Горы – это способ, высунувшись через форточку, увидеть себя идущим по улице, – сказал кто-то из опытных альпинистов во время нашего похода.
Если это так, то пару недель назад началось моё наблюдение за мытарствами весьма экзальтированного существа, которое просыпается в своей кровати и ликует с одной только мыслью: «День похода, наконец, наступил!».
Она едет в Пулково, откуда летит несколькими самолетами, и утром следующего дня бродит по Катманду. Она не верит своему присутствию в этом бурлящим пылью месте из кино про альпинистов, нервничает перед встречей с группой, смутно желает, как в первом классе, со всеми поскорей подружиться. Потом дрожит от страха во время перелёта на крошечном двадцатиместном самолётике авиакомпании «Йети» и впервые видит в иллюминаторе великие восьмитысячники.
Вечером в отправной точке всех треков городе Покхара наравне с другими представляется группе, рассказывает, что росла окруженная родительской мифологией советского горного туризма и осуществляет давнюю мечту. Руководители и идеологи похода, знаменитые русские высотники Андрей Волков, Андрей Мариев, Иван Трофимович Душарин говорят о том, что предстоит группе. Двенадцатидневный трекинг вокруг горы Дхаулагири с бонусным восхождением на Дампус Пик (6100 м) для тех, кто будет достаточно силён. Существо, за которым я наблюдаю, убеждено: она не зря тренировалась лето напролёт и безоговорочно совершит восхождение.
В этот вечер она пишет в дневнике, что не собирается ничего загадывать, но в душе тщеславно предполагает, что Дампус Пик обязан ей покориться.
Она спрашивает у доктора группы нормально ли не пить специальный препарат гипоксен. Хотя все остальные его пьют, существо полагает, что ей не нужны презренные костыли, и она должна полагаться только на собственные резервы.
Утром следующего дня мысленно прощается с апельсиновым соком и булочками за завтраком и грузится в автобус, водрузив на крышу рюкзак и баул, полные экипировки для жизни в климатических зонах от +30 до – 15 С. Суперлёгкий пуховик, гамаши, спальный мешок, два вида перчаток, острые тректинговые палки, титановая посуда, красный термос, фонарики, пауэр банки и прочие атрибуты жизни на улице.
Несколько дней назад она демонстрировало всё это родителям, а они крутили вещички на свету и цокали языками: в их время штормовки приходилось шить из распоротых парашютов, а коврики для сидения и сна они добывали на городской свалке, куда свозили паралоновые листы с Кировского завода.
Эти обрезки продавали им свалочные бродяги.
Еще десять часов пути по горной дороге, множество заторов, нелепых оказий, вроде раздавленной курицы и сельского переполоха, обед, где впервые подают единственно возможное у всех походников блюдо – долбат: кучка риса, картофеля, коричневая чечевичная вода, которой всё это надо поливать.
В липкой забегаловке, где за углом виднеются чудовищные декорации приготовления долбата и мытья посуды в мутной воде, существо вместе со всеми пробует пищу на вкус. Потом идет с Сашей Трактовенко в лавку за антисептическим гелем для рук.
Саша училась на медицинского провизора, и говорит, что о проблемах любой страны можно судить по полкам в аптеке. Здесь, добавляет она, всё завалено антибиотиками, а значит, вовсю свирепствуют инфекции.
Развитое воображение и впечатлительность вызывают у существа ужас от проглоченного полчаса назад долбата. До сумерек едут в автобусе мимо рек, жгущих глаза зелёнкой рисовых полей, пещер, в тени которых вверх ногами произрастает пушистый папоротник. С ребятами обсуждают отёк легких, апатию, горную болезнь.
– Такое не пропустишь, – говорит кто-то. – Силы покидают тебя словно по щелчку пальцев. Ты оседаешь на землю, как мешок.
Существо думает, что ей такое точно не грозит. Вспоминает двухчасовой подъем на вулкан на Бали, когда она первая взошла наверх и еще долго ждала остальных, удивленная своей выносливостью.
В сумерках выгружаются в тупике всех дорог, городке Дорбанг. Круглолицый главный гид распределяет всех по лоджиям.
В Гималаях туристы живут не в палатках, а в лоджиях, так называемых приютах, сарайчиках, деревянных домиках, с комнатками, иногда с кроватями, иногда без, иногда с курицами или вещами местных жителей (один раз ночевали на тинейджерском чердаке с постерами непальских рок-звезд, исколотым дротиками плакатом Ливерпуля и кипами школьных тетрадей), индуистскими статуэточками.
