Первоначально в праздновании Рождества можно было найти все многообразие языческих обрядов и ритуалов, проводимых с незапамятных времен в День зимнего солнцестояния, но постепенно праздник обрастал собственными традициями. Святки — период с Рождества до Крещения, — стали в бытующих народных представлениях временем, когда дремлющие духи вдруг обретали силу и вторгались в мир живых, свободно расхаживая по бренной земле и вмешиваясь в насущные дела человека. Отсюда возникли святочные гадания, с помощью которых можно было наладить диалог с обретающимся невдалеке духом и получить у него ответы – обычно невразумительные и туманные – на терзающие вопросы. Все эти формирующиеся верования нашли свое отражение в литературе, стали непременной частью рождественского рассказа, основоположником которого считается Чарльз Диккенс.
На момент его появления на свет, Рождество в Англии практически не отмечалось. Причин тому было несколько, главной из которой было многолетнее давление правящих пуритан, отвергающих подобные развлечения. Другим немаловажным фактором была надвигающаяся промышленная революция, вынуждающая людей переселяться в города. При переезде рвалась связь с устоявшимися деревенскими обычаями, постепенно утрачивались традиции; да и ежедневная борьба за существование и тяжелый многочасовой труд, на который были обречены большинство городских жителей, никак не способствовали возрождению праздника. К началу девятнадцатого века ситуация начала меняться; а уже спустя несколько десятилетий, с приходом королевы Виктории, ростом благосостояния и развитием железных дорог, Рождество было реабилитировано полностью. В 1841 году принц Альберт впервые устанавливает в Виндзорском дворце роскошно убранную елку, привезенную из его родной Германии, а через два года Чарльз Диккенс выпускает первую часть своих рождественских историй, с появления которой, как принято считать, начинается становление рождественского рассказа как отдельного жанра.
Первоначально Диккенс, обремененный моральными переживаниями о царящих вокруг него социальных бедствиях, хотел ограничиться кратким и яростным воззванием о беспокоящих его процессах: нищете, невежестве и — особенно его угнетающем — рабском детском труде. «Нужда торжествует, отчаяние беспредельно, бедность повсеместна», — горько констатировал он. Но чтобы выразить всю глубину своей тревоги, дать ей проникнуть в сердце и сознание каждого, сухого и лаконичного языка короткой брошюры было, по его мнению, недостаточно. Так родилась идея создания объемного художественного произведения, а форма полного чудесных событий и возможностей рождественского рассказа подходила для реализации его замысла более всего.
«Рождественская песнь в прозе» вышла в декабре 1843 года, в роскошном издании – не столько лирическое предновогоднее произведение, сколько социальный памфлет, облаченный в парадную художественную форму. Она положила начало рождественскому циклу – каждый год накануне праздника Диккенс выпускал новую историю. Всего их было опубликовано пять – за «Песнью…» последовали «Колокола: рассказ о Духах церковных часов», «Сверчок за очагом: Сказка о семейном счастье», «Битва жизни: повесть о любви» и «Одержимый, или сделка с призраком».
Общие мотивы рождественских историй, заложенные диккенсовской «Рождественской песнью», довольно однообразны: перерождение зла, забвение обид и всепрощение, чудесное спасение и примирение; наследие фольклорных сказаний в них органично сплетается с христианской моралью. Диккенс привнес и еще один лейтмотив в новую художественную форму – память как связующее звено между прошлым, настоящим и будущим человека. В некотором смысле он оппонировал Дарвину с его только зарождающейся в те же годы теорией эволюции. Борьба за существование по Диккенсу – это не приспособление, а воспитание духа; обреченные дарвиновской теорией на вымирание «жалкие существа» выживают в преодолении трудностей, обретают силу, пройдя через цикл страданий и лишений, и их опорой становятся воля, вера и память. И канун Рождества — лучшее время для чудесного спасения и перерождения. «Рождество, — пишет Диккенс, — это пора, когда громче, нежели в любое иное время года, говорит в нас память обо всех горестях, обидах и страданиях в окружающем нас мире, которым можно помочь, и, так же как и все, что мы сами испытали на своем веку, побуждает нас делать добро».
