Дважды в год камчатские чукчи отправляются в горы к табуну, чтобы пересчитать оленей и сменить пастухов, которые месяцами сопровождают скот. Каждый раз это долгая тяжелая экспедиция через снега, вдали от цивилизации. В начале октября с чукчами отправился фотограф Андрей Шапран. Мы публикуем его фотографии и заметки из путешествия.
Серия про камчатских оленеводов стала продолжением проекта «Крайние земли», над которым Андрей работает с 2005 года.
Местные говорят, на Севере люди так и остаются: приезжают летом на рыбалку, остаются на осеннюю охоту, а там и до зимнего забоя оленей недалеко. Но это должны быть очень целеустремленные, упрямые люди: попасть сюда — надо ухитриться.
Этой поездки в табуны я ждал больше двух недель. По телефону мне передали: двадцатого вездеход из Ачай-Ваяма уезжает в тундру за пастухами, будут забрасывать продукты, завозить новых людей. Хочешь с ними — поторопись. Тогда я жил в другом поселке — ровно в двух часах лета на вертолете от Ачай-Ваяма.
В прошлом году, рассказывали жители Ачай-Ваяма, вертолеты летали всего один раз в месяц. Единственной возможностью выбраться из поселка был непредсказуемый санитарный вертолет. Но ждать его — значит накликать на кого-то беду.
Я выбрал другой, еще более непредсказуемый вид транспорта — морской грузовой. Раньше вдоль берегов ходили пассажирские пароходы, но рейсы остановили с началом перестройки. А грузовых судов здесь немного даже в сезон навигации. Два дня я потратил, чтобы попасть на пароход, и неделю — чтобы дождаться его отправки. Еще неделю мы шли по морям: Охотскому, потому Берингову вдоль берегов Корякии. И в шторм, и в штиль.
Едем на вездеходе к табуну. Через несколько часов останавливаемся у одинокой базы почти на берегу тундрового озера, выгружаем необходимые вещи, продукты и начинаем обживать полусырой деревянный дом. Начинает дымить костер. Огонь здесь может зажечь любой, независимо от пола, возраста и условий. Уметь выжить должны все, этим навыкам здесь учат еще до школы.
Еда здесь, как правило, — занятие коллективное: продукты выкладываются на общий стол, похлебка разливается по чашкам, отварное мясо — если оно есть — складывается в общую миску. Когда мяса нет, оленеводы едят тушенку и доширак. Добавки просить не принято: если она есть, повар предложит сам.
На вездеходе к табуну нам не подняться — путь проходит в узком месте, где река, берущая начало в Жирном каньоне (так местность назвали предки из-за обилия жирных баранов), делает поворот. Камни и огромное количество бродов.
Впереди виден перевал, покрытый снегом, и где-то там в белых полях пасут оленей пастухи. По словам оленеводов, зимой пасти оленей гораздо легче. Они не убегают из табуна за грибами, их не достает гнус, и они все время копытят из-под снега ягель. По этому маршруту табун не водили почти два десятка лет. Ягель в Жирном каньоне стал крупнее, а незнание местности животными позволяет пастухам вести относительно спокойный образ жизни: в горах животные ориентируются по памяти — так же как и люди. Если провести их по маршруту, то в следующий раз они будут идти увереннее и быстрее, торопя пастухов.
Пастухи сопровождают стадо от двух месяцев до полугода. Любое возвращение в поселок для них — праздник, но возвращение в табун — праздник вдвойне. Сами оленеводы говорят, что тундра и олени — это их образ жизни. Сюда они стремятся, только здесь можно дышать и быть здоровыми. Чукчи так и говорят: тундра лечит. Один рассказывал, что кашель или головная боль здесь не болезнь. Болезнь — это когда ноги болят и ты уже не можешь ходить.
Подсчет оленей занимает от нескольких часов до двух дней — зависит от погоды, оленей и других вещей. Пастухи, заарканив старого оленя, уводят его в сторону от табуна и привязывают в качестве приманки. Люди выстраиваются в живой коридор, и каждый считает головы с ручками и бумагой в руках, пока табун перетекает из одной части пастбища в другую. Но это прекрасная теория, а на практике табун начинает капризничать. Олени, прошедшие между людьми в сторону одиночки, вновь и вновь пытаются вернуться на прежнее пастбище. Срываются с места олени — срываются и пастухи: бегут навстречу животным, машут руками, кричат, пытаясь остановить беглецов. Издают звуки «гыр-гыр», подражая животным: олени понимают и идут. В конце все сверяют подсчеты и допускают погрешность в несколько голов.
Спрашиваю: случается, что пастухи погибают в горах? Мне отвечают: в их районе такого не было. У соседей в прошлом году ночью во время стоянки завалило камнепадом юрту вместе с пастухами и ребенком. Теперь их заставляют расписываться за технику безопасности перед отправкой в тундру.
«Здесь ты гость! И каждый в тундре за тебя отвечает, пока ты здесь живешь. Это закон тундры», — говорит мне Анатолий Етылян.
Встали в шесть утра, почаевали, собрались и вышли. Морозно. До восхода солнца еще больше часа. Оглянулся напоследок: там, где стояла палатка, скрытая от глаз нарубленным кедрачом, виднелось облако сизого дыма — новые пастухи разожгли огонь, готовили еду. Над вершинами гор нависли снежные низкие облака.
