В памяти сохранилось, как отец читал «Запечатленного ангела», и как все смеялись, когда дьякон Ахилла поймал «черта» в канаве,— даже кот Бруно вдруг поднялся с коврика и подошел к столу, словно ему тоже было интересно слушать, как отважный дьякон везет «черта» на санях в город на расправу. А потом, помнится, она плакала: было жаль доброго Ахиллу, умершего так нелепо...
В том далеком прошлом мир, казалось, был прост и ясен, легко объясним. Все свои чувства в нем можно было бы точно выразить словами. Слова точно выражали понятия. Зло, добро, любовь, ненависть... Казалось, понятия значили только то, что они значили, ничего больше. Но с годами окружающий мир видоизменялся, словно погружался в туманную дымку, размывающую его очертания. До чего же теперь не похож он на тот, каким был в детстве и юности! И когда-то простые понятия об окружающем постепенно утратили прежнее значение, приобрели иной смысл, усложнились настолько, что требуют дополнительных определений — всякий раз новых и новых.
Сегодня, а вернее — вчера, потому что сейчас уже за полночь, Сережка спросил — странные в тот миг у него были глаза,— была ли она счастлива с Деевым. И она сказала, что ей трудно ответить. Счастье, как и любовь,— понятия слишком общие, какие-то хрестоматийные. Будет правильнее, если спросить, какие чувства она испытывала к Дееву. Ибо что такое счастье, как не совокупное множество чувств и ощущений. Как и любовь. А он удивился: множество? Чувств и ощущений? Как это понять?
Принялась объяснять.
Сережка был весь внимание. В его позе — нога на ногу, руки скрещены на груди — сквозило что-то от Деева. Даже, грешным делом, подумалось: не шаржирует ли он покойного мужа? Не решил ли поиздеваться над ней? Насторожилась, но моментально поняла: нет, его поза чисто случайна, взгляд слишком углублен в ее речь, сосредоточен на интонациях, с которыми она повествует, что именно влекло ее к Дееву и кем тот был для нее.
А Деев, говорила она, был для нее и другом, и мужем, и наставником. Всем-всем-всем, чем только мужчина может являться для женщины. Замечательный, светлый человечище! И подчеркнула:
— Он был личностью.
Говорила, а сама сомневалась; возможно, Сережке неприятно слушать ее песнопения о Дееве. Покойный муж никогда не вызывал у Логачева симпатий. Быть может, он воспринимает ее откровения с той снисходительностью, с какой человек знакомится с некрологом на смерть давнего недруга? Согласно кивает, а что на душе? Не выглядит ли она в своем словоизлиянии пиявкой, в свое время присосавшейся к человеку незаурядному, насыщавшейся животворными соками этой творческой личности, пиявкой, раскусившей, какие возможности и выгоды открывает ей совместная жизнь с Деевым, нежданно ставшим для нее всем: другом, мужем, наставником, повелителем ее судьбы, зодчим и строителем, воздвигшим для нее крепость, надежно охранявшую от превратностей жизни, мудрецом, раскрывшим ей, где нужно искать подлинные сокровища окружающего мира, и что представляют из себя истинные ценности, и возле каких дверей нужно сказать: «Сезам, откройся!»
Говорила, а сама чувствовала: ей небезразлично, что думает о ней Сережка. Ее, наверное, многие считают пиявкой. В том числе и свекровь. Но Сережка не должен так думать. Конечно, Деев дал ей многое, чего нельзя измерить пи одним аршином. Развил ее ум. Научил самостоятельно мыслить. Приобщил к науке. Заставил искать свое место в ней. Придал уверенности в собственных силах. Помог утвердиться среди людей. Позволил взглянуть на мир его глазами. И увидеть то, чего она не замечала прежде и, возможно, чего бы она никогда не увидела, не познала, если бы не он... Благодаря ему она попала в среду, где царил иной «масштаб ценностей», где люди рассчитывали преуспеть только полагаясь на свои собственные способности. Там были свои авторитеты, там было свое понимание жизненных идеалов. Она открыла новый для себя мир, поразивший ее воображение, и она осталась в нем. Навсегда. Нет дороги назад. Мосты сожжены. Потому что, познав ценность истинную, ты уже никогда не удовлетворишься фальшивкой, тебе будут претить подделки, как претят теперь разговоры о дубленках, зарплате, автомашинах, футболе, ювелирном золоте, привезенных из-за границы вещах, фигурном катании на льду, сомнительных подробностях из жизни актеров кино и див, мелькающих на телеэкранах в популярных передачах. Конечно, Деев вдохнул в нее новую жизнь. Садовник, выпестовавший роскошную яблоню из хилого, не раз битого морозом саженца. Пигмалион.
Но разве она оказалась неблагодарной?
Разве она не стала Его единомышленницей, Его правой рукой? Помогала Ему всегда и во всем. На ее плечах лежала вся Его черновая работа в науке. Бегала по библиотекам, рыскала по патентным отделам, моталась по цехам экспериментально-механического завода, печатала для Него на машинке. Статьи, рецензии, доклады — вся Его переписка проходила через ее руки, иной раз до полусотни писем в день. А работа в лаборатории? А просмотр и читка рефератов? Жизнь ее бурно текла по руслу, проложенному Им для нее.
