Под текстом пушкинской элегии «Под небом голубым страны своей родной» в рукописи оставлена помета:
29 июля 1826 года
Усл. о см. 25
У. о. с. Р. П. М. К. Б. 24.
Исследователи расшифровывают вторую строку: «Усл[ышал] о см[ерти Ризнич] 25 [июля]». Элегия поразительна!
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть
И равнодушно ей внимал я.
… Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слёз, ни пени.
Как это? Почему? Откуда это равнодушие? Ещё раз посмотрим на запись Пушкина, на даты.
«У[слышал] о с[мерти] Р[ылеева], П[естеля], М[уравьева], К[аховского], Б[естужева] 24 [июля 1826 г.]» – так традиционно расшифровывают третью строку. Известие о гибели декабристов (со всеми он был хорошо знаком!) поразило поэта и, видимо, помешало прочувствовать другое трагическое известие.
«И я бы мог…» Пушкин, переживая гибель друзей, ничего не знает ещё о своём будущем.
А что же память Амалии?
Интересно, что традиционно к ней относят исключённые, но оставшиеся в черновиках строки из 6 главы «Евгения Онегина»:
Да, да, ведь ревности припадка -
Болезнь, так точно как чума,
Как чёрный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума…
…Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень!
Тут можно возразить лишь одно: возможно, эти строки написаны ДО получения известия о смерти Амалии, и тогда слова о «могиле» должны быть отнесены к кому-то ещё. Хотя кто знает…
В воспоминаниях племянника Пушкина Л.Н.Павлищева (хотя их точность многими пушкинистами подвергается сомнению) приведён интересный диалог поэта с сестрой:
«– Ты всё преувеличиваешь, Александр, и хандришь, а увидишь, женишься раньше, нежели думаешь, и как ещё можешь быть счастлив!!... А хочешь, скажу тебе ещё: не можешь до сих пор… забыть твою бедную Ризнич и будешь по ней, слова нет, тосковать, пока опять не влюбишься так же, как и в неё. Вот и всё.
Ольга Сергеевна, как говорят французы, a touche le vrai point [Попала в самую точку]. Дядя опешил.
– Твоя правда, – подтвердил он после краткого молчания. – Никогда, мне кажется, я не в состоянии забыть мою поэтическую любовь к этой прелестной одесской итальянке… Бедная Ризнич! Никого так я не ревновал, как её, когда в моём присутствии, что мне было хуже ножа, она кокетничала с другим, а раз если никого так сильно не ревновал, то и никого так сильно не любил. Любовь, по-моему, измеряется ревностью. А ревновал я её, быть может, и неосновательно. Никого, никого так искренно до сих пор не любил…
– Всё это, Александр, прекрасно и хорошо [tout cela est bel et bon]. Но твоя Ризнич уехала в чужие края, а потом умерла. Следовательно, любовь твоя – любовь к привидению, любовь к мечте, и утратила свой ''raison d’etre'' [''смысл существования'']…
Александр Сергеевич… сказал, опять помолчав немного:
– Что там ни говори, сестра, без глубокой печали не могу вспоминать о бедной Ризнич…»
Во всяком случае, именно с Ризнич чаще всего связывают ещё два стихотворения поэта, написанные во время знаменитой «Болдинской осени», когда, перед грядущей свадьбой, поэт как бы прощается со своим прошлым:
Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим».
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды.
Заснула ты последним сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья...
Но жду его; он за тобой...
«Но сказать наверное, что именно Амалия Ризнич навеяла эти строки, нельзя. В рукописи было: ''Для берегов чужбины дальной ты покидала край родной…'' Для печати Пушкин переделал – ''отчизны дальной’’», - утверждает А.В.Тыркова-Вильямс. Небольшая поправка: при жизни поэта стихотворение не печаталось. Если и была «чужбина», может быть, исправил Александр Сергеевич собственную неточность: для кого чужбина, для кого отчизна? Мне почему-то хочется верить, что стихи именно об Амалии.
И совсем поразительно написанное с разницей в несколько дней «Заклинание»:
О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы,—
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно: сюда, сюда!..
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь... но, тоскуя,
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!
Любовь, которая не умирает со смертью любимой… Любовь, которая сильнее смерти… И любовь, о которой мы знаем благодаря прекрасным строкам…
Кто бы вспомнил об Амалии, если бы не встретился на её жизненном пути великий поэт! Она рано умерла, но он подарил ей бессмертие.
…Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю…
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Начало читайте здесь.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
Навигатор по всему каналу здесь
