Едва ли найдётся время года пленительнее поздней осени, когда всё в природе словно вымирает. И однако, яркими вспышками цвета блистают опавшие листья, и вообще признаки жизни контрастно выявляются на горестном фоне увядания в природе. Рано темнеет, и в глухие ноябрьские сумерки кое-где теплятся далёкие огни.
Едва ли в такое понурое время найдётся нечто более желанное, более уместное, нежели поездка в Переделкино.
Мы все в этой жизни спешим по делам, потому что у нас над головой буквально висит немой окрик «А кто будет за квартиру платить? Пушкин что ли?». И, разумеется, в данном случае квартирная плата есть своего рода литота (малая модель) тягостных житейских необходимостей; им несть числа, мы ими опутаны. А Переделкино - это вечное.
И едва ли удивительно, что в Переделкино поздней осенью царит обаятельная заброшенность. Покуда мы живём на этой земле, с нас спрашивается в основном и даже почти исключительно, платим ли мы за квартиру в прямом или переносном смысле, и едва ли кому-то сейчас даже отдалённо придёт в голову всерьёз спрашивать нас о чём-то ином. Вряд ли кому-то придёт в голову, например, штрафовать человека за недостаточное чувство прекрасного, да и в каких единицах измерить эту недостаточность?.. Зато мы все прочно зависим от быта. Поэтому Переделкино, где голос житейских необходимостей умолкает, выглядит несколько ну что ли неприкаянно. И это, друзья мои, не удивительно.
Удивительно то, что Пастернак, который покоится на кладбище в Переделкино, живой и настоящий, Пастернак не застыл в некотором «непогрешимом» качестве литературной мумии. Он и после смерти сохраняет динамику личности, динамику творческого диалога, в котором иные способны участвовать.
Вчитываясь и, главное, вникая в знаменитый роман Пастернака «Доктор Живаго», остаётся убедиться, что, может быть, именно Пастернак как никто другой выразил чаянья, запросы, а главное жизненные ценности русской интеллигенции. Однако если называть предметы и явления не общими словами, вскоре выяснится, что интеллигенция - совсем не то же, что аристократия. Аристократии присуща если не чопорность, то особая элитарная регламентация поведения, присуща доля социального пуризма, тогда как интеллигенции присуща независимость мышления, которая, во-первых, подчас противоположна всякой чопорности, а во-вторых, просто опасна. И если Пастернака увидеть в родстве с главным героем его романа, станет понятно, за что Пастернак поплатился. Впрочем, не хочется здесь претендовать на истину в последней инстанции, читателю предлагается не единственно верный взгляд, а один из возможных взглядов на трагические обстоятельства жизни позднего Пастернака.
Автору этих строк довелось как-то по телевизору слышать острое интервью с Сергеем Михалковым, автором знаменитого «Дяди Стёпы» и бывшим председателем Союза писателей. Михалкову задали неудобный вопрос: как же так получилось, что на великого человека у нас повели гонение, буквально спустили всех собак, и руководил травлей Пастернака сам Михалков. Человек ясного ума и (несмотря на преклонные лета!) быстро соображающий Сергей Михалков в ответ на чрезвычайно неприятный упрёк (принявший форму вопроса) ничуть не смутился, не потерялся и ответил, что де Пастернака всего лишь исключили из Союза писателей за то, что он де нарушил Устав писательской организации, опубликовав своё произведение за границей. Между тем, - продолжал Михалков старший, - в тюрьму Пастернака никто не сажал, никто его не преследовал политически, и вообще шумиха вокруг так называемой травли Пастернака сильно преувеличена. Что ж, Сергей Михалков ответил корреспонденту блистательно.
Но вот как раз невозможность придраться к процедурной стороне гонения на Пастернака контрастно указывает на ужасающую сущность происходившего, о коем Галич гневно пел:
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку.
(Руки дружно потянулись за исключение Пастернака из Союза).
Ужас заключался не в нарушении каких-то канцелярских формальностей, а в жёстком, пусть и узаконенном, давлении многолюдной косной массы на одного выдающегося человека, в походе воинствующего провинциализма на человека, всемирно масштабного (и получившего Нобелевскую премию).
