Выдающийся композитор откровенно рассказал, на какой обман пошел, когда писал музыку к фильму «Дерсу Узала»
В июне 1997-го умер Булат Окуджава. Через год, может быть, через год с небольшим, мне позвонили из какой-то газеты и попросили сделать «большой и хороший материал» о нем.
- Кто бы из петербуржцев смог бы об Окуджаве повспоминать?
- Шварц!
Я позвонил Шварцу. Шварц отказался.
- Исаак Иосифович, почему?!
- У меня уже был корреспондент московской газеты, я ему подробнейшим образом рассказал о Булате. Не могу же я повторяться. Но вы… не спешите вешать трубку! Памятуя наш разговор о Володе Высоцком, как вы изумительно подали материал – я читал и слышал голоса – и свой, и Володин!.. Я бы – знаете, что? - предложил вам сделать интервью со мной о Куросаве. О Куросаве я еще никому не рассказывал.
Точно не скажу, был ли тогда Акира Куросава жив или уже умер, но в Сиверскую к Шварцу я отправился 27 сентября - Куросава же умер 6 сентября 1998 года.
Согласовать текст не получилось. Исаак Иосифович придирался, как мне казалось, к простительным мелочам.
- Почему вы пишете: «комнатка?» Я так не говорю. Я говорю: «маленькая комната»!
- Исаак Иосифович, вы три раза подряд повторили: «маленькая комната»!
- Вот три раза и напишите!
Ближе к концу нашего разговора в доме Шварца появились какие-то московские актрисы :
- Извините, но я должен им уделить время. Я понимаю, что вам в Сиверскую ездить накладно. Поступим следующим образом. Я, хоть и не часто, но бываю в городе. Я заеду к вам, и мы доработаем текст.
Я внес правку, а Шварц все не заезжал…
Через семь лет, в 2005-м, в отделе культуры газете «Смена», где я тогда работал, появилась одна из героинь моей будущей книги «Узелки блокадной памяти» Александра Ивановна Евдокимова. Я знал, что она со Шварцем знакома с 40-х, послевоенных, лет.
- Володя, а почему ты про Изю до сих пор не написал?
- Про какого Изю?
- Про Шварца.
- Александра Ивановна, я сделал с ним интервью о Высоцком, Исааку Иосифовичу понравилось, а вот интервью о Куросаве у меня не получилась.
Я рассказал Евдокимовой то, что уже рассказал и вам.
- Распечатай-ка мне текст. Я сама с ним поговорю.
Дело было в пятницу. В понедельник в начале рабочего дня Евдокимова вновь появилась в отделе культуры:
- Александра Ивановна, что-то не так?
- Все так! Держи! Ни одного замечания! Можешь публиковать. Изя просил передать привет и поблагодарить за интервью.
Исаака Шварца не стало в 2009-м…
23 марта исполнилось 110 лет со дня рождения Акиры Куросавы, и, мне кажется, правильно будет в связи с круглой датой, вспомнить и великого японского кинематографиста, и удивительного, обожаемого мной композитора Исаака Шварца.
Текст в полном объеме публикуется впервые. А поскольку он велик, придется дать его в двух частях. Если, конечно, первая часть будет интересна читателям.
Исаак Шварц:
«Куросава cоздавал тончайшую партитуру шумов ...»
«Дорогой Шварц-сан! Спасибо за письмо и простите, что не сразу ответил на него. Дело в том, что я сейчас увлекся подготовкой к съемкам следующего фильма и вот допустил такое длительное молчание. Вы пишете, помню ли я вас? Ну, конечно, помню! Помню все, что было связано с вами, словно случилось это только что, вчера. Особенно, когда вы исполняли на пианино песню на вальсовую мелодию. А еще никогда не забуду, как мы вместе бродили по Ленинграду...»
Так начинается одно из писем Акиры Куросавы, присланных им в поселок Сиверский Ленинградской области, где на очень уж дачной по своему облику Пушкинской улице, вдали от тусовочной и просто городской суеты живет композитор Исаак Шварц. Здесь им написаны: «Ваше благородие, госпожа удача...», «Не обещайте деве юной любови вечной на земле...», множество других песен известных всей стране.
«Балтийское небо», «Рабочий поселок», «Живой труп», «Женя, Женечка и «Катюша», «Братья Карамазовы» - это малая толика фильмов с удивительной музыкой Исаака Шварца.
«Я не знаю, чем объяснить наше сближение...»
- Исаак Иосифович, Акира Куросава не раз обращался к экранизациям произведений зарубежной - для него - классической литературы, в том числе и русской, причем довольно-таки не традиционной. В фильме «Идиот» - по Достоевскому - действие перенесено в послевоенную Японию, события в фильме «На дне» - по Горькому - происходят также в Стране Восходящего Солнца. «Дерсу Узала» - единственная его картина, снятая не только на русском материале, но и на «Мосфильме». Вы писали музыку к фильму, общались с Куросавой вне съемочной площадки...