Вечером слушают лекции по экипировке: что брать в рюкзак, а что сдавать в баул портеру, а потом ложатся спать в лоджиях в кроватях и спальниках поверх них. Перед сном существо с братом сжирают единственные припасенные сникерсы, потому что думают, что на треке шоколадки будут продаваться повсеместно.
Первый день на тропе существо встречает воодушевленно. Гиды сказали, что за два дня станет понятно, кто идет впереди, а кто сзади. Она решает сразу выбиться в лидирующую группу. Учится орудовать палками для трекинга, пока не совсем понимая, для чего нужен этот старческий атрибут скандинавской ходьбы. Через час на пути возникает огромный холм и ведущая на него лестница. По лестнице поднимаются полчаса. Существо выдыхается. После лестницы к удивлению существа никто не отдыхает, все идут дальше: дорога взвивается в гору. Существо идет с грандиозной отдышкой и с трепетом думает, что силы по щелчку пальцев покинули её уже сейчас. Её рожица пульсирует, она обливается потом. Остановиться и перевести дух ей не позволяет гордость. В отчаянии она видит, как её снова и снова обгоняют другие участники группы.
Она вспоминает папу, который говорил про рюкзак с двадцатью килограммами консервов и канистрой бензина и обзывал их с братом отстойниками, которые понесут на себе всего лишь по десятке, сущая халява.
Она чувствует себя инвалидом. Замешательство существа замечает гид Саша Юркин и советует поискать свой темп. Забыть о желании догонять других. Ведь тут не марафон. Ведь тут никто не соревнуется. Он учит её медленно переставлять ноги и восстанавливать силы за тридцать минут. Он беседует с существом баюкающим тоном, и она постепенно приходит в себя. Уже через час нагонят основную часть группы на привале. Яша угощает всех рахат лукумом.
Ребята находят на обочине кран с водой и моют в нём головы, плечи и руки. Существо тоже с удовольствием умывается холодной водой. Когда путь продолжается, и все поднимаются чуть выше, видят, что вода в тот кран поступает из резервуара, в котором купается огромная коричневая корова. Я наблюдаю, как существо ест желтый рис на заваленном кукурузными початками балконе лоджии, сидя на полу, и жадно слушает рассказы Ивана Трофимовича Душарина про восхождение на Эверест.
– Горы – это, в первую очередь, умение долго терпеть, – говорит он.
Я наблюдаю, как на рано утром существо моет голову под холодной водой.
Другие говорят: «Одна девочка помыла голову на высоте две тысячи, не смогла высушить волосы и схватила отёк легких».
В этот же день она еще и купается в водопаде среди рисовых полей. Ей очень весело. Вода смывает нагнанную бесчисленными разговорами о предстоящих физических проблемах жуть. Андрей Шапенко сообщает, что видел, как за купальщиками с вершины водопада внимательно наблюдал странный зверёк с головой медвежонка. Существо этим фактом крайне взбудоражено. Она шагает по тропе на краю ущелья под палящим солнцем, а потом под проливным дождем. Она устает в этот день, дорога состоит сплошь из спусков и подъемов, после купания в водопаде она не успевает переодеться и мучается в мокром белье.
Вокруг разворачиваются монументальные картины: исполинские водопады, пронзаемые медовыми лучами бархатные лохмотья трав, радуги – то, что когда-то было видено существом в кино и в мультипликации и принималось за созданный воображением художника гротеск, оказалось явью. Природа, переливающаяся за борт самой себя.
Однако остановиться и созерцать нет времени: нужно идти, нужно думать о том, куда ставить ногу, концентрировать силы для спусков и подъемов. Несколько раз брат существа кричит, чтобы она шла ближе к стене, тропа проходит по краю обрыва, рюкзак может перевесить и утянуть существо вниз. Об опасности она решает лишний раз не думать.
Я наблюдаю, как существо приходит в лоджию, и, узнав, что баул еще не принесли, и ей не переодеться в сухое, она расстилает коврик и ложится на него в позе эмбриона. Она чувствует, что от неё ничего не зависит, что её просто привели в какой-то загон, как зверя на убой. Она лежит в темноте и смотрит в пустоту. Позже приносят баулы, она переодевается и выпивает с парнями пробку вискаря. Вечернее собрание с интеллектуальной сессией поднимает настроение. Еще она смеётся с ребятами перед сном, как в детском лагере.
