Через вечность дурацкого бега ноги все же решили отказать. Я рухнул на траву, как подкошенный, лицом вниз. Вечность — это, если что, десять минут. Да уж, бегун из меня хреновый. И человек, если честно, тоже…
Я тяжело вздохнул и перевернулся на спину. Стряхнул с лица прилипшие травинки. Может, все-таки зря я сбежал? N ведь ради меня к ребятам приедет… Приедет — а меня там нет. Расстроится, наверное…
Да с чего ей расстраиваться? Нужен я N, что ли… И не ради меня она к Анюте с Лехой едет. Они ведь и сами по себе, без меня, вполне интересны. Да и вообще — у нее вон Людвиг есть. Он крут, роскошен, галантен. И читал Кастанеду. В оригинале, прошу заметить. А я и английский-то толком не знаю. О крутости, роскошности, галантности промолчу лучше. Только настроение себе портить. Хотя… и портить-то уже нечего.
Я тяжело вздохнул. Вот зачем, зачем N вообще это делает? Зачем она меня… не отпускает? То забудет на месяц, то снова объявится, как ни в чем не бывало. И все одно твердит: «Я соскучилась, ты мне дорог». Не человек, а пластинка заевшая, честное слово. А я, я… что я? Я уши развешу и верю. Наивнее чукчи из стереотипных анекдотов. И что со мной поделаешь…
Впрочем, хватит обо мне. Уж лучше о ком-то поинтересней думать. О Неизвестном Солдате хоть. Вот что бы он сделал на моем месте?
Наверное, вызвал бы Людвига на дуэль. Интересно, носит ли Неизвестный Солдат перчатки? А шпагу? Или же они с Людвигом стали бы стреляться, как Пушкин с Дантесом?
А может, Неизвестный Солдат и не стал бы применять оружие. От битв он, поди, устал за столько-то лет. Может быть, ему больше по нраву дуэль стихотворная. Вот точно — будут они с Людвигом на пару сонетами щеголять. У кого, значит, красивее да чувственнее выйдет — тому и победа. И N в качестве приза, конечно же. Ради такого приза любой будет рад Шекспиром заделаться.
Нет, не стал бы Неизвестный Солдат биться ни в какой дуэли. Даже в стихотворной — и то не стал бы. А все потому, что не может быть в этой дуэли приза. N ведь не кусок мяса, за который грызутся две плешивые дворняги. Она живая, теплая, с веснушками. И выбирать, с кем ей лучше, сама может. Раз Людвиг — значит, Людвиг. Неизвестный Солдат — не эгоист какой и не собственник. Чужое счастье расстраивать не будет — уж лучше предпочтет оставаться неизвестным. Так оно правильнее…
Я закрыл глаза. Под веками закрутились радужные круги. Вслед за ними и жизнь решила пронестись перед глазами, подобно разноцветной карусели. Стоп, я что, умираю? А пусть бы и так… Хуже уже не будет.
Вот я мелкий совсем. Года четыре всего, не больше. Сижу в обнимку с огромным полосатым котом. Кот ласково уткнулся носом в мою щеку. Как сейчас помню, что звали кота Василием. Нет, не его назвали в мою честь, а наоборот. Все же не такое плохое имя, если подумать… Просто надо носить его с достоинством. Василий был моим самым первым другом. Мы все делали вместе: играли, спали в обнимку, даже ели — и то из одной миски. В детстве я был отчаянным парнем и даже возможность глистов меня не пугала. Но, увы, даже столь чудесная дружба не смогла просуществовать вечно. В одну из весен Василий свалил на улицу в поисках романтических приключений, да так и не вернулся. С некастрированными котами такое сплошь и рядом. Я прорыдал пять ночей подряд. Больше рыдать не позволило чувство собственного достоинства — мужчина же, пусть и четырехлетний.
А дальше-то что? Чем теперь похвастаешь, жизнь?
Вот мне уже одиннадцать лет. У меня есть самая лучшая в мире подруга — Таня из пятьдесят пятой квартиры. Она очень взрослая — ей почти четырнадцать. Мне немного льстит факт нашей дружбы. Жаль, что Таня много болеет и видимся мы нечасто. Но уж когда видимся, времени зря не теряем. Чем только не занимаемся! Например, пускаем бумажные кораблики в дальние странствия по ближайшим лужам. Или сортируем всех окрестных котов по расцветкам. И на деревьях шалаши строим, как же без этого? Лишь песочные замки не делаем — Таня не умеет. Совсем. Но очень их любит.
