Литературное произведение имеет три составляющие: изящная словесность, сюжет и сверхидея. Далеко не в каждом тексте всё это в наличии. Впрочем, и не нужно. Достоевскому с избытком хватало пп. 2 и 3, Набокову – п. 1.
Русская литература (вообще, любая сильная литература) предполагает разговор автора с Богом – о себе. И этот диалог – не частность, не довесок, даже не главное, а – единственное. Собственно, это и есть суть литературного творчества. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Солженицын – каждый неспешно с Творцом о себе беседует, при этом, разрешает другим послушать. За текстами отчётливо виден сам автор, как личность.
В советской литературе автор скрыт. Нет Бога – нет и автора.
Да и опасно это.
Опасно не из-за Бога, а из-за себя. Ляпнешь чего-нибудь: получится не исповедь Богу, а донос куму. Поэтому любое советское произведение – тройной файервол. Кто писал, почему – не понятно. Биографии большинства советских авторов перепрошиты заплатками с частотой Windows.
Стругацкие – фейерверк советской литературы. За их текстами личностей нет вообще. Упакованы в стандартный советский скафандр с зеркальным блеском в шлеме. Из-за окошка ещё что-то видно, а кто за ним – фиг его знает. Странники.
И литература Стругацких странная. Изящная словесность отсутствует. Особых сверхидей нет. Сюжеты клишированные: "продолжение следует", основа большинства из них – глубоко вторичная идея инопланетного паноптикума.
Вся философия навинчена сверху. Но навинчена на занимательный ход «бродилки». Самое захватывающее, что у них есть – «брожение». Брожение тела, на который как на кол нелепо насажено брожение ума в виде мучительного "выбора советского человека". Тут хотелось бы провести аналогию со средневековыми русскими «бродилками»-хождениями, но, увы, не получится. Не удастся притянуть за уши никакие параллели, ни к игумену Даниилу, ни к Трифону Коробейникову. И к сверхпопулярному в XIX веке даже у простецов путеводителю Андрея Муравьева нет пути. Советский простец слишком уж прост: в массах была вообще известна только «бродилка» за три моря Афанасия Никитина.
Вообще, русская и тем более советская беллетристика на «бродилки» не заточена. Русская литература славна приключениями духа, а не тела. Но молодым хочется тела. И чтоб «бродилки» желательно со «страшилками». Потому советское юношество могло зачитываться Жюлем Верном, Марком Твеном и Рафаэлем Сабатини – переброженные столетней выдержкой, они не теряли во вкусе неимением современных.
А тут Стругацкие. Дали то, чего не было. Их лучшие страницы принадлежат простейшему из жанров: приключению тела. А идейный обвес (тут главное слово не «идейный», а «обвес») – ну на то он и обвес, чтобы морочить голову. Морочить всем. Обвес издателей («тут ничего такого нет»), обвес читателей («тут кое-что эдакое есть»).
Самая лучшая бродилка – «Пикник на обочине». Это шедевр. В повести удалось – всё. Думаю, это лучшее, что было в мировой фантастике. Понимаем, конечно, что фантастика – жанр юношеский. Снисходительный. От слова "вниз". Ракеты вверх, а культура...
Отсюда и уровень визионерства. Не "настанет год, России чёрный год" и не "Бесы", а чёртики "Каспаро-Карпова".
Почему Стругацкие пессимисты? Потому что в западной «бродилке» под конец герой берет жену и кассу, а у Стругацких «все умерли». А сверхидеи тут ни при чем. Это дымовая завеса.
Но и истинная причина пессимизма – под завесой. А там:
В космос летал, а Бога не видал.
То есть: себя не видал. В зеркальном гермошлеме перед зеркалом.
Вообще же, Стругацкие выделяются лишь на убогом советском фоне. В стремительной гонке на понижение, демонстрировавшейся безликой (нет авторских лиц) литературой союза писателей, неспешный спуск на парашюте с поплёвыванием на мчащиеся с гиканьем санки по адресу: дер. Швондеровка, Шариковым есть уже гигантское достижение.
По теме: Пикник на обочине литературы
По теме: Иван Ефремов, наследник малоизвестных отцов
По теме: Кир Булычёв, наш человек в Рангуне