И вот это немыслимое страдальчество Пастернака, человека независимого ума, чувствуется в Переделкино до сих пор, ведь именно там, в писательском посёлке Переделкино обитает личность Пастернака. Поэт некогда сказал о себе:
Я один, всё тонет в фарисействе…
И ныне Пастернак настолько же прославлен, насколько и вытеснен из людской среды на некую таинственную периферию. По странной иронии истории на кладбище, где покоится поэт, творятся вещи, напоминающие кошмар жизни позднего Пастернака. Говорят, что на том же кладбище буквально покупают места криминальные авторитеты. Покоиться в Переделкино сейчас престижно.
Переделкинское кладбище находится поодаль от железнодорожной платформы за храмом Преображения. Это церковь сравнительно недавней постройки - едва ли вполне удачной в архитектурном отношении. Несколько аляповатая и помпезная стилизация под собор Василия Блаженного, много столетий назад воздвигнутый у стен Кремля.
Зато в церкви Преображения в Переделкино служат очень сильные батюшки, некоторые из них отчитывают бесноватых.
Посетив кладбище, мы с женой движемся далее вглубь писательского посёлка. Заметно темнеет. Перешёптываются друг с другом огромные ели и сосны, произрастающие на кладбище в Переделкино. Обойдя его по дорожке, расположенной вдоль шоссе, движемся к дому Пастернака.
И вот уже мы видим его за зелёным забором, входим в скромно-изящный двухэтажный особняк. В обстановке нет ничего официозного. Всё по-домашнему живо и творчески непредвзято. Сотрудники музея держатся естественно, непринуждённо, доброжелательно, и остаётся ощущение просто прихожей дома, где живёт Пастернак.
Пробираемся в залу, где ожидается выступление нашего незаурядного современника, выдающегося литератора Бориса Шапиро.
Хоть мы с женой явились и загодя, публика уже собралась, все с нетерпением ждут начала литературного вечера. В выступлении Бориса Шапиро, ярко выраженного еврейского интеллигента, теория литературы, экскурсы в богословие, музыка и собственно стихи Шапиро удачно соположены, гармонически взаимосвязаны. Стихи Шапиро как бы иллюстрируют и контрастно уравновешивают его высказывания на относительно отвлечённые темы.
Выступление Бориса Шапиро начинается с несколько парадоксальных, но внятных сердцу высказываний на Библейские темы. Борис говорит о том, что полнокровный Каин нёс в себе жизнь, силу, творческий заряд, тогда как слабый тщедушный Авель, напротив, нёс в себе энергию смерти. И вот Каин, не выдержав этой скрытой разрушительной энергии Авеля, совершает своё страшное деяние, братоубийство.
Далее - свидетельствует Борис - Библейская история не вполне ясна для современного читателя. Вместо того чтобы наказать братоубийцу, Господь, напротив, ограждает Каина от опасности. О какой опасности речь, не совсем понятно для современного читателя - замечает Шапиро. Ещё более непонятно, почему вообще Каин совершив своё страшное дело, затем безбедно живёт долгие дни. Оставив место тайне и
лирической недосказанности, Борис приходит к своему общему умозаключению: Каин прообраз поэта. А задача поэта - бороться с силами смерти. Трагическая ошибка Каина заключается, однако, в том, что он пытался бороться со смертью преступным путём, а не путём смирения, который несколько парадоксально ведёт к высвобождению творческих сил из пут всякой косности…
В Пастернаке - свидетельствует Борис - обитала та энергия творчества, которая противилась делу Авеля, жаждала выхода, но мудро избегала кровопролития. А где живёт личностная сила, там живёт и музыка. Музыка как всякая творческая энергия в отличие, например, от живописи, явления творческой созерцательности, музыка-энергия живёт во времени. Во времени расположен и человек, который словами Пастернака «алчет быть живым, живым и только». Вот почему Пастернак, в отличие, например, от Маяковского, явившегося в поэзию из живописи, вот почему Пастернак пришёл в поэзию из музыки.
Музыка звучит и на литературном вечере, как бы подтверждая высказывания Бориса Шапиро. Лиясь, музыка обнаруживает и свою причастность к стихии слова, ибо, как ясно свидетельствует Борис Шапиро, смысл коренится в звуке (хоть это и кажется на первый взгляд несколько парадоксальным). А между тем, звук несёт в себе энергию смысла, из которой рождается художественное слово…
В своеобразной симфонии литературного вечера звучат и стихи самого Бориса Шапиро, которые не дублируют его высказываний, а звучат в живом свободном контрапункте с умственными построениями Шапиро.
Литературный вечер был в хорошем смысле полифоническим. Он состоялся и пришёл к завершению.
