- Мама, а можно я поеду с тобой? Забери, а? – и я заливалась слезами.
Мне девять лет. Я в пионерском лагере и мне жутко, невероятно, до слёз хочется домой.
Мама молча отстраняет меня. Ей пора домой.
- Я тоже хочу домой! Домой! Я буду тебя слушаться, мыть пол и посуду. Правда-правда!
Я бегу за мамой до самых ворот, все надеюсь, что она скажет: «Да, конечно, пошли вместе».
Но она молча целует меня на прощание и вручает пакет с яблоками и печеньем.
Я медленно бреду до корпуса, захожу в палату, так по-больничному здесь именуют жилые комнаты, где кроме меня живут еще пять девчонок. Бросаю на тумбочку кулёк с мамиными гостинцами, опускаюсь на подушку и сразу начинаю ждать. Ждать следующего маминого визита.
Я вернулась в лагерь четверть века спустя. Долго шла по лесной тропинке вдоль старого дощатого забора. Нет такого забора, в котором не было бы лаза. Был он и тогда. Есть и сейчас.
Лагерь встретил меня - осенний, безмолвный, грустный. Пустой, как коробка от подарка. Будто вытряхнули из него всё, включая детские воспоминания и горести. Чем теперь наполнить?
Вот давно покинутый корпус, утонувший в бурной, нарядной по случаю октября, растительности. Милый деревянный почти сказочный городок, помнивший меня малышкой.
Древние уличные тренажеры, жутковатые на вид. Но какие чудеса неслыханной гибкости и невероятной ловкости показывали мы на них!
Отдельно стоящий одноэтажный барак с гордым названием «Дом творчества». Здесь я училась шить мягкие игрушки.
Уличные умывальники – ими пользовались старшие ребята, которые жили в одноэтажных корпусах. Мы, малыши, жили в условиях более комфортабельных.
Милые питьевые фонтанчики – да, тогда была такая роскошь. Никаких стерильных бутылей с водой и одноразовых стаканчиков. Подходи и пей. Прямо на улице.
Стадион. Площадка, где проводилась утренняя лагерная линейка. Уличная эстрада под крышей. Когда-то я читала с нее стихи собственного сочинения.
Я словно в музее под открытым небом. Музее навеки убежавшего детства. Детства, которому я готова простить все свои горести и обиды.
А тогда меня бесило здесь всё. И липкий общественный запах, и глупые наглые девчонки, и вожатые, но самое главное – распорядок.
День начинался с размеренного шарканья метлы по асфальту. Вшик-вшик-вшик! Сон мигом выветривался. Минут через пять из динамика на столбе раздавался звук горна: «Подьём! Подьём! Кто спит, того убьем»!
Товарки мои нехотя просыпались, и начинался еще один невыносимо-длинный день.
Постель надо было заправлять каким-то диковинным способом, а большую душную подушку, впитавшую слезы и мечты сотен таких же, как я, детей, ставить непременно уголком.
Дальше дурацкая линейка, куда надо было идти строем и каждый раз пересчитываться. В столовую строем, на прогулку – строем. Я, как ребенок независимый и домашний, что есть силы противилась.
Тогда я не понимала родителей, которые отправляют своих детей в какие-то лагеря, будто сдают их на временное хранение. Единственное, что примиряло меня с этим фактом, был лес. Лес был повсюду – таинственный, колючий, ароматный. Я часто сбегала из отряда и бродила по огромной, как казалось тогда, лагерной территории. И мечтала, что наконец-то меня спохватятся, будут искать, волноваться, а когда найдут, то обязательно сообщать маме, а уж она непременно заберет меня.
А сейчас я что есть силы хочу вернуться туда, в лагерное детство. А вы?
