Обликом и манерой держаться и вести себя Иннокентий Анненский напоминал знавшим его в последнее десятилетие жизни о XIX веке – блистательном и безвозвратно уходящем столетии расцвета классической русской культуры. Тем более удивительно, что Анненский, издавший первую и единственную прижизненную книжку своих стихотворений («Тихие песни»), когда ему было уже под пятьдесят, вошел в историю литературы, как поэт безусловно принадлежащий XX столетию. Он стал одним из флагманов русской поэзии Серебряного века. Находясь, в основном, внутри круга поэтов-символистов (собственно, другие влиятельные поэтические течения и школы при его жизни еще не успели сформироваться), Анненский был признан в качестве авторитета и учителя такими ярчайшими авторами следующей генерации, как Николай Гумилев, Анна Ахматова и Осип Мандельштам (всех троих относят к акмеистическому направлению, оттолкнувшемуся от наследия символистов).
Одним словом, не опасаясь впасть в сильное преувеличение, можно говорить о том, что, подобно всей русской литературе, вышедшей, как известно, из «Шинели» Гоголя, русская поэзия первой половины XX века (или ее значительная и важнейшая часть) выходит прямиком из лирики Анненского.
С другой стороны, вплоть до самой своей смерти Анненский не был особенно известен как поэт, его знали, скорее, как крупного деятеля на ниве народного просвещения и ученого (филолога-классика), переводчика полного Еврипида. В каком-то смысле Анненский сам избрал для себя судьбу обломка, как об этом сказано в его удивительном стихотворении, где он отождествляет себя с осколком мраморной статуи. В этом виден какой-то особый стоицизм античника.
Итак, наш выбор на сегодня: «Я на дне» (1906).
Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода.
Из тяжелых стеклянных потемок
Нет путей никому, никогда…
Помню небо, зигзаги полета,
Белый мрамор, под ним водоем,
Помню дым от струи водомета
Весь изнизанный синим огнем…
Если ж верить тем шепотам бреда.
Что томят мой постылый покой,
Там тоскует по мне Андромеда
С искалеченной белой рукой.
