Писатель и экс-главред «Секрета фирмы» Николай Кононов рассказывает о «Восстании» — документальном романе, который вошел в шорт-лист премии «НОС». Bookmate Journal расспросил писателя о новой книге, смысле жанра докуфикшн и когда Россия прекратит жить прошлым.
Месяц бесплатного пользования Букмейтом — по промокоду zenbookmate
— Что предшествовало решению написать «Восстание»? Откуда взялся интерес к теме?
— Когда я писал «Бога без машины», вокруг действующих лиц существовала некая интрига, само предпринимательство как феномен развивалось.
Нулевые — время, когда любой мало-мальски осмысленный бизнес рос. Ничего особо не было, при этом нефть росла в цене. У людей появились деньги, они смогли делать бизнес. Когда книга вышла, была другая эпоха. Я посмотрел на их истории и понял, что они укладываются в некую сюжетную матрицу.
Я увидел этих героев их в определенный красноречивый отрезок времени, когда еще не началось движение в сторону очевидных репрессий по 158-й статье («Мошенничество»). Тогда у многих были иллюзии касательно того, что бизнес в России со временем полюбят, мол, власть на нас сделала ставку. Тогда был экономический рост, и ты мог открыть кафе и в нем делать ужасный сервис, у тебя тарелки могли быть битыми и чебурек невкусный, но была низкая конкуренция. Палка, посаженная в землю, натурально расцветала и давала чудесный виноград. Было легко.
— И что произошло дальше?
— Потом случился крымский поворот, начались игры с гордостью граждан, начался поиск врагов, большевистские скелеты в отечественном шкафу сплясали джигу, и стало ясно, что на современном материале ничего интересного в ближайшие годы не напишешь, все укладывается в два-три простых сюжета. При этом писателю без материала и без героев живется плохо; мне же особенно плохо без неизвестных доселе героев, я люблю писать о персонажах и явлениях, которых никто не заметил, а зря. Поэтому под гром скелетов я с 2014 года искал новое археологическое поле интереса, новые темы и идеи.
Отчаявшись, я зачем-то решил написать историю русской нефти, которая казалась такой магически-символической субстанцией для здешних мест, взял какое-то количество интервью, слетал в Иркутск и наконец так загнался, что заснул за рулем, попал в аварию и едва не умер от множества травм. Немного касаясь в своих разысканиях death studies, я знаю, что люди склонны преувеличивать причины и следствия встречи со смертью, но все равно не могу отделаться от ощущения, что на новые объекты интереса — постпамять, парадоксы работы с прошлым — я наткнулся именно так, пережив некие реаниматологические страсти. И, уже оттолкнувшись от этого интереса, раскрывающегося на околосоветском материале, я нашел темы для ближайших книг.
— «Восстание» написано в жанре докуфикшн — смеси художественного вымысла и документальных свидетельств. Расскажите, почему?
— Все мы находимся в сложных отношениях со временем. Всем нам однажды приоткрывается дверь в прошлое, и мы чувствуем, как оттуда веет потусторонний ветер и шепчет: «Все было не так, все было не так...» И люди поднимаются, ищут свидетельства о своем роде, родном месте. Конечно, в России, где несколько раз все разрушалось, сносилось, семьи растаскивались для государственных нужд в разные части континента, это особенно травматичная точка.
Я не могу и не хочу сепарироваться, я нахожусь внутри русской истории, и важная часть моего метода заключается в том, чтобы передавать прошлое максимально ощутимо, гиперреально. Алексей Герман старался добиться этого в каждом фильме, и я его понимаю: сколько-нибудь новые художественные идеи, нарративы, связанные с абсурдом и трагизмом этого мира, растут из достоверности обстоятельств, когда тебе не нужно накидывать шаль магического реализма, не нужно играть ни в какие формальные и жанровые игры со зрителем (читателем). Если вернуться к вопросу, то попытка заново прожить прошлое меня не очень интересует сама по себе — его все равно не проживешь. Меня интересуют отношения с временем, идеи, следующие из пристального наблюдения за судьбами героев, и запечатление добытого максимально изобретательными средствами литературы.
— Как вы выбрали героя «Восстания»?
