abou El Fetouh с радикальными и болезненными рефлексиями художников из Китая, Кореи, Сингапура, Бейрута, Израиля, Палестины, России, Украины и, конечно же, Польши.
Сильные, интересные, смелые, острые и, на первый взгляд, очень разные проекты вызывали сомнения в том, сможет ли куратор их подчинить общему замыслу, сложить из них одно единственное полотно. Единой картины не вышло, получился сложный лабиринт, который, впрочем, прекрасно выразил пунктум выставки как некий водораздел, трансгрессию, а не бинарную оппозицию черного-белого, сильного-слабого, красивого-уродливого.
Tarek Abou El Fetouh справился с артикулированной в кураторском тексте задачей, построив сложнейшую экспозицию из множества темных сквозных комнат, коридоров, застенков, разветвлений и колоннад, чтобы вписать ее. Архитектура экспозиции сложнее, чем архитектура Палестины, показанная в работе SABA INNAB гармонограмом построек на раскрытой, превращенной в сплошную линию границе страны.
Как в инсталляции Ruanne Abou-Rahme i Basel Abbas о детективных поисках преступников мы попробуем проанализировать все работы и найти ключ к пониманию выставки, выбраться из лабиринта и разгадать загадку многослойного интертекстуального кураторского произведения.
Живое, что уже не живет
Прочитай меня первой, - как бы принуждает светящаяся инсталляция Walid Raad, в которую сразу при входе в зал второго этажа упирается зритель. Работа об истории арабского искусства, многострадального и вынужденного эмигрировать, искусства в экзиле, в изгнании, чья история пишется в Сан-Пауло опальной художницей, а потом хранится в подвале больницы, пока не оказывается с триумфом победителя через много лет, хоть и в заметно сокращенном виде, на экспозиции Варшавского музея современного искусства. Абстрактные восточные формы, резьба и фрагменты паркета поражают воображение, это что-то помпезное, величественное и, тем не менее, бутафорское как декорации к «Тысяче и одной ночи».
Сразу позади с пиететом к принимающей институции работа польского фотографа. Franciszek Buchner демонстрирует целое повествование, которого с головой хватило бы на персональную выставку. Эта история об одиночестве и невозможности его преодолеть, о поиске кого-то еще, живого, способного к диалогу или хотя бы к движению навстречу. Казалось бы, в чем проблема? В изначально заданных условиях фотограф остается в своей комнате один. Комната в Варшаве, а совсем не на необитаемом острове. Franciszek Buchner ходит по тонкой грани: он хочет найти еще кого-то, не выращенного человеком, не живущего для удовольствия, такого как он. То есть, решение проблемы обычным путем: похода в Зоопарк, покупки домашнего питомца ему не подходят. Он хочет найти кого-то равного, живущего отдельно, самостоятельно, но находит лишь трупики птиц, крыс, жаб, рыб. Человек не оставляет места другому живому существу. Его создаст фотография Franciszek Buchner. И даже мертвые получат билет в вечность на его снимках.
Нарратив остановившегося времени и насильного оживления, продолжает работа корейской художницы Min Jeong Seo. В фарфоровых саркофагах, белых и изящных обретают вечную жизнь мертвые птички. В первые минуты кажущиеся эстетическими прекрасными скульптурами, при приближении работы оказывают ужасающее впечатление. Они стали погребальными масками скрюченных в разных позах трупиков птиц.
Работа Amal Kenawy показывает нам, насколько тонкой может быть грань между сказочным платьем принцессы и белыми кафельными стенами больницы. Пациенты психлечебниц находятся на лечении из-за отказа жить в реальном мире, пребывая каждый в своей фантасмагорической истории. Художница делает видео, в котором интерьер создан из кафельных белых стен, которые кроме лечебницы могут напомнить еще комнаты для свежевания мясных туш. Слепок тяжелых восковых ног, которые тщетно пытаются поднять маленькие бабочки, помещен перед экраном.
Эта работа размещена между двумя сериями графики украинской и польской художниц примерно одного поколения. Одна принадлежит Vlada Ralko и, будто, дополняет рассказ об изоляторе для душевнобольных. Люди на ее рисунках расчленены, у них вываливаются куски, ходит белая смерть в обличье белого кролика с маленьким ребенком по черному полю. Это рефлексии и эмоциональное отражение событий на Майдане. Это хаос и трагедия, где человек потерян, он забывает о прежней гармонии, учится жить в новом пост-апокалиптическом мире.
У Aleksandra Waliszewska мир тот же. Только на плотном картоне метаморфозы происходят с главной героиней, возможно, это разные ипостаси самого автора. Она становится чудовищем. Ведь только зверь, огнедышащий, имеющий когти может выжить в мире после апокалипсиса. Сильнее станет тот, кто больше и страшнее. Не помогут ум, честь, совесть, не останется и памяти об общественном договоре.
