Глава 3.
Автор этого повествования, Коротков Николай Николаевич, родился 20 декабря 1930 года. Как и все нормальные люди, отдельные эпизоды своей жизни я помню, когда мне было три или четыре года.
Одним из наиболее ярких эпизодов моего раннего детство было лето 1934 года, когда отец доверял мне отгонять нашу белую и почему-то хромую лошадь в табун. Точнее, в ночное пастбище лошадей. Это доверие в один прекрасный момент мне могло бы очень дорого стоить. Как правило, лошадей мы отгоняли на луга, расположенные в конце деревни со стороны Барановки – часть деревни Александровки (Шатки). Следовательно, мы проезжали ровно половину улицы, которая казалась мне очень длинной. И однажды, поравнявшись с домом своей тёти, Малозёмовой Анны Никитовны, я разогнал свою кобылицу так сильно, что в результате своей хромоты она стащила меня на свою гриву, за которую я с трудом держался. К счастью всё обошлось без трагедии: лошадь была остановлена тётей, и меня сняли с неё. Больше отец никогда не доверял мне ездить верхом на лошади.
К сожалению, нашу очень любимую лошадку у нас отобрали осенью 1934 года в колхоз, когда в деревне началась коллективизация. Весной 1935 года взяли и корову. Этот эпизод запомнился очень ярко. Я очень хотел попить молока и настойчиво просил свою маму налить мне его в кружку. А так как просьба моя не была удовлетворена, то я стал как и все дети плакать, за что мне очень попало от отца.
До коллективизации наше хозяйство было середняцким, но, благодаря введению НЭП и большому трудолюбию отца с матерью, экономическое состояние нашей семью крепло.
Петровка, как и все близлежащие сёла, располагалась на песчаных землях, которые давали низкие урожаи зерновых. Самыми лучшими считались земли по левую сторону оврага, который назывался Барсучьим (видимо, там когда-то жили барсуки). Земли эти стали пахотными потому, что были получена в результате раскорчёвки леса. Их называли «новьями». Моя мать Аксинья Никитовна стала женой моего отца осенью 1924 года. А в 1924 году она принимала активное участие в раскорчёвке этой земли. Позже она охотно делилась со мной воспоминаниями о том, как они выполняли эту трудную работу. Все петровские земли были расположены в границах трёх оврагов, почти одинаково удалённых друг от друга: первая слева до Избного, вторая от Избного до Барсучьего, третья от Барсучьего до Минькиных оврагов. Все эти овраги имели множество родников с очень чистой водой, то есть представляли собой маленькие речушки, впадавшие в речку Варма. Весь правый берег Вармы, то есть земли, расположенные по правую сторону, разделены типичными оврагами, которые наделены множеством родников. Вообще, левый берег этой речки не имеет никаких родников. Не хочется вдаваться в подробное описание природы этих оврагов, чтобы сильно не отклоняться от цели моего повествования.
Население Петровки было более зажиточным по сравнению с Александровкой и с.Ельники. Это объясняется тем, что всё население Петровки помимо сельского хозяйства занималось подсобным ремеслом. А именно, изготовлением кирпича. Кирпич, как правило, получался очень высокого качества. Глину для производства кирпича добывали в двухстах метрах от деревни. Эти маленькие карьеры хорошо сохранились до сих пор. А станки для получения кирпича очень долго хранились на подворье – все надеялись на то, что наступит время возврата к этому ремеслу, но этого так и не случилось. Занимались производством кирпича, как правило, поздней осенью, когда в основном завершались сельхоз работы. Глину замешивали ногами; мама говорила, что ноги при этом буквально замерзали. Производимый кирпич в основном давал возможность построить добротный дом и надворные постройки, но частично и продавался для покрытия денежных расходов. В результате все дома и надворные постройки в Петровке были кирпичными, в отличие от всех окружающих сел.
Во время коллективизации наша деревня очень серьёзно пострадала. Большая часть хозяйств не захотела вступать в колхоз – в результате у них отбирался скот и ломались все надворные постройки. Кирпич, полученный от сломки надворных построек, увозился в с.Ельники для строительства МТС (машинно-тракторной станции). Мы, мальчишки пяти лет и чуть старше, участвовали в погрузке кирпича на автомашины, за что водители нас поощряли – разрешали проехать с ними до конца села. Самый лучший дом вместе с надворными постройками и прилегающим садом был дом братьев Алспековых, Алексея и Егора, которых в деревне почему-то называли Кувшиновы. Они имели один общий дом, состоящий из четырёх больших комнат, то есть по две комнаты на брата. Семьи у них были большие и все без исключения были трудолюбивыми людьми. Их дом и надворные постройки были из кирпича, крытые железом. В этом доме располагалась начальная школа, где размещалось четыре класса. Он стоит и теперь – без дворовых построек и в два раза уменьшенный. В 1968 году за определённую сумму его выкупил у колхоза (председателем которого был тогда Семелев И.Я.) Алспеков Илья Алексеевич по кличке Бирюк, как один из наследников Алспековых. Позже, в 1974 году (неточно) он покончил жизнь самоубийством.
Наша семья, то есть мой отец и мать, очень серьёзно пострадали от коллективизации. У нас было отобрано очень много произведённого кирпича. В 1947 году был сломан кирпичный амбар (председателем колхоза был Рябинин П.И.) Около этого амбара был небольшой сад, который и теперь я часто вижу во сне, а амбар всё время пытаюсь перестроить. Двор был полностью сломан. Помню, как утром я встал, вышел из дома, и сразу стало светло. Мне, четырёхлетнему ребёнку было страшно видеть всю эту печальную картину.
Потом, в 1936 году мой отец купил себе лошадь. Эта покупка стала возможной после выхода в свет небезызвестного постановления Совнаркома и письма И. Сталина «О перегибах в деле коллективизации». Эта покупка лошади стала поводом всех наших семейных несчастий. Дело в том, что наша семья стала платить за это непосильные налоги. Содержали лошадь три семьи: Коротков Пётр Максимович, который был родным дядей моего отца и Шитов Григорий Ефимович, сват Петра Максимовича. Юнины, так их ещё звали, так как Анастасия Петровна, внучка Петра Максимовича, была в браке с Шитовым Трофимом. Налогом облагался один отец. После того, как зимой 1938 года продали лошадь, задолженность по налогам осталась огромная, и нас за это обдирали как липку. Потом, когда отца призвали на войну – это было в 20-х числах июля 1941 года, все эти долги были списаны.