— Я наткнулся на воспоминания о Норильском восстании — бунте политзаключенных в 1953 году, почитал кое-какие их мемуары, вычислил главного специалиста по этому событию, историка Аллу Макарову, которая жила на Таймыре, а сейчас перебралась в поселок Лебяжье на берегу Финского залива, и с благоговением поехал к ней. Именно она рассказала мне в числе прочего о единственном оставшемся интервью Сергея Соловьева, где цитируется его сонник. С помощью «Мемориала» и редактора сборника мемуаров о восстании Галины Касабовой я получил доступ к соннику, письмам и другим документам. И, уже изучив все это, я придумал роман «Восстание».
— Когда Россия прекратит жить прошлым и начнет смотреть в будущее?
— Крайне сложно заставить себя принять тот факт, что прошлое не повторяется, и если ты ищешь какие-то рифмы, то нужно делать это крайне осторожно. Но без понимания прошлого ты просто обрубаешь кабель, ведущий в будущее, то есть не можешь сколько-нибудь основательно представить, что ждет в будущем. Думать о будущем на каких-то основаниях — сложный пируэт, который не всем доступен.
Чтобы понять, насколько это трудно, достаточно посмотреть на научную русскоязычную фантастику. По идее, ей надлежит основываться на гипотезах и исследованиях.
Нельзя просто придумать, что все уши у людей стали синими или что все вдруг получили способность мгновенно перемещаться в пространстве. Нужно придумать, что предшествовало, спроектировать гуманитарные последствия событий.
Я это вспомнил, потому что недавно работал в жюри премии научной фантастики «Будущее время», и, посмотрев лонг-лист работ, которые пришли, мы поняли, что с содержательным изложением проектов будущего у людей беда: или люди удовлетворяются ассоциациями первого ряда, или придумывают что-то бесповоротно оторванное от жизни и науки. Это не просто эскапизм, а какие-то розовые пони в вакууме — и, конечно, минимальная авторская изобретательность на таком фоне вызывает вау-эффект. В общем, с одной стороны нет культуры хорошо фундированных размышлений о будущем, а с другой — непроработанное прошлое берет за плечи и разворачивает, как беньяминовского ангела истории, лицом к себе. Этот эффект усиливается еще и близостью ХХ века, настолько кошмарного и чудовищного, что в его гравитационном поле трудно размышлять о будущем в художественной форме.
— Что вы читали из советской фантастики?
— Мне в детстве жутко нравились все эти «Туманности Андромеды», все эти «Тайны двух океанов». «Гиперболоид инженера Гарина». Какой-нибудь Илья Варшавский совершенно бесконечный. «Молекулярное кафе». Станислав Лем и навигатор Пиркс. Очень понятный набор позднесоветского ребенка.
— Что сейчас пишете?
— Я собираю материал для следующего романа, меня давно интересовала вторая волна русской эмиграции, истории так называемых дипи — displaced persons, «перемещенных лиц». Около пяти миллионов русскоязычных людей осталось после войны в Европе, и их часть вовсе не хотела возвращаться обратно. По разным причинам. Среди дипи отметились люди с самыми разными траекториями: от преступников до блаженных. Эти лагеря беженцев просуществовали среди руин Европы до 1951 года, и с их насельниками происходило много невероятного.
— Вы много писали о бизнесе. Помогло ли это в запуске вашего курса писательского мастерства?
— Когда пишешь про предпринимателей, ты коллекционируешь их опыт. Например, когда я писал книгу про Павла Дурова и разговаривал с ним, мы не просто в кафе сидели и болтали, я был у них в офисе. Я подсмотрел многие вещи, которые мне потом помогли быть редактором. Не в смысле редактирования текста, а в плане менеджмента и культуры принятия решений.
Есть история про decision making, которая съедает кучу времени во многих редакциях, да и во многих коллективах. Важно понимать, как быстро и по каким критериям мы оцениваем пришедшую извне идею или гипотезу. Обычно мы все об этой идее понимаем в первые десять секунд. Если идея сложная, окей, мы оцениваем ее в первые 30 секунд. В каких-то суперредких случаях, когда сложная идея, многоступенчатая, надо взять больше времени, чтобы подумать. Обсуждать все это нужно быстро, по делу и очень внимательно слушать себя, хочешь ли ты на самом деле эту идею воплощать или нет.
