(из цикла «И память Каменки любя…»)
Когда говоришь о Николае Раевском-младшем, сами собой приходят на память строки из «Слова о полку Игореве»:
Повиты под бранною трубою,
Повзросли под шлемом и кольчугой,
Со конца копья они вскормлёны!
(перевод А.Н.Майкова)
Полный тёзка своего легендарного отца, он остаётся как бы «в тени» его славы, однако, без всякого сомнения, достоин внимания и памяти.
Отец охарактеризовал сына: «Николай будет, может быть, легкомыслен, наделает много глупостей и ошибок; но он способен на порыв, на дружбу, на жертву, на великодушие». Практически все знавшие Николая писали о его прекрасных душевных качествах.
Он родился в Москве, в день 30-летия своего отца, и, думается, стал достойным подарком знаменитому генералу. По словам баронессы Л.С.Врангель, «у Николая Николаевича-младшего эта [военная] "жилка" билась полнокровно, наследственно от своего прославленного отца».
Получив домашнее образование, он в июне 1811 года (для справки: лишь в сентябре ему должно было исполниться 10 лет!) был зачислен подпрапорщиком в Орловский пехотный полк. А через год началась Отечественная война… И всё время Николай находится при отце, а отец – в самых горячих сражениях.
Даже если не верить в легенду о деле под Салтановкой (о ней я писала здесь), нельзя сомневаться в словах отца, что «пуля ему прострелила панталоны» - то есть был на передовой. А дальше – Бородино, Тарутино и битвы при отступлении Наполеона из России, заграничный поход, окончившийся Парижем (за отличие в сражении под ним 13-летний Николай награждён орденом Владимира 4-й степени с бантом).
18 мая 1814 года Николай Раевский был переведён в Лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, где (видимо, у Чаадаева) познакомился с лицеистом Александром Пушкиным. Нетрудно представить себе, какими глазами смотрел юный поэт на мальчишку-офицера, героя сражений!
Позднее, посвящая Раевскому поэму «Кавказский пленник, Пушкин напишет:
… в объятиях покоя
Едва, едва расцвёл и вслед отца-героя
В поля кровавые, под тучи вражьих стрел,
Младенец избранный, ты гордо полетел.
Отечество тебя ласкало с умиленьем,
Как жертву милую, как верный свет надежд.
Дружба, зародившаяся здесь, будет пронесена через всю жизнь (увы, у обоих она была недолгой!). Были встречи в Петербурге, где Пушкин жил по окончании Лицея. Потом в письме брату Пушкин напишет о Раевском: «Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные». К сожалению, Лёвушка Пушкин знал, а мы вот не знаем ничего, но нам хорошо известна другая «незабвенная» услуга.
Уезжая из столицы в южную ссылку, Пушкин договорился с другом о встрече в Екатеринославле. И она состоялась, но при каких условиях! Цитирую то же самое письмо: «Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня… в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада».
Трудно сказать, что было бы с поэтом, не окажись рядом Раевских. Слово «горячка» в ту пору могло означать любую болезнь – от простуды с лихорадкой до тифа. Мог ли Пушкин здесь получить нужную помощь? Ведь, по свидетельствам современников, «город напоминал сонную деревню», а жил поэт в весьма убогом домишке. Путешествовавший с Раевскими врач Е.П.Рудыковский вспоминал: «Приходим в гадкую избёнку, и там, на дощатом диване сидит молодой человек, небритый, бледный и худой». Помощь подоспела вовремя: «сын его [Раевского] предложил мне путешествие к Кавказским водам, лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить… я лёг в коляску больной; через неделю вылечился».
И дальше будут «счастливейшие дни» путешествия и задушевные беседы друзей… А вот после они расстаются надолго (если не считать короткой встречи в Одессе в начале 1824 года). Но ведут оживлённую переписку. К сожалению, она не дошла до наших дней: сохранились лишь три письма Раевского и черновик одного пушкинского. Но свидетельства о ней есть. Да и сам Раевский в 1824 году просил Пушкина: «Пишите ко мне по-прежнему, подольше и почаще».
