Давным-давно, в моём далеком детстве, кто-то подарил мне несколько открыток. Нет, не советские открытки с пейзажами или весёлыми новогодними зайцами Виталия Зарубина.
Это были настоящие «не наши» открытки «оттуда», из-за железного занавеса.
На трёх блестящих, плотной бумаги открытках были виды Кёльна и его герб посередине; виды Лейпцига и панорамы Дрездена с долиной Эльбы.
Я берегла их как зеницу ока и периодически рассматривала, пытаясь представить, что вся эта красота где-то, в недостижимой, непредставляемой дали, совершенно реальна.
Кажется, я даже не мечтала когда-нибудь оказаться там. Наверное, в те времена мы были так ограничены своей ежедневной серой будничной жизнью, замкнутой жёсткими рамками советского режима, что мечтать поехать куда-либо кроме дружественной Болгарии или Венгрии было всё равно что мечтать полететь на Марс.
Но спустя много лет, когда представилась возможность посетить Дрезден, я сразу вспомнила те открытки из моего детства, блестящую ленту и зелёные берега Эльбы и белые статуи какого-то сказочно-красивого дворца.
Эльба с белыми теплоходами и здания исторического центра Дрездена – первое, что я увидела, подъезжая к городу.
Знакомство со Старым городом – Альтштадтом – началось с двух соседствующих площадей: Театральной и Дворцовой.
На Театральной площади находится Дрезденская государственная опера (опера Земпера) и памятник королю Иоганну Саксонскому перед ней. Иоганн Саксонский вошёл в историю как очень образованный монарх, который слыл знатоком литературы и сделал великолепный перевод «Божественной комедии» Данте, выдержавший шесть изданий, в том числе и после смерти короля.
На Дворцовой площади – Шлоссплац – высятся шпили Дрезденского замка-резиденции и Хофкирхе – католической придворной церкви.
В облике исторических зданий мне сразу бросилась в глаза пестрота слагающих их камней – тёмные, почти чёрные, чередовались со светло-песочными.
Это не случайность и не последствия воздействия ветров, дождей или снегопадов.
Это память о страшной войне и последствиях варварских бомбардировок Дрездена, осуществлённых Королевскими военно-воздушными силами Великобритании и Военно-воздушными силами США 13–15 февраля 1945 года.
В результате серии чудовищных бомбардировок город был почти полностью разрушен, выжжен дотла.
Первые бомбы сбросили британские тяжёлые бомбардировщики, и в считанные минуты город был объят пламенем. Фугасные бомбы второй волны способствовали распространению огня.
В результате объединения разрозненных очагов пламени возник огненный смерч, поглотивший в вихре смертельного торнадо людей, улицы, здания. Температура в огненном смерче достигала 1500 градусов. Это страшно даже представить… Ад, сброшенный на землю.
После окончания войны развалины дворцов, церквей и жилых зданий были разобраны и вывезены за город, и на месте Дрездена осталась лишь разметка уничтоженных улиц и зданий. Восстановление центра города заняло 40 лет. Первыми были восстановлены дворцовый ансамбль Цвингер и Опера Земпера.
Замок-резиденцию и Фрауэнкирхе немцы начали восстанавливать только в начале 90-х.
Это была скрупулёзная работа, использовались сохранившиеся рисунки и фотографии зданий. Были определены места расположения сохранившихся кирпичей, и здания возводились с установкой кирпичей на их былые места, чтобы сохранить максимальную историческую достоверность. Отсюда и пестрота стен: старые камни, пережившие смертоносные бомбардировки, соседствуют с камнями, заложенными в наши дни.
Трагическая история города произвела на меня неизгладимое впечатление, и, гуляя по Дрездену, я мыслями снова и снова возвращалась к событиям той войны. У меня был всего один вопрос: ЗАЧЕМ? Война заканчивалась, её исход был очевиден. Дрезден – не столица гитлеровской Германии, не стратегически важный объект. В этом городе переживали войну мирные люди, там находили пристанище беженцы.
И вот чьим-то росчерком пера – по величественным роскошным зданиям, по улицам, домам, по женщинам, старикам, детям – испепеляющим огнем. ЗАЧЕМ? Месть? Но тогда это была месть, направленная не по адресу. Мстили тем, за кем не было вины. Из всего этого следует только один вывод: зло всегда порождает зло, и уничтожает всё на своем пути.
Частью архитектурного ансамбля, соединяющей Театральную и Дворцовую площадь, является дворцовый ансамбль Цвингер и его картинная галерея, называемая также «Галерея старых мастеров».
Тут передо мной встала серьёзная дилемма: какие музей и галереи выбрать для посещения? В Цвингере, кроме Галереи старых мастеров, располагается также собрание фарфора (Porzellansammlung) и физико-математический салон (Mathematisch-Physikalischer Salon).
Допустим, без экспонатов физико-математического салона я обойдусь. Картинной галерее нужно посвятить значительное время, собрание фарфора тоже интересно посмотреть. Но остается ещё галерея «Зеленые своды», сокровищница саксонских курфюрстов и королей!
И в этот момент я совершила ошибку, о которой сожалею до сих пор. Я поставила в план посещений Музей фарфора, пожертвовав ради этого галереей «Грюнес Гевёльбе».
