Похоже, к колыбельке Владимира Соллогуба принесли свои дары многочисленные феи: его оделили и знатностью, и состоянием, и добросердечием, и литературным талантом. Почему же он лишился читательского признания, когда еще даже не был стар и вовсе не исписался?
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
Дед Владимира по отцу, сын польского дворянина, женился на урожденной Нарышкиной, состоявшей в родстве с царями. Богатство деда было баснословно, сам Соллогуб писал: «Я слышал, что у деда моего было до 80 000 душ. Насколько это справедливо – не знаю».
Отец будущего писателя, Александр Соллогуб, женился на Софье Архаровой, дочери московского военного губернатора Ивана Архарова, сформировавшего пресловутый Архаровский полк. В семье Архаровых царил старинный московский уклад: «Жизнь радушная, приветливая, полная широкой ласки и неугомонного хлебосольства <…> жизнь просторная, русская, барски-помещичья, напоминавшая времена допетровские».
Дворцовый церемониймейстер граф Александр Соллогуб запомнился современникам как светский лев, остроумец, законодатель мод – в черновиках первой главы «Онегина» сохранилась строчка «Гуляет вечный Соллогуб». Он прекрасно пел, танцевал на балах, был настоящим денди. Светская жизнь обходилась дорого. Соллогуб, человек глубоко религиозный, в какой-то момент вдруг спохватился, что может оставить детей без копейки, и резко сократил расходы. Он любил и ценил искусство, был по призванию меценатом, как замечал его сын. Он владел хорошим собранием картин, однако оно сгорело вместе с домом в московском пожаре 1812 года.
Владимир появился на свет в 1813 году. Мать его, Софья Ивановна, была женщиной образованной. «Родись она мужчиной, она была бы человеком государственным, – вспоминал Владимир Соллогуб. – <…> Твердость ее характера согласовалась с твердостью ее рассудка. Природа ее была сосредоточенная, логическая, неумолимо последовательная. Сердце ее было сознательно-горячее; но приемы ее были холодные. Женской приторности, увлекающих нежничаний, мгновенных энтузиазмов она не ведала. Детьми своими она не восторгалась и никогда не ласкала их, но беспристрастно и верно ценила их хорошие и дурные стороны…». К ней время от времени приезжал побеседовать император Александр I, ценивший ее логический ум.
Первые связные воспоминания Соллогуба относятся к семейной поездке в Париж – ему тогда было 5–6 лет. Уже тогда, во Франции, мальчик проявил свои артистические наклонности, удачно имитируя выступление уличного музыканта.
По возвращении в Россию Володе и его старшему брату, Льву, взяли учителей; русский язык им преподавал Петр Плетнев, который впоследствии стал ректором Петербургского университета и издателем «Современника» совместно с Пушкиным. Плетнев адресовал маме своих учеников «Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах». Закону Божьему учил протоиерей Иоаким Кочетов – впоследствии действительный член Академии наук. Гувернером был французский поэт и драматург Эрнест Шаррьер.
Зиму семейство проводило в Петербурге, лето – в Павловске, где жила вдовствующая императрица Мария Федоровна. Мальчики проводили время в кругу сверстников из дворянских семейств, участвовали в дворцовых праздниках, которые устраивал их отец.
Родство с Нарышкиными, Олениными, Голицыными и другими аристократическими фамилиями позволило Соллогубу чувствовать себя своим не только в светском обществе, но и в литературном: в салоне у Оленина, президента Академии художеств, бывал весь цвет русской литературы.
Среди самых сильных впечатлений детства Соллогуба – петербургское наводнение 1824 года и семейная поездка, когда он увидел Волгу, услышал, как поют гребцы: «При живительных звуках в глубине моей детской души дрогнула и зазвенела вдруг струна новой сердечной преданности, новой сыновней любви; я понял, что я сам принадлежу к этой песне, этой Волге, этому быту, этой красоте, этой береговой неурядице, безобразной, но родной. Мне стали понятны и грусть, и удаль русского чувства. Я угадал кровную связь свою и с почвою, и с населением. Счастье любви к отечеству мне становилось ясно, как будто солнце проглядывало из тумана». Потом Соллогубу пришлось много путешествовать по стране; недаром и в «Тарантасе», и в «Метели», и в позднем его автобиографическом романе «Через край» герои находятся в дороге. В годы, когда его служба была связана с постоянными разъездами, он писал другу: «Вот моя жизнь… большая дорога, по которой часто приходится ездить в тележке».