Продвинувшись вглубь экспозиции, мы увидим несомненного фаворита выставки - почти часовое видео от художника из Сингапура. Ho Tzu-Nyen конструирует некую ситуацию, что случится, возможно, после землетрясения или падения самолета, после катастрофы или взрыва. В неестественных позах в каких-то постиндустриальных джунглях лежат друг подле друга люди. Время от времени, они совершают медленные движения. И это создает невыносимое предчувствие, растянутое во времени ожидание. Художник испытывает зрителя, водя камеру по еле движимым рукам, ногам, кончикам пальцев, лицам с трепещущими ресницами. Но все трансформации магическим образом складываются в учебник истории искусств, воспроизводя живописные картины великих мастеров: Тициана, Леонардо, Микеланджело, Караваджо и далее. Художественная мысль и – это то, что оживляет человека, искусство дает смысл жизни.
Место, что не имеет адреса
Сложная графическая кардиограмма границы Палестины, Иордании, Сирии и Лебанона вытянутая художницей Saba Innab в одну сплошную фрагментарно повторяется в арабской вязи слов «проживать, жить». Архитектор по образованию, Саба недоумевает: как строить без земли? Художник по призванию, Саба задается вопросом: Что стоит за словом «проживать»? Если вернуться к славянскому корню, то мешкать – это не решительно совершать движение, оставаться на месте дольше, чем нужно. И нужно ли человеку одно место, дом, где он накапливает свои пожитки? Эпоха глобализации дарит нам возможность стать номадическими субъектами, строить без земли.
Эту тему продолжает скульптура Лады Наконечной. Что-то явно устрашающее, с колкими выступами, но, тем не менее, легко передвигаемое на колесах. Это нечто – преграда между домами, новый забор времен пост-модернизма, списанный художницей с реальности.
Люди защищают свое пространство, уже понимая прекрасно, что его географические координаты не стабильны, что их приватное пространство, которое так нуждается в защите, может легко переместиться, измениться. И тогда, по сути, значение этого предмета теряется. Но человек хватается за любую возможность создать границы. Пусть они кратковременные и условные.
Кочевую утопию продолжает гигантское полотно Khalil Rabah, BIPRODUCT, на котором художник изобразил корабль-поле, корабль, что может приносить плоды, на котором на ровных грядках послушно зреют помидоры и клубника. Номадические земельные угодья.
При этом нам не нужны географические координаты, чтобы сообщение находило адресат, - говорит многоголосая и многоликая работа Hadjithomas & Joreige, A Letter Can Always Reach its Destination. Интернет-спам, получивший персональное тело напоминает нам о тех людях, которые способны поверить в истинность рассылки. Те редкие «получатели» всегда находятся, и в их руках буквы оживают и обретают цвет кожи, одежду, прическу и интонацию голоса. Работа о пост-интернет пространстве должна была быть на такой выставке, ведь между нами и нашими профилями в Фейсбук тоже остается едва видимая полоска суши.
Человек, лишенный возможности быть человечным
После показательного апокалиптического сценария куратор приводит нас к антропоцентричной части выставки. Условный раздел экспозиции начинается с музейной диорамы. Неожиданно увидеть пережиток музейного дела 19-20 веков в Варшавском музее современного искусства. Стеклянная витрина выглядит саркастической ухмылкой экспозиции. Вспоминается добровольно-принудительное участие в школьных экскурсиях в природные и исторические музеи. Но это относится в большей мере к нам, детям постсоветского региона: как минимум ко мне, автору этой статьи и к художнику, создавшему работу – Никите Кадану.
Никита выбрал метафорическую форму, неожиданную и чужеродную в данном месте и времени не для того, чтобы еще раз подчеркнуть техническое развитие и эволюцию, воспеваемую философами века Просвещения, как раз, при которых музейные стеклянные витрины пользовались наибольшей популярностью. И даже не для того, чтобы дети, рожденные в СССР, могли всплакнуть и поностальгировать за ушедшими безвозвратно годами. Самое интересное в этой работе даже не прекрасное живописное небо, небрежно нарисованное широкими мазками, не позаимствованные где-то, извлеченные из пыльных хранилищ чучела оленей, а то, что это небо простирается над баррикадами, а олени гордо стоят среди резиновых покрышек. Они освободились, сбежали и оказались в числе лидеров протестного движения.
Интерпретация автора и куратора, вынесенная в текст, приложенный рядом, говорит о рефлексии на разрушение Донецкого краеведческого музея, разбомбленного прошлой весной. Резервуар законсервированной в этом здании советской эпохи был разрушен. И прошлое столкнулось с вызовом настоящего. Саркастическая ухмылка на поверку оказывается чеховской улыбкой, «сквозь невидимые миру слезы»: работа о войне, революции и разрушении. И тем более странно, что ее с двух сторон окружают полные сексуально-перверзивного контекста работы: эротическо-провокационный «Дневник» китайского фотографа Danwen Xing и "Hysterical Choir of the Frightened" Doa Aly. Это вторая работа художницы, помимо графики, вдохновленной викторианскими посмертными слепками.
Истерический хор – вечная аллюзия к древнегреческой трагедии. Это лучший фон любого события, радости или катастрофы: крики ли это футбольных болельщиков или стенания над покойником. И это видео, в некоторой степени озвучивает работу Никиты Кадана, свершился взрыв, мертвые животные вышли на баррикады, а саунд-треком этой дикой современной мифологии может быть только многоголосый истерический хор. Девушки провозглашают очередной манифест, содержание которого безразлично всем, даже причудливый и эксцентричный вопрос Did you kiss the dead body? Rajkamal Kahlonа находит больший отзыв. Снова графика: на этот раз с наложением.