И вот, во время очередной Таниной болезни, я решаю построить под ее окнами замок. Пусть себе любуется, сколько хочет, лишь бы выздоравливала побыстрее. Я несколько часов лепил свое творение. Не реагировал даже на мамин крик из окна «Вася, обед!» В ход пошли даже ракушки, собранные пару лет назад на Черном море. И, наконец, все готово. Вот оно, рукотворное чудо — песчаная крепость, с разноцветной крышей и почти настоящими бойницами. Терпеливо жду, когда Таня подойдет к окну и увидит мои старания. Терпение кончается через десять минут. Я начинаю кидать камешки в окно. Раз камешек. Два камешек. Три камешек. Еще горсть камешков, от которых появляются трещины на стекле. Никакой реакции.
Начинается дождь. Капли быстро превращают мой дворец в груду мокрого песка. Я какое-то время сижу возле нее, отказываясь мириться с происходящим. Под дождь выбегает мама, и, выплевывая проклятия, тащит меня домой за ухо.
Днем позже стало известно, что Таня умерла. Болезнь оказалась серьезной. И умирала-то она в больнице, не дома. А это значит — песчаный замок был напрасен. Не могла она его увидеть… И теперь уже не сможет.
Нет, нет, не хочу здесь задерживаться. Что там дальше, жизнь? Что еще происходило?
Двадцать три… Ого, как промотало! Уже вырос. Уже институтские годы. Мы с другом Колей, зевая, плетемся на пары. На первую, конечно, уже безнадежно опоздали. Вчера опять до глубокой ночи пили пиво на какой-то богом забытой лавочке да болтали о том — о сем. Прав ли был Кафка в своем «Превращении»? А права ли была Маша, когда ушла от Коли к Игорю с параллельного потока? Ведь Коля-то, заметьте, вовсе не похож на ужасное насекомое! А у Игоря-то этого даже усишки какие-то тараканьи. И про сессию грядущую трепались, конечно. Вот этому козлу, Станиславу Олеговичу, фиг сдашь, конечно — валит немилосердно. А Ирина Павловна, как обычно, выйдет покурить и даже интересоваться не будет, кто какой билет вытащил. Золото, а не преподаватель!
Ну как можно было после такой ночной болтовни проснуться к первой паре? Правильно — никак. От старосты, конечно, влетит по первое число. Но уж как-нибудь переживем эту неприятность. А вечером снова ждут пиво и разговоры. И нет сомнений, что так будет всегда.
Уж лучше бы они были. Абсолютная самоуверенность, как известно — удел дураков. Вот и оказались мы полными идиотами. Таких еще поискать надо, честное слово…
Спустя годы всякая учеба была благополучно закончена. Экзамены сданы, дипломы получены, торжественные речи произнесены. Взрослая жизнь ударила как-то внезапно и болезненно, сразу по голове.
Маша, хорошенько подумав, вернулась к Коле. Все же просыпаться в одной постели с тараканом занятие не из приятных… Вернулась Маша с размахом — сразу замуж. Коля был не готов к браку, но принял его с мужеством самурая.
Потом все закрутилось: бытовые вопросы, внезапно появившийся на свет сын, новая работа, новый круг знакомых… Как-то незаметно мы стали видеться все реже и реже.
— Вась, ты извини, я сегодня опять не могу. У Пети зубы режутся, надо к стоматологу. Сам понимаешь, семейная жизнь — она такая… — бубнил в трубку Коля, отменяя очередную встречу.
И ведь он не был счастлив! В те редкие моменты, когда нам удавалось увидеться, прежнего Колю сложно было вычислить в этом измотанном уставшем мужике. И разговоры наши перестали радовать разнообразием.
— Машка вчера опять истерику закатила. Мол, Любке из двадцать пятой квартиры ее муж последний «айфон» презентовал. А Наташка, подруга ее, на Кипр с мужем летит. А ты, говорит, все учителем литературы пашешь. Зарплаты твоей, говорит, только на еду и хватает. Шубу я ей купить не могу, видите ли. Задолбался я, Вася! Задолбался! Разве это жизнь? — громко жаловался Коля, сидя рядом на скамейке.