А вот его ли это была дорога, нашел ли он свою – так просто и не скажешь.
ДОБРЫЙ БУРШ
Изначально эта дорога предполагалась прямой и понятной: мальчиков в семье готовили к обычной для дворян карьере – статской и военной. Льву была уготована карьера военного, Владимиру – статского. Он должен был служить по части Министерства иностранных дел, и его отправили учиться в Дерпт, нынешний Тарту. Здесь он сдружился с сыновьями Карамзина, особенно с Андреем, и с хирургом Пироговым, тогда еще учившимся в Профессорском институте Дерпта.
На студенческие «вакации» он возвращался в Петербург, во время одной из них он познакомился с Пушкиным. Владимир хорошо пел, писал стихи, начал писать прозу. Своих произведений не публиковал, но охотно читал их друзьям; известно, что еще в 1832 году Жуковский, размышляя над изданием нового журнала, собирался привлечь к работе в нем 19-летнего Соллогуба.
Студенческая жизнь, веселая, вольная и разгульная, закончилась печально. Несколько близких друзей Соллогуба и он сам дружно бранили одного из профессоров, который их притеснял, Владимир произносил особенно жаркие речи. Однажды компания побила профессору окна, Соллогуба при этом не было, однако его сочли одним из безобразников. О дальнейшем писатель вспоминал так: «Профессор, который меня терпеть не мог, и слышать не хотел, что я не находился в ватаге, причинившей ему убыток и неприятности, и на выпускном экзамене так восстановил своих собратов и вообще университетское начальство против меня, так, что называется, «затормошил» меня на экзамене, что вместо кандидатского диплома, на который я сильно рассчитывал, я скромно окончил курс с званием действительного студента…» Это закрывало перед ним многие карьерные перспективы.
ЧИНОВНИК ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ
В 1834 году юноша получил чин губернского секретаря и поступил в Министерство иностранных дел, где его назначили атташе при российском посольстве в Вене. Прослужил он там недолго: сославшись на отсутствие склонности к дипломатической службе, вернулся в Петербург, где перешел в Министерство внутренних дел. Он стал чиновником особых поручений при тверском губернаторе. Работа была связана с бесконечными разъездами, в следующие несколько лет он мотался по стране, то собирая статистику, то описывая губернии, то расследуя злоупотребления.
В Твери Соллогуб познакомился и подружился с Михаилом Бакуниным, будущим теоретиком анархизма, а тогда просто молодым соседом по имению. Бакунин вспоминал об их совместном времяпрепровождении так: «Глаз на глаз с Соллогубом провел целую неделю в старом его доме, в ста верстах от Твери. Мы читали вместе Гофмана, пили по три бутылки вина в день, фантазировали, а когда надоедало, так опять пускались в путь в другую деревню графа…» В Твери же Соллогуба настиг внезапный вызов на дуэль от Пушкина. Как выяснилось, причиной его стали злые языки, которые неверно истолковали невинный бальный разговор молодого графа с Натальей Николаевной Пушкиной.
Соллогуб не собирался стрелять в Пушкина; дуэли, однако, не произошло – дуэлянты встретились, объяснились и окончили дело миром.
А вскоре Пушкин позвал Соллогуба в секунданты, когда в первый раз вызвал Дантеса на дуэль. Тогда ее удалось предотвратить, и едва ли не ключевую роль в этом сыграл Соллогуб. Его воспоминания дают потомкам много важных сведений о том, что предшествовало последней пушкинской дуэли, как невыносимо для него было его положение в свете, к которому он тянулся и которым тяготился.
То же можно сказать и о Соллогубе. Многие литераторы подмечали у него аристократическое высокомерие и вместе с тем – добродушие, литературную скромность и хороший вкус.
В литературу он вошел как исследователь большого света с его интригами, сплетнями, с его всепоглощающей стихией маскарада. Иван Панаев в своих «Литературных воспоминаниях» замечает, что Соллогуб неловко чувствовал себя среди литераторов и литературой занимался как бы не всерьез, между остальными занятиями: «Он говорил, что ему вздумалось набросать небольшой рассказ, что его Краевский взял у него, и спешил прибавить к этому, что он вовсе, впрочем, не намерен быть литератором, а так иногда пишет от нечего делать, от скуки». А когда хотел прочитать новую повесть – начинал с небрежного вопроса: «Не правда ли, что сочинять повести это ужасно глупое занятие? а? Как вы думаете об этом?»
