Илья Шнейдер не только встречался с Дункан и Есениным ,но и жил с ними некоторое время. С Айседорой он был связан общей работой. Почти тридцать лет он руководил сначала школой, затем студией и, наконец, Московским театром-студией имени Айседоры Дункан
Он прожил с Дункан и Есениным под одной крышей почти три года, путешествовал с ними, сопровождал Айседору в гастрольных поездках, писал либретто для ее новых постановок, организовывал для ее спектаклей "светомузыку".
Илья Шнейдер принял участие в конкурсе по написанию либретто балета "Золотой король" и получил первую премию. И постановщиком этого либретто была Айседора Дункан.
Вот как писал о ней Шнейдер ;" Два слова-"Айседора Дункан"-были для меня синонимами какой-то необычайной женственности,грации , поэзии... А сейчас впечатление было неожиданным :Дункан показалась мне крупной и монументальной, с гордо посаженной царственной головой, облитой красноватой медью густых, гладких, стриженных волос."
Дункан называли "царицей жестов". И летом 1921 года эта известная американская танцовщица по приглашению Советского правительства приехала в Москву , чтобы отдать свой труд,опыт и навыки русским детям.
Встреча Дункан с Есениным состоялась в студии московского театрального художника Георгия Акулова , куда была приглашена Айседора. Вот как описывает эту встречу Илья Шнейдер.
"Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он кричал " Где Дункан? Где Дункан?" " Кто это?"- спросил я Якулова. "Есенин..."- заметил он. Я несколько раз видел Есенина,но мельком, и сейчас сразу не узнал его. Немножко спустя мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосом, скандируя : " ЗА-ЛА- ТАЯ ГА-ЛА-ВА..."
Возвращались от Акулова они вместе на Пречистинку, где жила Айседора. С появлением там Есенина , стали появляться на Пречистинке и поэты-имаженисты. И еще они часто посещали кафе "Стойло Пегаса" на Тверской. Это кафе сыграло трагическую роль для Есенина.: водку там давали безотказно. А на него она действовала дурно.
На Пречистинке они чаще всего пили чай." Вечерами, когда собирались гости, Есенина обычно просили читать стихи. Читал он охотно и чаще всего «Исповедь хулигана» и монолог Хлопуши из поэмы «Пугачев», над которой в то время работал. В интимном кругу читал он негромко, хрипловатым голосом, иногда переходившим в шепот, очень внятный; иногда в его голосе звучала медь. Букву «г» Есенин выговаривал мягко, как «х». Как бы задумавшись и вглядываясь в какие-то одному ему видные рязанские дали, он почти шептал строфу из «Исповеди»:
Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога…«И болотных недр…» — заканчивал он таинственным шепотом, произнося «о» с какой-то особенной напевностью. Со сцены он, наоборот, читал громко, чуть-чуть «окая». В монологе Хлопуши поднимался до трагического пафоса, а заключительные слова поэмы читал на совсем замирающих тонах, голосом, сжатым горловыми спазмами: Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…"
Айседора Дункан занималась своим делом- создание школы танцев. Иногда выступала на сцене театров, среди которых был и Большой
Чувство Есенина к Айседоре, которое вначале было еще каким-то неясным и тревожным отсветом ее сильной любви, теперь, пожалуй, пылало с такой же яркостью и силой, как и любовь к нему Айседоры.
Они решили закрепить свой брак по советским законам, тем более что им предстояла поездка в Америку, а Айседора хорошо знала повадки тамошней «полиции нравов», да и Есенин знал о том, что произошло в Соединенных Штатах с М. Ф. Андреевой и А. М. Горьким только потому, что их брак не был оформлен по закону.
Ранним солнечным утром отправились в загс Хамовнического Совета, расположенный по соседству в одном из пречистенских переулков 2.
Загс был сереньким и канцелярским. Когда их спросили, какую фамилию они выбирают, оба пожелали носить двойную фамилию — «Дункан-Есенин». Так и записали в брачном свидетельстве и в их паспортах. Для Айседоры этот брак был первым официальным. Она имела детей, но рождены они были от разных мужчин при свободных отношениях.
Айседору смущала разница в 18 лет и она даже просила Шнейдера сделать изменения в паспорте и говорила, что это надо не для нее, а для Есенина.
