– Насколько для вас важна сюжетная сторона балета? Драматические средства? Было ли у вас когда-нибудь желание попробовать свои силы в драматическом театре или в кинематографе?
– В кинематографе – да. Потому что есть шанс дубля, есть шанс переозвучивания, и все-таки это режиссерская и операторская работа. Так как я много работаю на телевидении, я на сто процентов знаю, что такое монтажер. Я видел сотни раз как из дуры, абсолютной дуры ведущей монтажер делал гениального человека, который фантастически говорит на русском языке. На моих глазах эта женщина сидит и не может произнести трех слов без мата и междометий. На экране – красавица, умница, талантище. Потому что садятся редактор и монтажер – и вырезаются все ненужные вещи. После этого мне стало ясно, что кино на самом деле – это потрясающая иллюзия, это великое искусство.
Я очень большой поклонник кинематографа. И, конечно, все зависит от таланта режиссера, последнее слово за ним.
Что касается драматического театра. Так много людей ринулось на драматическую сцену! А это настолько сложная профессия... Я понял, что – если мне «вдарит» в голову эта идея – мне надо будет просто пойти элементарно научиться говорить, голосом пользоваться. Не просто так люди придумали, что пять лет надо этому учиться. Есть замечательные ВУЗы в нашей стране. И недаром там работает много педагогов, преподающих разные предметы: и сценическое движение, и речь, и т.д.
Так вот, я убедился в этом – когда Рената Литвинова вышла на сцену МХАТа играть Раневскую. У меня было ощущение, что я смотрю передачу «Аншлаг» и Максим Галкин показывает Ренату Литвинову. В этот момент в зале сидели – я вам перечислю – Ольга Яковлева, Марина Неелова, Алла Демидова, Людмила Максакова и многие другие. Не говоря уже о том, что там сидели многие режиссеры, такие как Петр Фоменко, потому что это было открытие фестиваля «Черешневый лес». И я понял – это профессия, это сложная профессия, это очень сложная профессия.
И если в балете и в опере есть такие вещи, как, скажем, нота, которую надо обязательно взять, и градации, как, скажем, баритон, меццо-сопрано, а в балете когда-то все-таки чтилось амплуа, есть какие-то движения, которые ты должен сделать, – это обязательная программа, – то в драме, конечно, им сложнее: у них нет обязательной программы. Но вот этот вечер меня убедил в том, что это очень серьезная профессия.
Я очень уважаю драматических актеров, у меня очень много знакомых. Конечно, мне это очень важно. Мне очень важно их мнение. Я очень дружил с Натальей Георгиевной Гундаревой, которая часто приходила на мои спектакли и разные вещи мне подсказывала, я очень дружу с Мариной Нееловой, которая мне во многих местах помогала просто двумя-тремя фразами. Для меня очень важно слово Аллы Сергеевны Демидовой, которую я очень люблю, это одна из моих самых любимых актрис. Когда-то, когда я еще был юным, она была любимой актрисой мамы, мы много ходили, когда она играла, на разные антрепризные спектакли. Она очень четко, очень хлестко дает оценку – и для меня это безумно важно. Мнение драматических актеров для меня порой важнее, чем балетных.
Когда в начале 2000-х я танцевал «Манон», кто-то принял, кто-то нет, а кто-то в меру своего ко мне отношения воспринял. На сцену пришел Игорь Дмитриев и встал передо мной на колени – и сказал, что он в конце плакал. Вот это было для меня действительно очень большой похвалой, потому что этот человек из драмы – не говоря о том, что у него мама балетная и он в балете понимает. Для меня это очень важно – потому что без этого неинтересно.
Вообще в балете, если ты постоянно чему-то не учишься (я это с возрастом понял, сначала тоже думал – может, я такой гениальный), – нет, если ты не учишься, ты заканчиваешься и становишься сам себе неинтересен. Когда идешь в зал опять танцевать «Лебединое озеро», опять делать трюки, если ты не придумаешь новую историю внутри, – будет очень скучно.