ЛИТЕРАТОР
В печати Соллогуб дебютировал в 1837 году: «Современник» опубликовал его рассказ «Три жениха». Затем последовали «Два студента» в том же «Современнике», «Сережа» в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» и «История двух калош» в «Отечественных записках», которая сделала его известным литератором и, кстати, очень понравилась Белинскому.
«История двух калош» – печальная повесть о талантливом музыканте, который едва не умирает с голоду. Его талант никто не в состоянии оценить, кроме сапожника, который позвал его играть на именины жены в уплату за пару двух испорченных калош. Повесть с ее романтической коллизией – одинокий герой-творец и непонимающее общество – явно восходит к гофмановской традиции, причем наверняка через посредство Владимира Одоевского: Соллогуб был и завсегдатаем его салона, и ценителем его творчества. Роднил их обоих и интерес к музыке.
Соллогуб был вхож в самые известные литературные салоны эпохи, в том числе в салон Софьи Карамзиной, где, по словам Ивана Панаева, и создавались литературные репутации. В доме у графа Михаила Юрьевича Виельгорского, замечательно одаренного музыканта, собирался не только литературный, но и музыкальный салон; там Соллогуб свел знакомство с Глинкой и написал либретто для его оперы «Жизнь за царя», но оно не понравилось композитору. На дочери Виельгорского Софье, близкой подруге великих княжон, Соллогуб женился в 1840 году. Свадьба была пышная, посаженым отцом был сам Николай I. Молодые поселились в доме у родителей невесты, и Владимир завел собственный литературный салон.
Софья была тихой, нервной, религиозной. Гоголь ее любил, беспокоился о ней и послал ей к свадьбе трогательные наставления для супружеской жизни: как себя вести, чтобы не опостылеть друг другу. Гоголь был дружен с ее братом Иосифом и влюблен в ее сестру Анну, но предложения ей не сделал, потому что знал, что мать сестер, фрейлина императрицы, воспротивится неравному браку. Кстати, с Гоголем Соллогуб познакомился еще студентом, когда гостил у своих родственников Васильчиковых: Гоголь служил воспитателем слабоумного сына хозяев Васеньки.
С женитьбой на Софье Михайловне отчасти связана история повести «Большой свет», написанной, как считается, по заказу великой княжны Марии Николаевны. Предыстория такова: на бале-маскараде в ночь на 1 января 1840 года две маски в голубом и розовом домино, под которыми скрывались великие княжны, в разговоре с Лермонтовым задели его чувства. Лермонтов резко ответил, шокированные княжны задумались о мести: ею и должна была стать повесть Соллогуба.
В главном герое повести, Мишеле Леонине, в самом деле угадывается Лермонтов – лишенный, правда, и аристократического происхождения, и поэтического таланта. Леонин влюблен в хорошенькую Армидину из Коломны (в ней видят обычно Екатерину Сушкову), но на бале-маскараде увлекается таинственной маской, за которой скрывается графиня Воротынская. Графиня изливает ему душу, он влюбляется и оставляет Армидину, на которой хотел жениться. Жениться, правда, ему не разрешила бабушка, которая давно подыскала ему партию – юную соседку Наденьку (ее прототипом считают Софью Михайловну). Наденька оказывается сестрой графини; излияния графини – частью хитрого плана заморочить Леонину голову, чтобы он не женился на Наденьке, которой сестра ищет более выгодную партию. Чистосердечная и обаятельная Наденька выходит замуж за Щетинина, в котором отдаленно угадывается сам автор, а посрамленный Леонин уезжает из столицы, негодуя на нравы света и сожалея, что потерял чудесную девушку, которая была его нареченной невестой.
«Большой свет» долго считали гнусным пасквилем на Лермонтова. Впрочем, сам поэт так не считал, отношений с Соллогубом не порвал, а даже еще больше с ним сблизился.
Но истинную литературную славу Соллогубу принес не «Большой свет», а «Тарантас», замысел которого восходит к 1839 году. Тогда Соллогуб вместе с князем Григорием Гагариным, известным художником, отправился путешествовать по России, чтобы описать и зарисовать местный колорит. Но повесть иронизирует над этой затеей: вместо художника и литератора в тарантасе едут помещик средней руки и юноша, вернувшийся из-за границы и желающий постичь, что такое Россия. Местный колорит оказывается связан с бесконечными бытовыми неудобствами, влияние цивилизации сказывается на туземных нравах до такой степени, что даже цыгане вместо огненных диких песен поют водевильные романсы.