Шаг, другой… Все дальше мы уходим по Жирному каньону в направлении заброшенного лагеря золотодобытчиков — туда, где остался наш вездеход. Смерзшийся мох легко пружинит под ногами, в этих условиях передвигаться проще; утренний мороз только подгоняет. Встает солнце, и вот уже вдоль тропы на высоких стеблях пожухлой травы появляются первые росинки растаявшего льда.
Выезжаем из лагеря в поисках нового табуна. Где он находится, оленеводы знают весьма приблизительно. Все сроки заброски продуктов давно миновали, табуны кочуют постоянно, свои поправки в движение оленей вносят голод и погода.
Подобрали на дороге четверых пастухов. Несколько дней они безрезультатно искали в горах свой табун и других пастухов. Не было еды, не было палатки. Голодные и злые, они шли в надежде встретить наш вездеход.
Ночью звездное небо буквально на глазах затягивает облаками. Анатолий говорит: «небо жалеет, накрыло одеялом». На дверях следующей кульбазы — письмо, написанное углем специально для нас. Олени и люди уже прошли, указано направление движения. Несколько человек уходит на поиски табуна.
Снова пересчет оленей, но в этот раз он происходит необыкновенно быстро. Около 2300 голов — это самый большой табун в Ачай-Ваяме. Бригадир Володя Танкай говорит, что олени дошли практически без потерь.
Танкай почти половину своей жизни провел в тундре, сейчас ему 47. Он носит очки: говорит, что в детстве много читал — всю ачай-ваямскую библиотеку перечитал. Фамилия «Танкай» значит «красивый человек», а его чукотское имя Райтыгыргын — «домашний человек». Отца Танкая называли «маленький человек», хотя рост у него был под 190. Танкай объяснил, что чукчи могут в шутку назвать маленького человека большим, или человека, который дурно пахнет, — вонючим, и это имя за ним останется на всю жизнь. Я знаю чукчу по имени Ковчекн, но местные жители его иначе как «Ковшик» не называют.
Ковшик говорит, что не помнит, как приехал сюда: в поселке он пил, бесконечно пил. С собой по ошибке он привез только летнюю одежду. Спрашиваю: что будет делать, в чем ходить? Отвечает, что через месяц вездеход приедет снова, и одежду, наверное, привезут. По ночам температура в тундре опускается ниже -15, и здесь скоро ляжет снег.
Оленей прогоняют за сопку у лагеря, пускают по кругу, и начинается забой. Про себя этот живой круг я называю кругом смерти. Пастухи заходят в центр табуна, руки с арканами держат за спиной, выбирают оленя — и тогда начинается настоящая охота. Круг вертится, пока оленеводы не поймают выбранное животное. На лицах азарт. Один раз олень, словно в мультике, пролетел сквозь раскинутую в воздухе петлю, не зацепив ее даже рогами! И вроде бы происходит убийство, но нет ощущения, что это неправильно. Убивают, чтобы прожить, и олени в круге как будто чувствуют это.
Спросил: каких животных забивают сегодня? Ответили: обычно забивают тех, что болеют или неправильно ведут себя — жары боятся, водят табун кругами.
На месте забоя раскладываем по мешкам и коробкам мясо, складываем на вездеход. Спрашиваю у Етыляна: кому в поселке отдадите это мясо? Отвечает: прежде всего старикам, которые в прежние времена работали в этом совхозе.
Танкай говорит, что покинутая долина — одно из самых снежных мест на севере Камчатки. Табун отсюда надо выводить до ноября, потому что, когда пойдет снег, отсюда не выбраться ни оленям, ни людям.
Вторые сутки мы едем на вездеходе по камчатским лабиринтам в поисках третьего табуна. Хочется верить, что едем все-таки по следам оленей. Но чем дальше поднимаемся в горы, тем яснее становится, что здесь никого не было. И тем отчетливей мысль — насколько непросто сегодня без рации и указателей найти небольшой табун в лабиринте бесконечных гор и тундры. Иногда кажется, что это сделать невозможно.
Бригадир третьего табуна Кирилл говорит, что в сентябре табун разогнали волки. Косяки оленей они собирали повсюду, а палатку и другие вещи оставили далеко позади: жили прямо с табуном, под открытым небом… Сильно помешал пожар в верховьях Ачай-Ваяма: горела тундра, и оленей они уводили вниз от огня.
Танкай говорит, что мухоморы хитрые и с людьми вытворяют разные штуки. Я соглашаюсь, но пробовать отказываюсь.
— Удивляюсь я тебе! Впервые вижу путешественника, который отказывается от мухоморов. Иностранцы, которые бывают у нас, всегда пробуют. Полтора мухоморчика можно съесть.
— Сейчас не буду, Володя. Вечером свою камеру в тундре не найду.
Здесь от мухоморов люди иногда погибают, но чукчи и эвены все равно считают их меньшим злом, нежели водку. Танкай говорит, что его народ за всю историю не смогли завоевать ни американцы, ни русские. Завоевала их только водка.
***
Танкай сидел в палатке, раскачивался из стороны в сторону, стоя на коленях и обхватив голову руками, пел одну и ту же песню.
— Что он поет?
— Свое имя…
Казалось, конца у этой песни не будет никогда. Пастухи, сидящие по кругу в палатке, как будто онемели. Ни один из них не решался прервать поющего чукчу. Иногда он останавливался, долго говорил что-то по-чукотски, обращался с вопросами, получал ответы и снова начинал петь.
— Теперь ты видел все, — сказал мне Танкай уже перед отъездом.
Автор фотографий Андрей Шапран
