Может быть, некоторым писателям и свойственна сплошная серьёзность, но о Гофмане такого сказать нельзя. Более того, он, скорее всего, считал такой подход ужасно пошлым. И он не был бы самим собой, если б, раскрывая тему личности художника в романе «Эликсиры сатаны», не подсветил свою интонацию юмористическими нотками. Потому-то в повествовании и появляется парикмахер Петер Шёнфельд, или Пьетро Белькампо, как он велит себя называть, когда на него находит благородное сумасшествие.
Шёнфельд обладает проницательной натурой настоящего творца, но по каким-то причинам тратит свои силы не на живописное искусство, а на парикхмахерское. Скорее всего, здесь сказывается рационализм Гофмана: часто люди, обладающие художественными способностями, вынуждены заниматься вполне обыденной работой, чтобы себя прокормить. Сочетание патетических речей и нелепой внешности, а также возвышенных стремлений и низменных занятий даёт комический эффект – в особенности рядом с грандиозной фигурой Франческо. При этом Шёнфельд не выглядит злобной пародией: персонаж скорее шаржирован, чем карикатурен.
Правда не стоит рассчитывать, что Гофман – во всяком случае, в этом романе – оставит хоть какого-то персонажа с однозначной характеристикой (исключением является разве что приор Леонард). Почти сразу выясняется, что парикмахер одержим бесом-двойником:
…почтенный отец, в душе у меня притаился мерзкий грешник, который нашептывает мне: «Петер Шенфельд, не будь ослом и не верь, будто ты существуешь; в действительности ты -это не кто другой, как я, Белькампо»… Этому враждебному существу, по имени Белькампо, свойственны всевозможные пороки… Белькампо совсем сбил с толку меня, Петера Шенфельда, так что я, случается, делаю неприличные прыжки и оскверняю цвет невинности, садясь в белых шелковых чулках с песнею in dulci jubilo в кучу дерьма…
Здесь безобидный шарж вдруг превращается в пугающий гротеск; очень похожим образом шутовское, трагическое, лирическое и жуткое сочетаются в шекспировском Меркуцио. Кроме того, оказывается, что тема противостояния христианства и античности никуда не делась. Бес простоватого немца носит итальянское имя и принуждает одержимого к богохульству: «in dulci jubilo» – один из популярных рождественских гимнов. Может, персонажи Гофмана изменчивы, но затрагиваемые им темы неизменны.
Через Шёнфельда также передаётся одна идея, пусть не первостепенная для «Эликсиров», но очень важная для автора. Нетрудно заметить, что в своём путешествии Медард успевает познакомиться со всеми классами немецкого общества (так же происходит с котом Мурром в течение его жизни), и если монастырь, дом егеря и замок провинциального дворянина Гофману явно импонируют, то бюргерский город и аристократический двор ему неприятны. При дворе, также как и в городе, появляется персонаж, ироничный и резко контрастирующий с обстановкой: это лейб-медик. Помимо позиции аутсайдера, близкой профессии (медики и цирюльники очень долгое время различались в основном наличием академического образования) он родствен Шёнфельду ещё и тем, что именно с ним сближается Медард.
Это понятно: Медард по натуре критик, критики и те, с кем он находит общий язык. Но если главный герой – мятежный проповедник, то его спутники – целители. В отличие от чуждого двору и городу монаха, чьи действия разрушительны для окружающих, они высмеивают фальшь и глупость общества, частью которого являются, и это оказывает на общество оздоравливающий эффект. Таким образом полусумасшедший Шёнфельд парадоксально оказывается носителем голоса Разума, что естественно для готики и романтики. В их условиях таким носителем очень часто оказывается юродивый, и это – социальная позиция Гофмана.
Но всё же, как и говорилось выше, проблемы немецкого социума – далеко не основная тема романа. Примерив (пусть и по большей части косвенно, через фигуру лейб-медика) костюм обличителя нравов, Шёнфельд возвращается к своей неблагодарной роли спутника главного героя, отчасти разделяющего его мучительные противоречия. Парикмахер очередной раз спасает Медарда после того, как тот бежит от княжеского двора и впадает в долгое помешательство. Под пагубным влиянием протагониста странности его спасителя превращаются в настоящую душевную болезнь: Белькампо из «гениальной идеи» окончательно превращается в зловещего двойника. Медард и Шёнфельд становятся отражениями друг друга, поэтому персонаж последнего теряет всякую юмористическую окраску. Он становится глубоким, трагичным и подёрнутым недоброй тенью; естественно, что в контексте романа ему остаётся только одно место, чтобы спастись – это больница для душевнобольных при монастыре.
Последний раз Шёнфельд появляется на заключительной странице романа: верный спутник приходит проводить в последний путь своего мастера, как это будут делать после него прочие похожие романтические персонажи – такие, как доктор Уотсон, Серенус Цейтблом, Сэм Гэмджи или практически любой из тех, кого Доктор Кто приглашает в свою волшебную будку. Шёнфельд снова меняется, и Гофман так описывает эту перемену:
...нищий явился к выносу и, протиснувшись вперед, встал среди братии. Мы захотели было его оттеснить, но приор Леонард, вглядевшись, наказал нам не трогать его. Позднее он принял его послушником в наш монастырь; мы звали его брат Петр, – в миру он прозывался Петер Шенфельд, и мы оставили за ним это гордое имя, снисходя к тому, что был он весьма тих и простодушен, мало говорил и только изредка заливался каким-то потешным смехом, в котором, правда, не было ничего греховного и который нас очень забавлял.
Видимо, пройдя через все возможные муки, оставленные автором за кулисами, Шёнфельд-таки победил Белькампо, хотя в итоге потерял и художественную одарённость, и разум...
Окончание здесь