Соллогуб, чуть не полжизни проведя в дороге, много видел и мог живо и занимательно рассказать читателю о той стране, которая жила, пела и плакала за пределами больших городов. Здесь его искания, конечно, шли в том же русле, что и поиски «натуральной школы», и «Тарантас» был радостно встречен Белинским.
В финале герой повести видит сон, где тарантас превращается в странную птицу-гипогрифа (конечно, литературоведы говорят, что в гоголевскую птицу-тройку) и летит в утопическое будущее: «…на целой земле не было места, где бы не сияло благоденствие, не было угла, где бы не означался труд. По всем рекам летели паровые суда, и сокровища целых царств с непостигаемой быстротой менялись местами и всюду доставляли спокойствие и богатство. <…> Но один город сверкал ярче прочих и церквами своими, и царскими палатами, и горделиво-широко раскинулся он на целую область. Могучее сердце могучего края, он, казалось, стоял богатырским стражем и охранял целое государство и силой своей и заботливостью. Душа Ивана Васильевича исполнилась восторгом. Глаза засверкали. «Велик русский Бог! Велика русская земля!» – воскликнул он невольно, и в эту минуту солнце заиграло всеми лучами своими над любимой небом Россией, и все народы от моря Балтийского до дальней Камчатки склонили головы и как бы слились вместе в дружной благодарственной молитве, в победном торжественном гимне славы и любви».
После этого торжественного гимна славы и любви сновидец просыпается, стукнувшись обо что-то головой, и обнаруживает себя лежащим в грязи под перевернутым тарантасом.
Соллогуб никак не истолковал этот сон и пробуждение после него, не обозначил своей авторской позиции: его ли это мечта или пародия на славянофильскую мечту? Он разделяет ее или смеется над ней? Горюет или издевается? Тогдашняя публика любила определенность и обычно не прощала авторам подобных фокусов.
Тем не менее «Тарантас» был принят благожелательно. С трудом проехав через цензуру, он вышел роскошным изданием с цветными иллюстрациями в 1845 году огромным по тем временам тиражом 5 тысяч экземпляров. Соллогуб стал знаменитым писателем. Однако следующие его повести такой читательской любви не получили – и, может быть, зря. Особенно жаль прелестную «Метель» с ее стихией снега, вьюги, судьбы, которая бросает случайных людей друг к другу. Человек и судьба, человек и стихия – «Метель» тянет ниточку от Пушкина к Цветаевой, в чьей «Метели» гораздо больше соллогубовского, чем пушкинского, – а дальше – «мело, мело по всей земле, во все пределы»…
При этом он продолжал служить в Министерстве внутренних дел – описывал губернии, собирал статистику, расследовал незаконную вырубку лесов. Получал чины, и в 1848 году стал коллежским советником. В 1850 году он был командирован в Центральный статистический комитет на Кавказ, где прослужил шесть лет. За это время успел издать несколько этнографических очерков и документальных книг, организовать в Тифлисе русский театр и написать для него несколько пьес, издать «Закавказский альманах» со своей пьесой, опубликовать биографию генерала Котляревского и отредактировать двухтомные «Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества».
В 1856 году он с почетом вернулся в Петербург: стал камергером и придворным историографом. Издал пятитомное собрание своих сочинений, чтобы напомнить публике о себе. Но общество изменилось: теперь оно жило другими чаяниями, читало другие книги – и в этом новом обществе Соллогуб оказался устаревшим писателем. Его пьесу «Чиновник», поставленную в Александринском театре, ехидно разбранил Николай Павлов, его пятитомник с оскорбительным сочувствием отрецензировал Николай Добролюбов. Рецензия эта больше похожа на некролог: критик называет Соллогуба «писателем, пережившим свою литературную славу».
Что бы Соллогуб ни писал впоследствии – вся его слава осталась в 40-х годах. Он еще послужил на Кавказе, съездил в Париж для изучения театрального дела, свел знакомства с парижскими литераторами, написал пьесу на французском языке, ее поставили, но попытки Соллогуба вернуться в литературу сопровождались дружным глумлением демократической критики.