Я мог лишь сочувственно кивать в ответ. Все это звучало страшно, но незнакомо.
А потом Коля пропал. Нет, его не похитили злоумышленники с требованиями выкупа. Да и газеты не пестрели статьями о его исчезновении. Просто общаться мы перестали, только и всего. Без ссор, конфликтов, выяснений. Просто потухло все, будто и не было многолетней дружбы. Тоски и то не осталось — сплошная скука…
Скучно. Серо. Грустно, пожалуй… Не хочу тут быть. Дальше, дальше, дальше…
А вот оно уже, совсем недавнее .
Какой-то весенний дворик, пустынный по случаю раннего часа. Два придурка качаются на качелях и громко смеются. Что еще делать порядочным людям в пять тридцать утра?
В круглосуточное кафе нас почему-то не пустили. Может, все-таки не стоило ломать тот автомат с антисептиком на входе? Хотя, кажется, он был сломан еще до нас… А мы всего лишь-то решили проверить его работоспособность! Да кто нам поверил… Неубедительны мы с N. Чертовски неубедительны.
Официантка встретила нас гневными криками и тряпкой, подозрительно напоминающей половую.
— А ну, кыш отсюда! Я сейчас милицию вызову! — завизжала она.
Пришлось убегать крайне резво.
— Ну вот, а я только настроился перекусить бургером-другим… И что на нее нашло? Впервые такое гостеприимство там встречаю… — бурчу я. Понарошку, конечно. Настоящее ворчание рядом с N просто не получается.
N поднимает голову и смотрит на меня каким-то подозрительно мрачным взглядом.
— Это все потому, что я проклята. Привыкай, — с пафосным видом выдает она.
Спустя секунду N не выдерживает и заливается звонким смехом.
— Ну что, попался? — торжествует моя спутница.
Смеюсь в ответ. Конечно, попался. И уже давно. Впрочем, ни о чем не жалею.
И мы разговариваем. Болтаем обо всем на свете, без разбору. Нужно успеть наговориться вдоволь — ведь уже через пару часов прибудет поезд, который увезет N домой. Ужасно несправедливо жить в разных городах!
Но время у нас еще есть. Я рассказываю N про Бальмонта, любящего убегать через окно. Она заливисто хохочет, видимо, представляя в красках картину бегства. Потом обсуждаем разнообразные легенды и предания. Ранним утром одинаково легко верится и в симуранов, и в кицунэ.
— Интересно, а кентавры женского пола бывают? — любопытствует N.
— Никогда с ними не встречался. Но, может, они просто очень застенчивы. Девушки все-таки… — со всей серьезностью предполагаю я.
N улыбается так, будто верит в то, что встречаться с кентаврами мужского пола для меня обычное дело.
Говорим о книгах, о впечатлениях, о случаях из жизни. Говорим, говорим, говорим.
— Представляешь, неделю назад меня цапнул рак! — жалуется N, показывая синяк на руке.
— Не рановато ли для заплывов в местной речке? — удивляюсь я.
— Ты не понял! Это было не в реке, а в супермаркете. В пивном отделе, кажется — там живых раков продают. А я их гладить люблю. Шершавенькие они такие на ощупь, как камешки морские… Ну вот, я его глажу, а он возьми и цапни. Хвостом! Ладно бы клешнями, они для того и предназначены… Но хвостом!!! Не ожидала такого от раков, — N недоуменно разводит руками.
— Надо же, совсем как люди! Не меньше нас способны удивлять! — смеюсь я.
Но время проходит. Тише смех, глуше разговоры… Мы с N одинаково расстроены тем, что уже стоим на вокзале. Вот прибывает поезд — зеленый, как дракон, похищающий юных дев. А я, увы, не рыцарь, и смиренно позволяю N отправиться в его чрево. Потом три года корю себя за малодушие, но толку от этого, понятное дело, мало…
Откуда, интересно, возник Людвиг? Откуда вообще всегда возникают такие Людвиги? Безжалостные, как сама природа, они приходят, чтобы отобрать у тебя тех, кем ты особенно дорожишь. Останавливать их также бессмысленно, как пытаться задержать ураган. Всегда приходят, всегда забирают свое.