Первая овместная поездка была в Германию.12 мая 1922 года Дункан и Есенин прибыли в Берлин. В отеле «Адлон», где Айседора всегда останавливалась, ее уже ждали журналисты. Приезд Айседоры Дункан из «большевистской Москвы», да еще в сопровождении какого-то известного русского поэта, ставшего ее мужем,— это была сенсация, а следовательно, и «хлеб» для репортеров. Ее буквально «обстреляли» вопросами.
На следующий же день, 13 мая, Есенин пришел в «Кафе Леон» один, без Дункан, и сразу же стал читать стихи. Принимали его восторженно. После,когда приехала Дункан ,. Есенин сразу поднялся, вышел в вестибюль и вернулся в зал под руку с Айседорой, радостный и улыбающийся. Их встретили шумными аплодисментами. Айседора предложила спеть в честь Есенина советский гимн — «Интернационал». Она и Есенин запели, и к ним сразу присоединились многие. Но в зале оказалось несколько белогвардейцев, они криками «долой» и свистом прервали пение. Есенин, вскочив на стул, «богатырским свистом» прекратил шум, а потом крикнул: «Все равно не пересвистите нас! Как заложу четыре пальца в рот и свистну — тут вам и конец. Лучше нас никто свистеть не умеет». И продолжал петь. И снова читал стихи.
Вот ,что пишет Шнейдер о смене настроения у Есенина.
"Периоды меланхолии, сильного нервного возбуждения были у Есенина и во время путешествия. Но почти всегда, когда назревал инцидент, его можно было предотвратить, предложив Есенину что-нибудь спеть. Особенно часто пел он «Цыганочку», хотя назвать его исполнение настоящим пением, кажется, нельзя. Это было скорее то, что специалисты называют рarlando, то есть переход от музыкального звучания к речевой интонации.
Есенин запевал:
Вечер, поезд, огоньки,
Вдаль моя дорога...
и переходил на «рarlando», перескакивая на несколько тонов выше, ведя всю дальнейшую фразу на одной, почти фальцетом звучащей ноте:
Сердце ноет от тоски,
А на душе тревога...
И такая тоска была в его голосе, и такая тревога, что у вас невольно сжималось сердце..."
В те дни в Берлине были Горький и Алексей Толстой. Толстой пригласил Дункан и Есенина на обед. На обеде был Горький.
С Алексем Толстым Айседора была знакома , а Горького видела впервые в жизни. Она была взволнована этой встречей, счастлива за Есенина, сидящего за одним столом с Горьким и Толстым, и к тому же возбуждена выпитым вином. Позже Горький писал об этой встрече.:
«Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно»
Два месяца Есенины-Дункан путешествовали. Они побывали в Любеке, Франкфурте, Венпунге, Веймаре, Висбадене, посетили Венецию, Рим, Неаполь, Флоренцию.
Потом была Америка. Турне прекратилось. И как пишет Шнайдер в своих воспоминанях , что в Нью-Йорке Дункан продолжала выступать, и12 раз после ее спектаклей, неизменно заканчивающихся «Интернационалом», «зеленая карета» отвозила Айседору в полицию. Правда, дело ограничивалось взятием с нее подписки о невыезде.
Но газеты взбесились, набрасываясь и на Дункан и на Есенина. Они приписывали Есенину дебоши, которых не было, раздували в скандал каждое резкое высказывание Есенина, его недовольство американскими нравами и чувство разочарования, какое он испытывал в этой стране.
Есенин нервничал.
Была и еще одна причина «взрывчатого» состояния Есенина ( как думала Дункан): он считал, что Америка не приняла и не оценила его как поэта.
Позже Есенин писал об Америке "...Сила железобетона, громада зданий стиснули мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенные гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурнее страны, чем Америка."
После Америки они вернулись в Россию,в Москву. Спустившись со ступенек вагона на платформу , Айседора подвела Есенина к Шнейдеру и сказала : " "Вот я привезла этого ребенка на его Родину,но у меня нет ничего общего с ним ..." Сказать сказала,но чувства оказались сильнее решения. И опять продолжились встречи на Пречистинке.
Есенин то появлялся там, то надолго исчезал. Айседора страдала. Ее гастроли по России продолжались. Выступления горячо принимались зрителем.
Когда Айседора возвращалась в Москву, она ждала Есенина, становилась грустной и замыкалась в себе. И как-то незаметно наступил полный разрыв.
Смешная жизнь, смешной разлад,
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берез изглоданные кости.
Вот так же отцветем и мы
И отшумим, как гости сада...