С моими курсами это все не особо помогло, потому что это вообще не бизнес, я делаю их нерегулярно. Для меня важнее, чтобы люди учились искать темы, чтобы я вывел в свет авторов, которые владеют крутым материалом, но не очень понимают, что с ним делать. Для меня это скорее идет в графе «Общественное благо», нежели как способ заработать. Я не рассматриваю это как бизнес, мне это помогает просто в организации времени. Эгоистический мотив в том, что я узнаю гораздо больше.
Приходит человек и говорит: «Привет, я из Твери. Я полез смотреть в архив дела людей, которые были осуждены за сотрудничество с немецкими оккупантами. Среди них актеры, главврачи и т. д. Я хочу написать историю под названием „62 дня“ — 62 дня — это срок, который Калинин (Тверь) был оккупирован. Помогите, что мне делать с этим материалом? На чем фокусироваться? Как мне самому разобраться в себе, что мне в этом интересно?» Я рад помочь и при этом рад узнать, что там было с Тверью. Например, потому что я тоже интересуюсь темой оккупированных территорий и жизнью на них. Или приходит человек и говорит: «Я хочу написать что-то про „Загорский эксперимент“» (был такой эксперимент в 1970-е годы, когда в Загорск привезли из разных частей Советского Союза детей, которые были признаны абсолютно безнадежными в своем умственном развитии. Группа психологов с ними работала, и в итоге несколько детей стали кандидатами наук, а некоторые просто социализировались и живут в обществе, а не в интернате). Я хочу про это написать, потому что это великий эксперимент». Дальше начинается разговор с автором, что там внутри, что об этом можно написать, кто из героев еще жив и так далее.
— Когда люди устанут от мысли, что предприниматели — злые люди, которые вечно хотят на ком-то навариться?
— Это может поменяться, но когда — сказать трудно.
Большая проблема в том, что люди мыслят внутри существующих фреймворков и свои судьбы решают тоже внутри очевидных схем. Малейшая попытка выйти за их пределы сложна, иногда кажется, что спорящие нарочно нарезают 77-й круг около вопроса «Этично ли красть серебряные ложечки за завтраком?».
И с «Богом без машины» так же, некоторые мои герои застыли во времени, потому что так устроена их жизнь. Как у рыбаков из Русского Устья, которые смешались с якутами и остались жить на берегу Ледовитого океана. Православие у них срослось с язычеством и стало чем-то третьим, причудливым. Много героев, которые попали, подобно этим рыбакам, в ловушку русского тумана, который затягивает в бесконечные бои местного значения и с трудом пропускает внутрь себя другие идеи. Мир существенно ушел вперед, повестка стала совершенно другой.
— Что важно знать писателю-документалисту?
— Нужно понимать, откуда идеи взялись и чем они детерминированы. Ходила в виде мема такая прекрасная схема: таймлайн философии — кто с кем спорил, кто из кого произошел. Это все нужно не в виде плакатов понимать, а в виде сущностных связей. Иначе будешь повторяться и приходить к идеям, чью генеалогию мог бы проследить. Не говоря уже о том, что у тебя появляется дополнительная рамка для самоанализа.
Мне очень помог курс о Кембриджской школе, о которой я знал лишь что-то поверхностное, и о самом ее методе. Я думал, что читал Ханну Арендт, но, вглядевшись в «Истоки тоталитаризма», понял, что не читал, а скроллил. Пример — концепт случайной жертвы.
Террор в тоталитарном государстве (или в переходных режимах, от авторитарных к тоталитарным) предполагает, что жертва всегда должна быть в страхе, и поэтому жертвы часто выбираются случайно. Чтобы никакой логически и фактически обоснованной вины, чтобы because fuck you that’s why. События лета 2019 года показывают, что власть творчески переосмыслила этот концепт.
Идут суды, в которых какие-то дела заканчиваются успехом, а какие-то нет — это ситуация, когда намеренно отсутствует явная система координат.
Месяц бесплатного пользования Букмейтом — по промокоду zenbookmate
Понравился материал? Ставьте лайк и подписывайтесь на канал Bookmate Journal
Автор: Валерия Пуховицкая