Посыпались ожидаемые вопросы. Один из присутствующих (некоторая парадоксальность мыслей Шапиро его всё же озадачивала, не давала покоя) спросил, правда ли, что Библейский Каин - прообраз Поэта. И Борис ответил: правда.
Три вопроса задал Ваш покорный слуга. Возникло три кратких диалога.
Первый диалог.
Он-я спросил о том, как в параметрах демиургической деятельности соотносятся разные и взаимосвязанные феномены: творение и творчество. Борис Шапиро ответил, что если чьё-то авторское творчество всё-таки феномен индивидуальный (хотя бы отчасти), то собирательный Поэт, Поэт с большой буквы, Поэт вообще, Поэт, за которым угадываются все конкретные поэты мира, подражает Творцу.
Он-я уточнил, верно ли, что в концепцию Бориса Шапиро укладываются строки из поэмы Пастернака «Спекторский»:
За что же пьют? За четырех хозяек.
За их глаза, за встречи в мясоед.
За то, чтобы поэтом стал прозаик
И полубогом сделался поэт.
Борис Шапиро ответил: верно. Пастернак как раз об этом. О демиургической природе поэзии.
Второй диалог.
Он-я спросил Бориса Шапиро о том, что ему ближе - гегелевское учение о деятельности Абсолютного Духа (которая порой фатально влияет на историю) или учение Кьеркегора, говорящее о некоей абсолютной ответственности человека за себя.
Борис Шапиро ответил, что ему близок в первую очередь Кьеркегор, творец личностного дискурса и главное, личностной этики, тогда как учение Гегеля ему (Борису Шапиро) видится описательным.
Третий диалог.
Он-я, памятуя о строках Мандельштама «Останься пеной Афродита / И слово в музыку вернись», спросил у Бориса о том, как в его поэтической вселенной, личностной
вселенной взаимодействуют слово и звук. Ожидал услышать о единстве слова и звука. Казалось, личностно-синкретическое мироощущение Шапиро к такому единству располагает. Однако к некоторой моей неожиданности Борис Шапиро ответил, что в слове очень много социальных конвенций, т.е. неких общественных договорённостей и условностей культуры, тогда как звук космически первичен по отношению к слову… Звук - это природная среда слова.
Гости стали расходиться. Музыка, звучавшая на вечере, сочеталась с музыкой осени, с музыкой переделкинских фонарей. После литературного вечера оставалось сладостное послевкусие, которое сопровождалось и благородной горчинкой.
Снова являлась в памяти судьба Бориса Пастернака. Она ассоциативно связывалась с тем, что происходило - и транслировалось - на нынешнем литературном вечере. Почему Пастернак не мог отнестись к несправедливости по отношению к себе под знаком постмодернистской иронии? или просто под знаком иронии? Иначе говоря, почему он не мог отнестись к негодующим воплям своих гонителей как к лаю далёких собак в литературном посёлке? Потому что эстетический космос Пастернака, особенно позднего, помимо величия, наряду с величием подразумевал понятность. А понятность поэтического текста широкому читателю, «неслыханная простота», о которой писал Пастернак, сравнивая простоту с «ересью», трагически вовлекала Пастернака в круг жизнедеятельности тех многочисленных недалёких людей, которые его не понимали. И преследовали. Может ли поэт творить на необитаемом острове? Неизвестно. Может ли поэт творить в кругу себе подобных, если они способны растерзать поэта? Снова неизвестно.
Эти трагические вопросы, узнаваемо связанные с именем Пастернака, было бы естественно адресовать и Борису Шапиро с его поэтическими откровениями. Всем ли они понятны? Нам с женой они были созвучны, но можем ли мы утверждать, что другие гости литературного вечера чувствуют то же, что и мы?.. И должен ли вообще литератор стремится во что бы то ни стало быть своим для публики?.. Не знаем.
На многоточии, которое рифмуется не с полем ответов, а скорее с полем вопросов и хотелось бы на сегодня закончить.
Литературный вечер состоялся. Поездка в осеннее Переделкино нас с женой несказанно порадовала. Мы шли мимо чёрного леса к железнодорожной станции. И вот уже прорезая огнями густую осеннюю тьму, примчалась электричка на Москву. Было пора вернуться из сладостной сказки в привычный мир. И словами Маяковского (впрочем, сказанными совсем по другому поводу) до ясной осознанной боли хотелось когда-нибудь снова посетить Переделкино.