Когда впоследствии я посмотрела каталоги и услышала отзывы туристов, посетивших галерею, я рвала на себе волосы в бессильной тоске. Но исправить было уже ничего нельзя. На память осталась только открытка с одним из экспонатов сокровищницы и твердое решение посетить галерею в следующий свой приезд в Дрезден.
В Дрезденской картинной галерее я провела несколько часов, и впечатления от соприкосновения с вечным и прекрасным живы до сих пор.
Уже будучи студенткой, я как-то завела разговор с отцом на тему живописи Казимира Малевича и безапелляционным тоном, весьма распространённом у профанов, заявила, что это не искусство, оно ничего не даёт ни уму, ни сердцу, так намалевать и я могу. Вот Шишкин еще ладно, «Корабельная роща» и всё такое. По крайней мере, красиво.
Помню до сих пор, как отец спокойно ответил мне: «Просто пока живопись ничего не говорит тебе. Понимаешь, смысл ведь не в том, чтобы фотографически точно изобразить действительность. Художник передаёт ощущения, видение. И каждый, кто смотрит на картину, тоже видит по-своему, и ощущения она вызывает у всех разные, свои. Ты поймёшь. Однажды это откроется тебе, внезапно».
Отец был прав. Это случилось именно так, как он сказал: внезапно. Как будто серая пыльная занавеска упала с моего окна, и я вдруг остро, ясно, до мурашек, до костного мозга, всеми чувствами, зрением вобрала в себя многообразие красок, их сочетаний, того, как они отражают мир. И начала жадно искать во всём, везде передачу восприятия этого мира в рисунках, пастелях, этюдах, графике, полотнах.
Так в моей квартире появились первые акварели. Потом всевозможные каталоги русской и европейской живописи. Сформировались предпочтения.
Мои любови очень разносторонни, я люблю импрессионистов и постимпрессионистов – Писсарро, Гогена, Ван Гога, Коровина, но не меньший восторг вызывают голландские художники Северного Возрождения – Ван Эйк, Робер Кампен, Рогир Ван дер Вейден – их полотна, написанные тёмными красками, со странно непропорциональными, притягательно-некрасивыми Мадоннами и уродливыми младенцами – это какое-то необъяснимое, неправильное, абсурдное совершенство.
Первое знакомство с удивительной живописью Яна ван Эйка произошло именно в Галерее старых мастеров, где хранится его «Дрезденский триптих». Он маленький, яркий, а мельчайшие детали интерьера, элементы одеяний выписаны с ювелирной, филигранной точностью.
У меня осталось стойкое воспоминание, что картина как будто посыпана золотой пыльцой. То ли какие-то детали были написаны золотой краской, то ли текст, сделанный на оригинальных рамах всех частей картины. На нижней планке центральной панели на латыни написано: «Иоханнес де Эйк выполнил и завершил в лето Господне 1437. Как я сумел». Эти слова оказались доступны для прочтения лишь в 1958, спустя почти 520 лет после создания триптиха.
Ещё один любимейший художник – Виллем Клас Хеда. И тоже первое знакомство – в Дрезденской галерее. Блики света на серебре и ощутимая тонкость стекла бокала заставили меня стоять... нет, зависнуть перед картиной, причём, мне кажется, я и физически висела где-то между полом и потолком.
Сикстинская Мадонна занимает центральное место в большом зале галереи. В нём царит полумрак, и только картина, большая, с фигурой в человеческий рост, мягко подсвечена.
Конечно, об этом шедевре Рафаэля знают и слышали все. Но увидеть его воочию – это совсем иное.
С полотна Рафаэля смотрит на вас юная женщина, почти ребёнок, с выражением лица кротким и доверчивым. Ступая по облакам, она несёт навстречу жестокому миру своё дитя. В её нежных глазах живёт печаль, потому что она понимает, что отдает своего малыша на муки и смерть.
Но так велико самопожертвование матери и её вера в неизбежность свершающегося, что она идёт, прижав к себе сына, и только в страдальческих глазах младенца отражается скорбное знание об ожидающей его участи.
Маленькое полотно, поразившее меня – «Шоколадница» Жана-Франсуа Лиотара. Представьте себе, это рисунок пастелью на пергаменте!
Рисунок лёгкий, будто летящий, при этом с невероятной передачей тончайших деталей – прозрачности стекла стакана, наполненного водой, складок накрахмаленного передника служанки, оттенка её кожи, неровности рельефа стены.
В экспозиции Дрезденской галереи представлены также полотна Рубенса, Рембрандта и Тициана, но, коль скоро я не являюсь поклонницей их пышной живописи, то не стану и рассуждать о ней.
Продолжение следует:
Ещё по теме:
📌 "Бавария. НЮРНБЕРГ: пряничный городок и его темное прошлое"
📌 "Бавария. НЮРНБЕРГ: мирный город нежных красок"
Ранее:
📌 "Италия, amore mio. ФЛОРЕНЦИЯ: златокудрая дева Ренессанса"
Далее:
⛲ "ПРАГА: укончите, просим, выступ а наступ, дверже сэ завирайи"
✅©ГалопомПоЕвропам
До встречи на канале!