Небольшие форматы с анатомическими подробностями агрессивно-красных частей тела. Антропологическое исследование глубины человеческих возможностей, до какой черты идет «нельзя?», и от какой уже все можно. Например, стать ночным непрошенным гостем в чужом доме? Видео «Ночной гость» - репортажная съемка вторжения в замок диктатора, ее легко спутать кадрами из «Межигорья» Виктора Януковича или с разгромом резиденции Виктора Пшонки, украинского прокурора, прошедшие во время «Евромайдана». Думаю, от этого несильно отличался захват царского дворца в Питере 1917 года. Рано или поздно вооруженные доведенные до стадии «нечего терять» люди вламываются к тем, кому страшно потерять все. И они меняются местами.
Серия фотографий о поколении «Секонд хенд», пост-колониальном стиле африканских модников в поношенных нелепых цветастых одеждах европейских марок принадлежит Jean Christophe Lanquetin. The Sape Project напоминает сюжет популярного фильма русского режиссёра Тодоровского «Стиляги» о том, как в 60-е годы в Советском союзе вместе с относительной Оттепелью зародилось такое движение молодежи в нелепых, но «фирменных», заграничных «импортных» джинсах, кофточках. Так называемые стиляги носили откровенно вульгарную одежду в противовес общественному мнению, вызывающий внешний вид тогда очень сильно претил комсомольской идеологии. Стиляг терпело общество, стараясь наказать за вольнодумие на любом парт собрании. Но самое интересное в том, что в конце этой долгой борьбы с общественным мнением, проблем и столкновений с властью, один из «стиляг» выезжает в Европу, а затем возвращается из заграницы.
Он приезжает в солидном темном костюме и шляпе по тогдашней французской последней моде и авторитетно заявляет: никаких «стиляг» в Европе нет. Мир рушится. Так и эти африканцы, они маргиналы в своем без того маргинализированном обществе на обочине цивилизации. При этом модники The Sape Project уверены, что если эти вещи пришли из другого прекрасного мира к ним, то именно так одеваются модные американцы и европейцы, гуляя по улицам Берлина, Нью-Йорка или Стокгольма. Но нет. Это фантазии пост колониального человека. На фотографиях они как будто застыли в своем ритуальном танце, молясь богу моды.
Вопрос потери равновесия или о тонкой черте между
Нарративное повествование выставки заканчивается на небольшом мониторе с работой еще одного украинского художника Миколы Ридного. В основной программе украинского павильона 55-ой Венецианской биеннале его видео-работа была о демонтаже памятника «рабочим и крестьянам», выполненном в стиле соцреализма. Видео с этой выставки практически зеркальное отражение: каменщик вытесывает огромные монументальные сапоги. С другой стороны, Микола Ридный продолжает традицию пост-модерных художественных «фабрик» Уорхолла, Херста, Балдассари, которые отказались от собственного труда, и на самом деле «произведение искусства», многомиллионные (пока не в случае Ридного) объекты создаются безымянными работниками.
В этом видео создатель скульптуры имя как раз обретает. «Дима» - называется его именем работа художника. Но демонстрирует она не столько проблему наемного рабочего труда, сколько проблему иного рода: каменотес Дима, выполнявший из камня милицейские берцы, символ давления власти и насилия, сам несколькими годами ранее их носил. Бывший милиционер рассказывает Николаю Ридному свою личную историю разочарования в советском мифе о добром милиционере дяде Степе. Он поддерживает смену режима, точно так же, как любой революционер, проведший зиму на Майдане. Дима выступает за смену коррупционной власти и утверждает, что для него неприемлемы разгон и убийства мирных демонстрантов. За кадром звучит голос художника с вопросом, который мучает и зрителя: что было бы, если бы Дима остался в тех берцах, модель которых сейчас он точит из камня? Как поступил бы Дима-милиционер, по другую сторону баррикад? Разве ослушался он несправедливого бесчеловечного приказа, но приказа начальства? Каждый из нас не столько Чарли, сколько Дима. Можем ли мы противостоять системе и что-то изменить в одиночку? Или мы, словно жители сейсмологически-активного региона с фатализмом ждем катастрофы, неминуемого апокалипсиса? Есть ли у нас выбор между этих двух морей или мы навсегда останемся на узкой полоске суши между ними, на необитаемом острове в предчувствии цунами?
Куратор экспозиции оставляет последнюю работу с озвученным открытым вопросом и это интригует и вдохновляет сделать еще один круг по экспозиции. Про каждую из работ можно писать отдельные большие рецензии. Каждый из выставленных проектов сильный и многослойный. Экспозицию нужно читать как ролан-бартовский текст, текст удовольствие, с любой страницы, с любого фрагмента, это ничуть не вредит целостности. И при этом выставка не рассыпается, она прочно соединена той метафизической полоской суши, где два моря могли бы встретиться, но никогда не соединят свои воды.