- За четверть века, что прошла с тех пор, меня неоднократно просили: напишите, расскажите о Куросаве. Я не делал этого потому, что считал свои воспоминания недостаточно объемными. Но после того, как не стало этого великого человека... я не преувеличиваю, не только гениального режиссера, которого Спилберг назвал «Шекспиром кино», но и великого человека, я бы даже сказал великого гражданина мира, понял: надо рассказывать!
Роль композитора в общей работе над фильмом вроде бы незначительна. И если она в нашем случае возросла, то, вероятно, благодаря тому, что Куросава очень серьезно относился к своей работе - мелочей у него не было ни в чем! - а, значит, серьезно относился и к музыке в картине. Я не знаю, чем иначе объяснить сближение. Знаю одно: наше творческое согласие, даже духовное родство - дело не случайное. Я могу назвать еще только одного человека, с которым сотрудничал и с кем был так близок в творческом смысле, - это Окуджава.
Год, предшествующий моей работе над «Дерсу», выпал очень «урожайный». Мне пришлось поработать «многостаночником»: в Ленинграде - «Звезда пленительного счастья», в Москве - «Бегство мистера Мак-Кинли» и «Станционный смотритель». У меня был полный завал в работе, когда позвонили из Москвы: Куросава предлагает писать музыку к фильму «Дерсу Узала». Я даже не мог представить, что заслужу такую высокую честь!
«Куросава сам меня выбрал...»
- Исаак Иосифович, ему подсказали вас или он слышал вашу музыку?
- Сначала Куросаве чиновники предложили самых знаменитых советских композиторов. Естественно, я в их число не попал. Куросава сказал: «Мне не важны звания - я буду слушать музыку». И слушал музыку кино в течение полутора месяцев по утрам в просмотровом зале. Целиком картины не смотрел - только отдельные, отобранные помощниками, части. Его, по всей видимости, интересовала не просто музыка, а то, как композитор, согласовывает ее с изображением, с действием на экране, как он чувствует сюжет, драматургию фильма.
Куросаве показали одну часть «Станционного смотрителя». Моя музыка ему понравилась. «Я хочу посмотреть, что у Шварца написано по времени более близкому к повести Арсеньева». Показали кусок «Белого солнца пустыни». Куросава заявил: «Вот с этим композитором я хочу работать. Вы его мне найдите!»
Генеральный директор киностудии Николай Трофимович Сизов мне рассказывал: «Я просто не знал, что мне с этим японцем делать! Надо было давно уже снимать, а он все подбирает себе композитора! И когда остановился на твоей кандидатуре, я сказал: «Ну и Бог с ним! Пусть пишет музыку Шварц!»
Я далек от мысли, что был лучшим из композиторов, которых ему показали. (Это следует подчеркнуть.) Рассказанный мною выше эпизод, прежде всего, характеризует Куросаву. Говорит о том, насколько тщательно он выбирал себе композитора. Показывает, что к музыке он относился как к чрезвычайно важному компоненту фильма.
Еще пример, характеризующий Куросаву. (Не обо мне речь - он меня тогда не знал.) Наше знакомство было обставлено с чрезвычайной торжественностью. Куросава занимал номер в гостинице «Украина». Туда меня и пригласили. Собралась японская часть группы, а от нас, помимо меня, только переводчик. Накрыт был стол, и даже, я бы сказал, соблюдался восточный церемониал.
- Застолье с церемониалом - ради одного композитора?
- Да, да, да! Все собрались ради композитора! То, чего никогда, ни до этого, ни после, ни на одном из моих фильмов не бывало!
При нашей первой беседе, продолжавшейся часа три, мы не обошли вниманием и творчество самого Куросавы. «Мои картины знаете?» Задолго до знакомства я был покорен его талантом, хотя не так много картин и видел. «Я знаю их в том объеме, в каком они у нас были в прокате». - «Ну, тогда пересмотрите их заново. С точки зрения того, как там подложена музыка».
«Куросава побуждал к созданию шедевров...»
Наше личное общение, непродолжительное - где-то в течение года, - было довольно частым. Мы вели многочасовые задушевные беседы. Говорили о музыке, о литературе, в частности, о русской литературе. И я был потрясен знанием Куросавы как того, так и другого. Его любимым композитором был Мусоргский.
- Вообще любимым или - из русских композиторов?
- Я думаю, что из русских. Он очень любил Моцарта, Баха, Глинку. Хорошо знал современную музыку. Высочайше ценил Шостаковича, знал его Пятую симфонию, Восьмую и Десятую.
