Начать данное эссе мне хотелось бы с истории возникновения фильма (ставшего давно хрестоматийным), снятого в Великобритании в 1969 году, в рамках психоаналитического исследования краткосрочной разлуки маленьких детей с их родителями. Создатели фильма – Джеймс и Джойс Робинсоны задались целью зафиксировать нормальную реакцию детей на расставание с родителями (в частности, при госпитализации).
Предпосылкой к исследованию послужил тот факт, что во время Второй мировой войны последствия такой разлуки были мало понятны и первые попытки сделать это были предприняты людьми, столкнувшимися с трудным поведением детей, переживших эвакуацию.
Принимая во внимание, что на нормальное поведение детей может влиять множество факторов, Джеймс и Джойс Робертсоны приняли решение свести эти факторы к минимуму. Поэтому четверо детей - Кейт, Томаса, Джейн и Люси - в возрасте от 18 месяцев до двух с половиной лет были помещены в краткосрочные фостерные семьи в ситуации, когда их матерям была необходима госпитализация в связи с родами второго ребенка, в то время как в семье не было никого, кто мог бы ухаживать за старшим. Джойс Робертсон фиксировала поведение детей, а Джеймс Робертсон снимал их реакции. Также дело обстояло и с пятым ребенком, Джоном, который был принят в детский дом в аналогичных обстоятельствах.
В ходе наблюдения были получены следующие результаты:
· Маленькие дети, разлученные со своими матерями, испытывают диапазон эмоций, включающий грусть и агрессию.
· Обеспечение позитивной, наполненной заботой, среды может смягчить почти все неблагоприятные реакции на разлуку.
· Наличие альтернативного заботящегося лица стимулирует создание новых отношений.
Главному герою фильма «Джон» пришлось труднее всех с самого начала: в отличие от прочих детей, он был помещен не в семью, а в детский дом, где помимо него была группа сверстников из неблагополучных семей, которые уже достаточное время жили вдали от родителей и вели себя агрессивно во всех смыслах: мы можем видеть, как они требуют и получают необходимое внимание, как добывают себе игрушки и систематически посягают на еду друг друга. В случае с Кейт, Томасом, Джейн и Люси Джойс Робертсон предварительно встречалась с их родителями, чтобы узнать, как родители заботятся о своих детях, чтобы иметь возможность повторить это в фостерной семье. Кроме того, помимо своих вещей из дома, дети имели при себе фотографии своих матерей, а отцы ежедневно навещали их на протяжении всего срока размещения в фостерной семье. В случае же с Джоном, при себе у него было лишь одеяльце, а сам процесс размещения в детском доме произошел ночью, когда у его матери начались схватки, поэтому говорить о какой-либо сопоставимой с описанными выше случаями адаптации ребёнок не получил.
Результаты исследования показали, что во всех пяти случаях имели место следующие периоды: первичная адаптация к новой среде, когда малыш ещё не сильно встревожен, хорошо играет и заинтересован в происходящем вокруг, за ней следуют периоды горя, протеста и, в случае с детьми из фостерной семьи, колеблющиеся чувства по отношению к приемной матери и их собственной. Трое из малышей приспособились к фостерной семье настолько, что чувства по поводу разлуки с замещающей матерью нашли отражение в трудном поведении по отношению к родителям по возвращении домой. Однако в случае с Джоном, его поведенческие проблемы оказались куда более серьезными и продолжительными, а долгосрочным последствием перенесённого травмирующего опыта был страх расставания с матерью и приступы агрессии, направленные на неё.
Стоит отметить, что Робертсоны были поначалу подвергнуты критике, так как ничего не предпринимали, видя, что Джон не получает необходимой заботы (в детском доме Джойс Робертсон носила ту же форму, что и другие сотрудники и помогала справляться с текущими задачами воспитателей, но не принимала непосредственного участия в уходе за Джоном). Но так как любое вмешательство помешало бы исследованию, было решено не менять позицию наблюдателей. Действительно, не случись этой части исследования, возможно положение остальных детей в детских домах, страдавших во многом, таким же образом, оставалось бы неизменным ещё долгие годы.
Впоследствии этот документальный фильм вызвал настолько широкий резонанс, что повлек за собой фундаментальные изменения в системе здравоохранения Великобритании и детские дома были полностью заменены на фостерные семьи. Также любопытно, что этот, получивший массу наград по всему миру, фильм не получил известности в СССР и странах восточного блока.
Что касается чувств, поднимающихся при просмотре данного фильма, то для начала стоит признать тот факт, что я долгое время не могла заставить себя посмотреть этот фильм.
Первые годы моего материнства связаны с частым посещением больниц, где самым сложным испытанием оказалось видеть в соседней палате «отказников». Сама по себе тема оставленных (подчеркиваю – оставленных, а не детей-сирот) детей (тем более, если речь идет о детях-инвалидах) – очень непроста. Я резко реагирую на нее, так как сама являюсь матерью особого ребенка.
Да и в принципе, «детская тема» - совершенно не моё, я совсем не люблю детей (кроме, разумеется, своих). И, конечно же, есть простое тому объяснение: я смотрю на детей и подростков через призму травмирующих эпизодов из моего собственного детства.
Тем не менее, по окончанию курса «Психотерапия детей и подростков» я нашла в себе силы посмотреть этот фильм.
Как наблюдателю, мне было интересно подмечать детали: зажатые уши, палец во рту – такие типичные аутистичные «жесты». Интересна поза, в которой Джон, очевидно, чувствовал себя в относительной безопасности – разместившись между ног воспитательницы и накрывшись большим плюшевым мишкой. Что касается чувств, то меня очень раздражали дети, хотелось достаточно жёстко пресечь действия некоторых (выгибания в стуле, агрессивное поведение). Очень тяжело было наблюдать за воспитательницами: слишком много тесных телесных контактов, как будто дети растаскивают их на части.
По окончании просмотра, раздумывая о том, что очень похоже, что травму получила и мама Джона – настолько растерянной она казалась в фильме, неготовой к реакции ребёнка, я вспомнила, как мы с мамой приехали забирать моего 3-летнего младшего брата у бабушки с дедушкой, где он находился несколько дней по причине рождения младшей сестры. Когда мама позвала его, он обратился к ней «тётя мама» и спрятался в другой комнате. На маму тогда это произвело неизгладимое впечатление и она иногда вспоминала этот случай спустя годы. Тем не менее, в телефонном разговоре, когда я попыталась уточнить количество дней, проведенных братом в разлуке с ней, она заявила, что ничего подобного не помнит и сказала буквально следующее: «А почему ты не хочешь вспомнить, как оставляла Ванечку на меня с папой и как он испугался, когда ты приехала и бросился ко мне?». Действительно, эту историю я не вспомнила – я лежала в больнице с одним из сыновей на обследовании 2 недели и еще несколько дней провела вдали от него из-за подхваченной в больнице инфекции. Сыновьям на тот момент было без двух месяцев 2 года и из-за госпитализации мне пришлось довольно быстро отлучать Ваню от груди. Есть ли последствия той травмы разлуки у моего ребёнка? Тогда мне казалось, что нет. Теперь же есть существенный повод задуматься, не связаны ли некоторые неврологические проблемы сына с тем эпизодом. И как на самом деле отразилась та разлука на мне – его матери, которая была не готова увидеть испуг малыша вместо предполагаемой радости воссоединения.