ТЮРЬМОВЕД
В начале 60-х годов Соллогуб решил доказать себе и остальным, что он в состоянии взяться за решение сложной административной задачи. Как раз в это время Министерство внутренних дел озаботилось судебной и тюремной реформой. Одной из важных задач, которые предстояло решить, было создание исправительного заведения нового типа. Ученый-тюрьмовед Михаил Галкин-Враской рекомендовал Соллогуба министру Валуеву как человека, способного создать модель такого заведения. С 1865 года Соллогуб возглавил Московский смирительно-рабочий дом, занимая при этом общественный пост директора Московского губернского попечительного о тюрьмах комитета. Он всерьез взялся за изучение тюрем и пришел к неутешительному выводу об их неэффективности и вредности. Он опубликовал несколько брошюр, посвященных организации пенитенциарных учреждений в России и выдвинул свои предложения. Одним из главных среди них был отказ от ссылки в Сибирь: Соллогуб считал, что ссыльные вредят и законопослушному населению Сибири, и ее экономическому развитию, которое должно строиться на вольном предпринимательстве, а не на каторжном труде.
Он придумал систему трех работ для арестантов: карательных, или «черных», – тяжелый физический труд, за который не дают денежного вознаграждения; дисциплинарных, или «серых», – механических работ в помещении, за которые арестант получает часть денег; и поощрительных, или «белых», – когда осужденный получает нужную для общества профессию и зарабатывает деньги. По этим ступеням, от «черной» к «белой», он передвигался в течение срока заключения в зависимости от своего поведения.
В своей экспериментальной тюрьме Соллогуб завел ремесленные артели, открыл школу, разбил огород, создал библиотеку – словом, отнесся к арестантам как к людям и занял их делом, отчего они стали меньше пьянствовать, безобразничать и сбегать. В 70-е годы он уже занимался международной пропагандой своего опыта и стал инициатором проведения Первого тюремного конгресса в Лондоне. За свою работу Соллогуб был удостоен звания тайного советника – но не получил тех полномочий, на которые надеялся, чтобы добиться расширения реформы.
Последнее десятилетие жизни оказалось для Соллогуба бурным. В 1877 году, во время русско-турецкой войны, его как придворного историографа отправили в императорскую штаб-квартиру действующей армии – документировать происходящее. Итог этой командировки, «Дневник высочайшего пребывания императора Александра II за Дунаем в 1877 г.», вышел подарочным изданием, небольшим тиражом и не поступал в продажу.
В 1878 году скончалась Софья Михайловна. Брак оказался неудачным, супруги – слишком разными. Семья Виельгорских была строгой и бонтонной, Соллогуб был в ней возмутителем спокойствия. Он любил свет, играл, проигрывался – вообще вел себя как светский повеса; жена предпочитала молитву, уединение и покой, занималась детьми, которых в семье было восемь (из них две девочки умерли в младенчестве и одна – 9 лет от роду). Словом, семейная жизнь разладилась, и супруги со временем стали жить порознь.
Еще при жизни жены Соллогуб познакомился с Варварой Аркудинской, свойственницей новороссийского губернатора Ланжерона. Как только смерть жены освободила его, он женился на Аркудинской: на день венчания жениху было 66 лет, невесте – 27. «Эта женитьба на женщине не его круга, вульгарной и грубой, отдалила от него близких и заставила жить большей частью вне Петербурга, бывая в столице лишь наездами, – пишет И.С. Чистова. – К.Ф. Головин, встретившийся с Соллогубом в 1880 г. в Гамбурге, записал свои впечатления от этой встречи: «...Это не был уже тот веселый, брызжущий остроумием Соллогуб, которого я знал прежде. Место первой его жены, настоящего ангела кротости <...> заняла какая-то авантюристка...». Сам Соллогуб в «Воспоминаниях» хвалил ум своей жены, посмеивался над ухажерами, которые вились вокруг нее на водах, принимая ее за его дочь, и сетовал на сплетни, которыми был окружен его второй брак.
Он уже был очень болен, поэтому жил то в Крыму, то за границей, где и умер в 1882 году, далеко пережив свою литературную славу.
Столько фей стояло у его колыбели, столько даров они ему принесли, а в финале осталось какое-то горестное чувство несостоявшейся жизни. Все как-то не то и не так выходило, как будто он не смог выбрать себе дорогу – и не то пытался идти на все четыре стороны сразу, не то плыть по течению. Жизнь, в которой не оказалось фокуса, главной мысли, основной страсти, распылилась, расточилась по водевилям, куплетам, придворной историографии…
А вспоминали его добром – как человека легкого, доброжелательного, не завистливого, радостно принимающего всякий талант, спешащего помочь, похлопотать, заступиться, облегчить положение страдающих. Кто возьмется взвешивать эту жизнь на весах и признавать ее удавшейся или неудавшейся?