Куросава, наверное, во время наших встреч просто выяснял, что я собой представляю как композитор, и как могут сойтись наши взгляды на музыку в кино. И во всем оказалось абсолютное единодушие. Расхождения были в другом. Я привык работать с довольно плотными массами оркестров, а Куросава убеждал: «Оставьте один инструмент. Пусть он один играет». И в данном случае он был прав.
В гостинице «Мосфильмовская», куда ко мне приходил Куросава, номерок был маленький. Пианино, а больше ничего не поставишь. Куросава садился на кровать и слушал музыку, и делал свои незначительные замечания. Как правило, то, что я делал, ему нравилось.
Однажды Куросава «подложил» музыку из «Картинок с выставки» Мусоргского в оркестровке Мориса Равеля под фрагмент снимаемого фильма: «Вот такой ритм напишите!» Я спрашиваю: «Акира-сан, вы любите работать с «подкладкой?» Честно говоря, это довольно варварский, как выразился Сергей Соловьев, метод, при котором композитор должен суметь подняться до уровня шедевра, что практически невозможно. Куросава говорит: «Не смущайтесь, это мне нужно только для демонстрации ритма». - «В таком случае, хотите, я вам скажу, какую музыку вы «подкладывали» композитору в «Расемоне?» - «Ну-ну, скажите!» - «Болеро» Равеля!» - «Совершенно точно!»
«...и к проявлению авантюризма»
Соглашаясь писать музыку к «Дерсу Узала», я думал, что займусь этим не скоро. Я как-то совершенно выпустил из виду, что в Японии, как, впрочем, и в других капиталистических странах, жесткие сроки. Они очень долго готовятся, но уж когда начинают снимать, работают невероятно быстро.
Потом я как-то спросил Куросаву, долго ли он снимал один из самых замечательных его фильмов - «Додескаден» - «Под стук трамвайный колес», он, к моему величайшему изумлению, сказал, что фильм снял за двадцать восемь съемочных дней. У нас двухсерийную картину снимали бы, думаю, больше года.
Съемки «Дерсу» закончились, а работать над музыкой я еще не начинал. Ну, думаю, сейчас месяца три будет монтажно-тонировочный период, и я успею. Но не тут-то было! Куросава говорит: «Я хотел бы послушать музыку». Будучи, наверное, в полной уверенности, что она уже у меня готова, говорит. А у меня ее даже в голове не было! Но я еще толком не понимал, куда он клонит. Вот, думаю, сейчас и со сроками определюсь, спрашиваю: «Акира-сан, скажите, когда вы закончите монтаж картины?» Он с ответом не спешил. У меня появилось чувство тревоги, потому что по моему разумению, режиссер должен был ответить сразу: через месяц, например, или через два. Куросава думал долго. Чувство тревоги возрастало. «Вот, пожалуй, к пятнице у меня будет вся картина смонтирована». Дело было в понедельник! Таких астрономических темпов я вообще ни на одном своем фильме не знал. Даже от друзей не слышал, чтобы так быстро монтировалась картина!..
- Ну и как вы вышли из положения?
- С большим трудом. Не знаю, включите вы сей факт в материал или нет, но он меня очень плохо характеризует... Итак, Куросава говорит: «Я хочу послушать музыку. Пойдемте в музыкальную комнату». И тут я проявляю некоторую не свойственную мне склонность...
- ...к авантюризму!
- Да, чистой воды авантюра! Говорю: «Вы знаете, я тут неловко себя буду чувствовать, пойдемте лучше ко мне в гостиницу, она же через дорогу...» Я не солгал, действительно, для импровизации нужна некая свободная обстановка. И по дороге - можете верить, можете не верить, но так было - я начал лихорадочно думать, какой должна быть наша тема. И придумал тему! Мне очень помогли наши многочисленные разговоры с Куросавой, какой должна быть музыка в нашей картине.
- То есть почва для сочинительства уже была подготовлена?
- Почва была, да, но не было реального овеществления. Сходу надо было сымпровизировать. Я очень люблю импровизации, но не в подобных же ситуациях. Сыграл я ему, что называется на нашем, композиторском, языке, «балду». И вы знаете, она ему понравилась. К моему большому ужасу! Потому что я понимал: если тема понравится, то все то, что я потом буду делать, может понравиться в меньшей степени. Так и случилось! «Давайте оставим ту тему, которую вы мне тогда играли!» - напомнил он мне.
Куросава рассказывал мне, как он работал со своим композитором на других картинах. Берем, говорит, тему, она мне не нравится. Композитор, что называется, бросает тему в корзину. Вторая тема, третья - не нравятся. А теперь, говорит: покажите первую. Вытаскивают ноты из корзины. «Вот эта музыка у нас и останется!»
Автор текста - Владимир Желтов