И поразительно, что именно этому, казалось бы, такому далёкому от литературы человеку Пушкин поверяет свои замыслы, планы, ждёт его оценок, хотя и не всегда соглашается с ними («Я пришлю... отрывки из „Онегина“; это лучшее мое произведение. Не верь Н.Раевскому, который бранит его — он ожидал от меня романтизма, нашёл сатиру и цинизм и порядочно не расчухал»). К оценкам друга Пушкин прислушивался. Раевский, строго оценивая южные поэмы Пушкина («Твой „Кавказский пленник“, — произведение плохое, — открыл путь, на котором посредственность встретит камень преткновения»), выделил отрывок одной из них (Пушкин считал её неудачной, хотел уничтожить) - отрывок был спасён, и мы теперь можем прочитать «Братьев-разбойников». Раевскому в 1825 году Пушкин посвящает стихотворение «Андрей Шенье»
В том самом сохранившемся черновике письма после краткого сообщения Пушкина о его делах идёт рассуждение поэта на темы литературы – значит, Раевскому это было интересно! Зная, что Раевский увлекался историей (известно, что он имел большую библиотеку исторических трудов) и был в ней одним из самых сведущих людей, поэт подробно рассказывал ему о будущей трагедии «Борис Годунов» и получил важнейший совет: «Я желал бы, чтобы ты справлялся с источниками, которыми пользовался Карамзин, а не следовал только его рассказу». И пожелание: «Признаюсь, я не совсем понимаю, зачем ты хочешь писать свою трагедию белыми стихами. Я думал бы, напротив, что тут представляется случай воспользоваться всеми богатствами наших многочисленных размеров... Хороша или дурна будет твоя трагедия, — но я заранее предвижу важные последствия для нашей словесности; ты дашь жизнь нашему шестистопному стиху, который до сих пор так тяжел и безжизнен; ты сообщишь диалогу движение, которое делает его похожим на разговор, а не на фразы из разговорника, как было до сих пор... Ты довершишь водворение у нас простой и естественной речи, которой наша публика еще не понимает».
Интересен рассказ Раевского из письма Пушкину: «Я читал им [Кочубеям] публично твоего „Онегина“; они пришли в восхищение. А я кое-что покритиковал, но про себя». Видна гордость новинкой своего друга!
… Пушкин в ссылке. Судя по письму, Раевский собирался приехать к другу в Михайловское, но не сумел вырваться со службы. В 1823 году он был произведён в полковники. Однако наступает 14 декабря 1825 года. Семья Раевских тесно связана с декабристами. Арестованы зятья Раевского М.Ф.Орлов и С.Г.Волконский, дядя В.Л.Давыдов, не говоря уже о множестве друзей и знакомых. Были арестованы и Раевский с братом Александром. Правда, вскоре братьев освободили с «очистительным аттестатом», а осенью 1826 года Раевский стал командиром Нижегородского драгунского полка (которым когда-то командовал его отец) и начал боевую карьеру на Кавказе. Но сам он как-то высказался: «Царская милость мне так же пристала, как корове седло. На ком был первородный грех 14 декабря, тот навсегда остался в положении журнала, которому объявлено два предостережения».
Теперь Николай Раевский несёт боевую службу на Кавказе. За отличия в сражениях он награждён множеством орденов и произведён в генералы, но всё равно среди николаевских сподвижников остаётся «белой вороной». М.А.Бестужев в книге «Мои тюрьмы» написал о нём: «Генерал Раевский, бывший член нашего Общества и прощённый государем за чистосердечное раскаянье, проживая как начальник отряда в Тифлисе, наполнил свой штаб большею частию из декабристов и ссыльных офицеров. Прочих, не бывших в его штабе, он ласково принимал в своем доме». Могло ли это нравиться начальству?
На Кавказе летом 1829 года состоится новая встреча друзей. В своём «Путешествии в Арзрум» поэт расскажет о ней схематично, стараясь, видимо, не привлекать излишнего внимания к слишком свободно мыслящему генералу. К счастью, сохранились воспоминания тех, кто был рядом с друзьями. Так, А.С.Гангеблов записал: «Паскевич очень любезно принял Пушкина и предложил ему палатку в своем штабе; но тот предпочёл не расставаться со своим старым другом Раевским: с ним и занимал он палатку в лагере его полка, от него не отставал и при битвах с неприятелем».