Я наблюдаю самое большое испытание существа за весь поход. Им стала не горная болезнь, многочасовая физическая нагрузка, камнепады или немытое неделю тело. Этим испытанием стали пиявки.
Десятки крошечных червячков, которые передвигаются по обуви, как зомби, залезают в носки, стельки, а потом с усилением тропического ливня – и под одежду, присасываются к коже и стремительно растут.
Существо не может трогать их руками, приходится позорно просить окружающих отдирать их от её тела. Пиявки вводят в плоть какие-то вещества, чтобы кровь не сворачивалась, и после их удаления она хлещет еще долго. Каждые полчаса можно останавливаться и снимать их с себя гроздьями. Существо находит гигантскую пиявку прямо на указательном пальце руки, и принимается истерически ей трясти. Всё это происходит в процессе трудоемкого перехода по джунглям, каменным завалам, деревьям, по которым надо ползти, как Горлум, но только не голым, а в необъятном дождевике и с рюкзаком. К конце дня она готова заплакать, как ребенок. Физическая нагрузка, ухудшенная погодой, сложным рельефом и в добавок ко всему адскими тварями прямиком из фильмов ужасов. Доктор заявляет, что не знает ничего о данном биологическом виде. В этот день существо, забив на все запреты, несколько раз лакает воду из горных рек.
Я наблюдаю, как существо радуется окончанию пути через джунгли. И хотя ей непросто лезть сквозь десятки каменных оползней, которые разрушили трек, иной раз чудом уворачиваться от скатывающихся вниз валунов (родители говорили, что такие скачущие здоровенные камни называются «чемоданами»), она несказанно рада, что пиявки из Джуманджи остались внизу.
Я наблюдаю, как на высоте три с половиной тысячи утром существо отправляется чистить зубы к ручью и впервые чувствует высоту. Ощущение, срони водочному похмелью: сердце ухает, как филин в груди и что-то перекатывается в голове от резких движений. Однако обволакивающая красота природы, где всё небо уже увешано сахарно-титановыми волнами земли, высокими горами – устраняют это. Потому что она никогда не видела таких гор.
Такие горы, как одну из величайших мер нашей планеты должен увидеть раз в жизни каждый.
По мере того, как возрастает эстетика внешнего мира, скукоженней, слабее, никчёмнее становится физическая оболочка существа. Это великолепие как бы демонстрирует человеческую незначительность, способность раздербанить её одним порывом ветра. В то время как в городах мы плаваем по улицам в своих пальто и клочьях пара, почитая себя за целые галактики.
Я наблюдаю существо, которое траверсит по вертикальной сыпухе и делает это очень быстро: позади портер, а его нельзя задерживать. После этого она сильно устает в первый раз. Переходит огромную бушующую реку по пояс в ледяной воде и еле удерживается, чтобы не упасть. Потом орёт от страха и боли, согнувшись пополам босиком на камнях: в этот момент она так шокирована, что сотрясается всем телом и готова вслух звать мужа – ей кажется, что это был один из самых фонящих моментов её жизни. Тут же брат кричит на неё, чтобы она отошла от ледника, нависающего над рекой: с ледника катятся камни, и он боится, что всё это с минуты на минуту рухнет, похоронив под собой всю группу. После этого она неадекватно устает второй раз.
Я наблюдаю, как восемь часов к ряду она идет по бесконечному, как зацикленная компьютерная игра, леднику и теряет силы. Как отдыхать становится надо не каждый час, а каждые десять минут, потом пять, потом – пять шагов. У неё берут рюкзак. Как надо торопиться, чтобы успеть дотемна, а лагерь все не видно.
Как доктор рассказывает ей, что в девяностые бальзамировал и готовил к похоронам трупы на дому, тогда в лицах было много пулевых отверстий, и он знал специальную хитрую технологию, чтобы устранять дырки с лиц с помощью воска. И это была самая добрая работа в его жизни.
Как навстречу идет портер и сообщает, что до лагеря еще час ходьбы. И кто-то говорит, что у неё синие губы.
А потом, наконец, палатки, лагерь. Существо находит свои вещи, надевает на себя всё пуховое, но это не помогает, ей кажется, что на улице минус двадцать, и она каталась на сноуборде целый день. Она бродит по лагерю как привидение, ищет огонь, чтобы согреть руки, но огня нигде нет. Ей кто-то дает миску с пюре из порошка, залитого кипятком. Но она не может размешать порошок. Брат рядом таскает какие-то камни. Ему сказали, что надо сейчас заняться физической работой и ни в коем случае не ложиться. Она бы тоже могла потаскать, но руки не держат от холода. Один дяденька из группы советует им очнуться, констатируя, что остальные в таком же состоянии.