Эбинизер Скрудж — главный персонаж «Рождественской песни», превращенный когда-то своей жаждой наживы в алчного скрягу и эгоиста, — совершает в книге обратную метаморфозу, и толчком к этому становится его память. Нарушивший его угрюмый покой призрак почившего много лет назад компаньона и такого же сквалыги Джейкоба Марли предрекает Скруджу вечные муки и скитания в случае, если тот не изменится; а явившиеся следом три духа Рождества – прошлого, настоящего и будущего, — последовательно рисуют картины жизненного пути, который он прошел бездушно и бесчувственно, растеряв по дороге все ценное, что могло бы наполнить его жизнь смыслом. Видения перерождают Скруджа, откликаясь в нем печалью и раскаянием.
«Рождественская песнь» вызвала живой отклик у читателей с самого своего появления, и не утратила популярности в наши дни – произведение это бесконечно тиражируют, экранизируют и растаскивают на цитаты, и вряд ли такое к нему внимание можно объяснить одним лишь незамысловатым и не сильно правдоподобным сюжетом. Конечно, эмоциональная и злободневная по тем временам история затронула многочисленные язвы общества, высмеяла бесчисленных скруджей, отгородившихся от бедняков острогами и работными домами. Но главным ее достоинством являлась сердечная и доверительная интонация, с которой Диккенс вел свое повествование; именно благодаря теплоте и неравнодушию его тона художественное воздействие на читателя было таким сильным и убедительным. И, понимая это, он подошел ответственно ко всем этапам создания книги – «Рождественская песнь» вышла в прекрасном оформлении, в роскошном переплете и с великолепными иллюстрациями Джона Лича.
Джон Лич предпочел медицинской карьере художественную, а анатомическим чертежам зарисовки из жизни среднего класса и политические карикатуры, которые охотно печатали самые влиятельные английские периодические издания.
Восемь оригинальных рисунков Джона Лича к диккенсовской «Песни…» остаются самым его примечательным и известным итогом совместной с ним деятельности – об остальных четырех проиллюстрированных им книгах цикла сегодня вспоминают реже. Причудливые, немного эксцентричные работы Лича, несмотря на свои явные признаки карикатурности, наследия его сотрудничества с «Панчем» и прочими еженедельниками, при всем том кажутся реалистичнее многих других примеров книжной графики того периода; они довольно точно следуют тексту и не обременены лишним символическим подтекстом.
Дополнительные акценты художник расставляет вполне деликатно, чуть добавляя в рисунок смысловой нагрузки – например, помещая жалкие фигуры детей, олицетворяющих Нищету и Невежество, в мрачный антураж промышленных предприятий с коптящими небо трубами. Этот патетический пассаж, — исполненное графически то самое диккенсовское гневное воззвание в защиту нуждающихся, — Лич смягчает меланхолической нотой, которая звучит в тексте не так явно, но, без сомнения, отражает в целом настроение общества раннего викторианского периода. Проявляется она в картине общего веселья на балу Физзиуига, где с равной долей энтузиазма танцу отдаются люди разных сословий и положения. Современники художника без труда считывали в рисунке ностальгию по утрате близких и доверительных отношений между слугой и хозяином, по тому простому миру доиндустриальной эпохи, когда работники и их наниматели могли чувствовать себя единой семьей.
Рисунки Джона Лича, как и текст, который они сопровождают, безусловно, были насыщены для его поколения большим смысловым содержанием, чем мы способны уловить сегодня. Но помимо множества социальных подтекстов, они «являются образцом изысканности и великолепия», как заметил рецензент в «The Illustrated London News» от 23 декабря 1843 года, элегантно сочетая идеалистические, реалистические и сверхъестественные образы. Образы эти давно стали каноническими; как Скрудж в мировой литературе – да и в повседневной жизни, – является нынче именем нарицательным, так и черты его, запечатленные Джоном Личем, общеизвестны и узнаваемы (по крайней мере, в западной части этого мира). И если вам довелось увидеть Джима Керри в роли Эбинизера Скруджа в фильме десятилетней давности, вы без труда опознаете этого персонажа.
_________________________________
Если вам нравятся истории о книжках-картинках и их создателях, подписывайтесь на наш канал "Картинки и разговоры". А на нашем сайте вы найдете массу полезной информации на эту тему (и мы даже попытались все это как-то систематизировать).
А еще у нас есть инстаграм, мы там иногда разыгрываем книги, а в сторис показываем любимые книги из фамильной библиотеки :)
Также вы можете поддержать проект, что поможет нам выпускать больше качественных и интересных материалов.