Описание бесед, дружеских встреч в палатке Раевского оставил и М.В.Юзефович, который был адъютантом Николая Николаевича вместе с братом Пушкина Львом. Он рассказывает о чтениях новых произведений поэта (подчёркивая, что Лев Пушкин читал стихи брата лучше, чем сам Александр Сергеевич), говорит, естественно, и о Раевском: «С Пушкиным был походный чемодан, дно которого было наполнено бумагами. Когда речь зашла о прочтении нам ещё не напечатанных ''Бориса Годунова'' и последней песни ''Онегина'', он отдал брату Льву и мне этот чемодан, чтоб мы сами отыскали в нем то, чего нам хочется. Мы и нашли там тетрадь ''Бориса Годунова'' и отрывки ''Онегина'', на отдельных листиках. Но мы этим, разумеется, не удовольствовались, а пересмотрели всё и отрыли, между прочим, прекрасный, чистый автограф ''Кавказского пленника''. Когда я показал Пушкину этот последний, говоря, что это драгоценность, он, смеясь, подарил мне его; но Раевский, попросив у меня посмотреть, объявил, что так как поэма посвящена ему, то ему принадлежит и чистый автограф её, и Пушкин не имеет права дарить его другому. Можно себе представить мою досаду! Я бросился отнимать у Раевского, но должен был уступить его ломовой силе. После Раевский, взяв с меня честное слово возвратить, дал мне эту рукопись, чтоб выписать из нее места, пропущенные в печати».
Пушкин был рядом с Раевским всё время своего пребывания на Кавказе. Об этом рассказал и сам он в «Путешествии в Арзрум», и другие мемуаристы: «Когда главная масса Турок была опрокинута, и Раевский с кавалерией стал их преследовать, мы завидели скачущего к нам во весь опор всадника: это был Пушкин, в кургузом пиджаке и маленьком цилиндре на голове. Осадив лошадь в двух-трех шагах от Паскевича, он снял свою шляпу, передал ему несколько слов Раевского и, получив ответ, опять понёсся к нему же, Раевскому» (АС.Гангеблов).
А вскоре после отъезда Пушкина на Раевского обрушились сразу два удара.
Во-первых, в сентябре 1829 года умирает Раевский-старший, которого сын почти боготворил. Вспоминает тот же М.В.Юзефович: «Известие это до того поразило либеральствовавшего на словах сына, что я во всю мою жизнь, ни прежде, ни после, не видал женщины, рыдавшей, как он. В первые дни он почти не принимал пищи и лежал лицом в подушку, которую несколько раз, днём и ночью, надо было переменять: до того она становилась мокра от слёз. Спустя несколько месяцев, я навестил его в деревне Болтышке. У него в кабинете стояли на бюро акварельные портреты матери, брата, сестёр и тут же лежал завёрнутый в бумагу портрет отца. Когда я развернул его и хотел поставить с другими, этот десятивершковый атлет стал просить меня дрожащим голосом, чтобы я завернул портрет отца, говоря: "К стыду моему, я до сих пор ещё не могу привыкнуть видеть черты отца", и при этих словах слёзы потекли у него по лицу».
Но как будто и этого мало!... В ноябре 1829 года Раевский ехал в отпуск, взяв с собой конвой, к которому присоединилось несколько сосланных на Кавказ декабристов. Николай Николаевич пригласил их на обед. По рассказу Гангеблова, «в это время при штабе Паскевича находился адъютант военного министра Чернышёва, Бутурлин. Он-то донёс в Петербург министру ''о генеральском завтраке с декабристом’’. Вследствие того на Раевского был наложен ''домашний'' двухнедельный арест. В продолжении этого ареста у палатки Раевского ставлен был часовой от штабного караула», а «всех декабристов приказано было раскассировать по полкам, так чтобы не было их в одном полку более двух» (Юзефович). В Тифлисе было заведено дело № 16 по секретному отделению «О следствии, произведенном над генералом Раевским Н.Н. за проезд в обществе государственных преступников». В результате 28-летний генерал был отстранён по Высочайшему повелению от командования полком и в течение нескольких лет только «состоял по кавалерии».
Рассказывали, что спустя почти сорок лет генерал-лейтенант и член Военного Совета Н.А.Бутурлин вызвал к себе сыновей Раевского и попросил прощения за свой донос на их отца…
Продолжение – в следующей статье. Голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Здесь карта всего цикла о Каменке
Навигатор по всему каналу здесь