Закончив Лицей, Пушкин сдружился с переводчиком и популяризатором Данте в России П.А. Катениным. Итальянская культура в то время была в большой моде среди образованных знакомцев поэта. Блестяще знали итальянский язык и итальянскую литературу К.Н. Батюшков, П.Я. Чаадаев, Ф.Н. Глинка, А.С. Грибоедов. Особенную роль в утверждении культа Италии сыграла книга «Коринна, или Италия» французской писательницы мадам де Сталь, восхищавшей Пушкина. Она писала:
«Литература каждой страны открывает тому, кто может постичь ее, новую сферу идей».
Широкий творческий интерес Пушкина к поэзии Данте, при котором проявилась способность нашего поэта к национализации заимствованного образа таким образом, что он уже воспринимается не как привитая ветка, а как побег собственного дерева, проявился во время южной ссылки (1820 – 1824 гг), именно тогда, когда Пушкин начал писать «Евгения Онегина», одновременно работая над поэмой «Цыганы».
На первый взгляд, между этими двумя произведениями и Божественной комедией трудно найти что-то общее. Но есть в поэме Данте эпизод, который стал общим геном трех произведений. Я имею ввиду историю Паоло и Франчески, захваченных в вихре круга, в котором карались сладострастные. Вкратце, дело было так: по просьбе Данте Франческа рассказала, что полюбила брата своего мужа – Паоло. И муж, застав любовников вместе, заколол их кинжалом.
Очень похоже на историю Алеко и Земфиры, не так ли?
Но причем здесь «Евгений Онегин»? Некоторые исследователи отмечают, что Пушкин вполне рассматривал возможность трагической гибели Татьяны. И развитие сюжета по такому пути сделало бы связь между Татьяной и Франческой более очевидной. Но и в окончательном тексте романа прослеживается созвучие с Данте. Помните слова автора?
Татьяна, милая Татьяна,
С тобой теперь я слезы лью…
А теперь сравните с Данте:
Франческа, жалобе твоей
Я со слезами внемлю, сострадая.
Как и у Франчески, чувство Татьяны стихийно и безрассудно: «Пора пришла, она влюбилась».
Франческа и Паоло услышали «тайный зов страстей», читая книгу про Ланчелота. И вот, пожалуйста, к этой детали Комедии Пушкин отсылает нас, изображая книжную природу чувств Татьяны:
Воображаясь героиней
Своих возлюблненных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты…
И еще одна перекличка с этой дантовской деталью в четвертой главе, в которой Ленский читает Ольге, но в ироничном ключе:
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для сердца дев)
Он пропускает, покраснев.
А помните стих у Данте, фактически ставший афоризмом? Вот этот: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
У Пушкина встречаем почти дословно при описании петербургских дам:
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Детали, роднящие пушкинских героев с героями дантовскими, появляются и в образе Онегина, томящегося от неразделенной любви к Татьяне:
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли были далеко…
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки…
Духовное зрение – устойчивый образ во всем творчестве Данте, мы его многократно встречаем не только в Божественной Комедии, но и в Новой жизни.
Онегин, до убийства Ленского проживавший жизнь вполне в духе дантовой философии Ада (Ад по Данте – это бессмысленное и вечное движение застывшей материи, лишенной духа), в восьмой главе становится участником сцены, напоминающей одну из заключительных сцен Чистилища. Татьяна ему говорит:
Я должна
Вам объясниться откровенно.
Онегин, помните ль тот час,
Когда в саду, в аллее нас
Судьба свела.
Татьяна обращается к герою по имени. Сравните со сценой, когда Вергилий покидает Данте, он от растерянности плачет, но слышит голос Беатриче:
Дант, оттого, что отошел Вергилий,
Не плачь, не плачь еще..
Беатриче, как и Татьяна, обращается к своему возлюбленному по имени. И так рождается параллель Беатриче – Татьяна, которая подкрепляется тем, что любовь преображает Онегина так же, как и Данте:
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражен.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
Как для Данте Беатриче – ангелизированная вдохновительница, так и у автора романа разговор о «ветреной музе» вдруг переходит в разговор о Татьяне:
Как часто ласковая муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
И, позабыв столицы дальной
И блеск и шумные пиры,
В глуши Молдавии печальной
Она смиренные шатры
Племен бродящих посещала,
И между ими одичала,
И позабыла речь богов
Для скудных, странных языков,
Для песен степи, ей любезной...
Вдруг изменилось все кругом,
И вот она в саду моем
Явилась барышней уездной,
С печальной думою в очах,
С французской книжкою в руках.
Если Татьяна ассоциируется с Беатриче, то автор – с Вергилием, сопровождающим Онегина, который его покидает в Чистилище:
И здесь героя моего
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим
Надолго… навсегда. За ним
Довольно мы путем одним
Бродили по свету…
Ассоциации с Вергилием подкрепляются и определением Онегина: «Мой бестолковый ученик»; «Мой беспонятный ученик».
Так складываются в тексте романа ролевые дуэты: Онегин и Татьяна – Паоло и Франческа, Автор и Татьяна – Данте и Франческа, Татьяна и Онегин – Беатриче и Данте, Автор и Татьяна – Данте и Беатриче, Автор и Онегин – Вергилий и Данте.