Вот и с N произошло также. Не могла она не влюбиться без памяти — уж таков был Людвиг. А, влюбившись, забыла все старое, прежнее, незначительное. Меня в том числе. Нет, изредка она что-то писала и даже звонила, но вдруг не стало глубины. Не стало тех милых разговоров обо всем на свете, которые могли длиться часами. Даже такой простой вопрос «Как дела?» перестал звучать из уст N. К чему ей теперь были мои дела?
Я и сам-то теперь кем был? Не более, чем смешным фразеологизмом. Что там говорила доблестная Елена Борисовна на лекции по крылатым выражениям? Как назвать человека ненужного, лишнего, абсолютно ерундового? «Отставной козы барабанщик», о. Коза в отставке, а барабанщик — вот он, неприкаянный. Ходит себе и ходит, стучит в барабан, нарушая тишину. Лишь прохожие из окон выглядывают да нецензурной бранью поливают. Кто-нибудь, может, соригинальничает — ведро помоев выльет. А коза что? Пасется себе на лугу, травку жует. В отставке же, имеет право на отдых…
Но барабанщику, конечно, унывать не полагается. Нельзя опускать руки, когда в них барабан. Вот сейчас назло всем как настучу что-нибудь бодрое! Военный марш, например. Хотя нет, на кого войной-то идти? На окружающий мир, что ли? Глуповато, пожалуй. Может, что-нибудь из рок-н-ролла? Да-да, «Роллинг Стоунз» отлично подойдет. Вот и мелодию песни кто-то включил внезапно. Мироздание, небось, больше некому. «love is strong?» Милое мироздание, ты упоролось? Там же нет барабанов, только губная гармошка… Как прикажешь играть?! Ну ладно, ладно, я постараюсь. Бью-стучу, стучу-бью. А музыка все громче и громче, громче и громче. Не успеваю попадать под ритм. Все громче, громче, оглушительно громко…
И я…просыпаюсь. Стоп, так это был всего лишь сон? И никакого предсмертного трипа с «жизнью перед глазами»? Вот это новость… Значит, буду жить, что ж поделать. Однако «love is strong» звучит уже и в реальности. До чего техника дошла — музыку из снов в явь транслирует! А, нет, это всего лишь мой мобильник. На него звонят. Долго и упорно так. А я не отвечаю. Какое свинство с моей стороны! Надо исправляться. Я беру телефон в руки. Подношу трубку к уху. Задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду.
— Алло? — голос почти не дрогнул. Браво, какое самообладание!
— Вася? Я так давно не слышала твой голос! — N, кажется, была в восторге.
— Вот теперь ты его слышишь. Наслаждайся, — милостиво разрешил я.
N предпочла не заметить колкость.
— Я соскучилась жутко! Ты почему сбежал-то? Я к ребятам только ради тебя и поехала… — с укором сказала она.
Молчим. Я — ошарашено, она — с обидой.
— Я и в Москву ради тебя приехала. Не виделись же сколько… Нормально не говорили давно. А ты…сбежал. Не увиделись даже. Как твои дела? — робко спросила N.
А я ведь не умею отвечать на формальные вопросы. «Как дела?» Неужели хоть кто-то может адекватно ответить на этот вопрос? Как они на самом деле, эти хреновы дела?
— Лежу вот. На траве, — зачем-то уточнил я.
— На траве сейчас холодно. Простыть можно, — растерянно сообщила N.
— Я сегодня чуть не умер. Два раза. Даже Неизвестного Солдата видел. Что мне теперь какая-то простуда? — почти буднично сообщаю я.
Молчит. Ну, а что тут скажешь? Зачем вообще общаться с инфантильным полудурком, сбежавшим, как последний трус? И все это ради чего? Чтобы на леденистой апрельской траве поваляться? Или чтобы самогоном нажраться до зеленых чертиков и французских королей?
Нет, внятные причины не найдутся. Я просто сбежал — и все тут. Позорнее Наполеона сбежал. Все еще молчит. Молчит, но трубку не бросает. Хороший признак. Я понимаю, что надо что-то сказать. И я говорю.
— Слушай, раз уж такое дело… может, на Арбат сходим? Время не сильно позднее… Думаю, музыканты еще играют что-нибудь веселенькое. У меня и подарок для тебя есть. Специально в честь твоего приезда купил.
Где-то далеко, с охраняемых небес, мне улыбается Неизвестный Солдат…