Я наблюдаю за тем, как существо лежит в палатке, укутанное в два спальника и дрожит от холода. Брат приносит ей чай и шоколадки. Только что она не могла без остановки на отдых подняться к палатке три метра от туалета. Теперь невозможно контролировать не только происходящее на треке, но и происходящее с собственным телом. Его больше не заставить. Его как бы отстранили от дел. Существо понимает, что никакого восхождения не будет. Что её тренировки, хвастовство спортивной вовлеченностью и грандиозное самомнение разбиты вдребезги. Их не существует.
Брат существа совещается с другими в предбаннике палатки. Он говорит, мы здесь не для того, чтобы кто-то умер из-за отека легких. Парни бубнят. Завтра надо подниматься выше. Она не сможет идти. Ночью он несколько раз трогает её, проверяя, дышит ли она.
Я наблюдаю, как следующим утром они сидят в базовом лагере Дхаулагири (5000 м) в ожидании вертолета.
Тут стоят несколько альпинистских экспедиций. Их приглашает к себе в обеденную палатку болгарский восходитель. Несколько дней назад он неудачно штурмовал вершину: не смог найти её из-за плохой погоды. У него на столе джем и шоколадное масло. Существо с братом смотрят на продукты как на заморские деликатесы. Потом слышится рокот, им надо бежать к вертолетной площадке. Ей тяжело бежать, но она очень боится, что не успеет залезть. Их запихивают в кабину с баулами и рюкзаками. Вертолёт отрывается от земли, и они за тридцать минут пролетают над всеми днями, приключениями и километрами. Руки и ноги существа бешено колит, как будто она отлежала все их разом.
А потом вертолет почему-то не приземляется на аэродроме Покхары, куда брат существа попросил их доставить. Прямо над зоной посадки он снова набирает высоту. Брат существа спрашивает у пилота, в чём дело. Пилот-европеец вполоборота сквозь гул кричит, что у него специальное распоряжение насчет них двоих. Ему приказано доставить их в район Нангапарбат, потому что там их кое-кто ожидает. Брат существа кричит: - Стоп!
Но пилот бормочет что-то вроде:
- Гайз, думаете, пиявки были там просто так?
И в этот момент как по щелчку пальцев существо теряет сознание.
Что это за хрень, спросите вы, ведь тут должен быть рассказ о том, как вы в обличье бомжей с Московского вокзала явились в сверкающий холл гостиницы?
Но я пишу так потому, что в тексте я могу многое показать и настроить. А в горах я пока ещё не могу ничего. В тексте неожиданный поворот будет там, где я захочу. А в горах – там, где захочет кто-то другой, чьё присутствие чуется довольно остро. И кто никогда не расскажет мне, зависел этот провал от моих действий или нет. Сама ли я создала срыв самоистязанием за мифическую физическую слабость, которую я принимала за силу последние полгода, неумением держать темп, постоянным соревновательным устремлением, которое не научилась унимать, необъятным тщеславием или же горная болезнь забирает непредсказуемо, и в любом случае была для меня задумана.
И главное, что мне удалось увидеть через эту форточку – прореху у себя в том месте, где должен находится такой элемент экипировки, как смирение.
А теперь я подобралась к моменту возвращения моего существа к цивилизованной жизни, горячему душу, чистой воде в бутылке, кровати с белой простыней. И также, как она вернет себе рассудок и чувствительность пальцев ног, мне отстранившейся за этот текст, нужно вернуться в неё.
Хочу ли я этого, после всего увиденного? Высунусь ли снова в покрытую инеем форточку, на стекле которой кто-то ногтем нацарапал горы, и увижу ли новые физические и лирические эксперименты своего существа?
Пожалуй, отвечу, что побывав там, оценив себя без грима такой размазнёй, нельзя просто так спуститься вниз, пить белое вино и делать вид, что ничего не изменилось. Штуки, которые я силюсь воображать в своих текстах, сидят там за каждым поворотом. Причём поворотом, как горных троп, так и твоей сущности. Сильнее, ярче, страшнее, чем можно придумать. И не захотеть вернуться на поиски этих чудовищ решительно невозможно.