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.
Есенин на Пречистенку больше не приходил.
А вот как описывает Илья Шнейдер последнюю встречу с Есениным :"В последний раз я встретился с Есениным за полтора месяца до его смерти: со старшими «дунканятами» мы ехали вечером в трамвае, возвращаясь домой после сеанса в кинотеатре «Художественный». У Пречистенских ворот вошло несколько пассажиров. Один из них, в сером пальто и светлой кепке, быстро прошел по вагону к выходу. В это время вагон тронулся, сильно дернув, и пассажира бросило прямо на колени одной из сидящих студиек. Он сконфуженно вскочил на ноги, и тут мы оба схватили друг друга за руки и закричали:
— Сергей Александрович!
— Илья Ильич!
Я смотрел на него, и тревожно ныло сердце: он очень изменился, похудел, как-то посерел, и глаза потускнели. Но улыбка была все та же, подкупающая, чистая, как у ребенка.
Вдруг он сказал:
— А вы знаете? Я женился!
— Знаю.
— Правда, хорошо? Сергей Есенин женат на внучке Льва Толстого!
— Очень хорошо... — ответил я, с печалью глядя на его болезненное лицо."
Известие о смерти Есенина потрясли Шнейдера и Дункан. Вот как он об этом пишет :"Телеграмму о самоубийстве Есенина я получил в Минске, где шли гастроли студии. Трудно даже вспомнить, что все мы пережили.
Айседора была в Париже. Я телеграфировал ей.
В январе пришло от Айседоры письмо из Парижа. Она писала:
«...Смерть Есенина потрясла меня, но я столько плакала, что часто думаю о том, чтобы последовать его примеру, но только иначе — я пойду в море...» (это и было потом в Ницце: она именно ушла далеко в море. Ее спасли).
После смерти Есенина Айседора телеграфировала в парижские газеты:
«Трагическая смерть Есенина причинила мне глубочайшую боль. У него были молодость, красота, гениальность. Неудовлетворенный всеми этими дарами, его отважный дух искал невозможного. Он уничтожил свое молодое и прекрасное тело, но дух его будет вечно жить в душе русского народа и в душе всех любящих поэзию. Протестую против легкомысленных высказываний, опубликованных американской прессой в Париже. Между Есениным и мною никогда не было ссор, и мы никогда не были разведены. Я оплакиваю его смерть с болью и отчаянием».
Когда журналисты спрашивали Айседору о том, какое время жизни было для нее самым счастливым ,она отвечала :" Россия, Россия, только Россия! Мои три года в России, со всеми их страданиями, стоили всего остального в моей жизни, взятого вместе! Там я достигла величайшей реализации своего существования. Нет ничего невозможного в этой великой стране, куда я скоро поеду опять и где проведу остаток своей жизни."
Но в Россию приехать она не успела. Это случилось 14 сентября 1927 года ".В тот сентябрьский вечер раскаленный асфальт Promenade des Anglais жарко дышал впитанным за день солнцем. Айседора спустилась на улицу, где ее ожидала маленькая гоночная машина, шутила и, закинув за плечо конец красной шали с распластавшейся желтой птицей, прощально махнула рукой и, улыбаясь, произнесла последние в своей жизни слова:
— Adieu, mes amis! Je vais à la gloire! (Прощайте, мои друзья! Я иду к славе! - франц.).
Несколько десятков секунд, несколько поворотов колес, несколько метров асфальта... Красная шаль с распластавшейся птицей и голубыми китайскими астрами спустилась с плеча Айседоры, скользнула за борт машины, тихонько лизнула сухую вращавшуюся резину колеса. И вдруг, вмотавшись в колесо, грубо рванула Айседору за горло. И остановилась только вместе с мотором.
Мотор у машины был очень сильный, поэтому и удар был необычайной силы: первый же поворот колеса переломил позвоночник и порвал сонную артерию.
Прибывший врач сказал:
— Сделать ничего нельзя. Она была убита мгновенно.
Чтобы освободить голову Айседоры, притянутую к борту машины, пришлось разрезать шаль.
Дикая толпа набросилась на искромсанную ножницами шаль и в тупой погоне за талисманами и амулетами из «веревки повешенного», приносящей, по поверию, счастье, растерзала шаль на клочки."
Мемуары Айседоры Дункан, изданные в 1927 году , оканчивались фразой :" Прощай старый мир! Завтра я уезжаю в новый!"
