С конца 18 века женская красота в России стала рассматриваться в двух ипостасях-либо как сугубо материальная, либо как почти бестелесная. В 19 веке Виссарион Белинский разразился едким эссе «Петербург и Москва».
Там есть такая строка: «Для русского купца, особенно москвича, толстая статистая лошадь и толстая статистая жена – первые блага в жизни»
В Петербурге все было иначе. Граф Владимир Александрович Соллогуб писал, не сдерживая восхищения:
«Балы при дворе императора Николая Павловича отличались не только свойственной русскому двору пышностью, но и большим оживлением. Императрица, еще прекрасная, участвовала в танцах, потом стали появляться красавицы великие княжны и за ними легион хорошеньких фрейлин и красивых молодых женщин. Тогдашний большой свет, несмотря на свою замкнутость, умел и любил веселиться… Теперь часто, глядя на худосочную нынешнюю петербургскую молодежь, я не могу себе представить, что это -- преемники красавцев Барятинских, Васильчиковых, Исаковых и других»
И далее читаем…
«А женщины? Кто из старожилов может говорить без восторга о графине Воронцовой-Дашковой, графине Мусиной-Пушкиной, Авроре Карловне Демидовой, княжнах Трубецких, Барятинских, жене Пушкина?.. Нет сомнения, что и теперь в Петербурге есть много прелестных и красивых женщин, но между ними так много замешалось других, от которых как-то тянет меняльной лавочкой или лабазным товаром, что их присутствие как-то невольно отзывается на самых «чистокровных».
Соллогуб перечислил многих красавиц своей молодости. Но совершенством были две: императрица Александра Федоровна и жена Пушкина Наталия Николаевна. Они были схожи, как сестры. Обе роста выше среднего, мемуаристы называли их «пальмами». Обе болезненно бледные и очень худые, хотя и многодетные мамаши. Обе здоровьем не блистали. И обе обладали невероятной притягательной силой.
«Я ужасно люблю царицу, не смотря на то что ей уже 35 или 36»-писал Пушкин об Александре Федоровне в своем дневнике (1834г.) А после смерти императора Николая I в его кабинете нашли тайный сувенир-золотые часы с портретом Наталии Николаевны. Царь берёг их всю жизнь.
Низкорослого Пушкина и великана Николая I влекла к этим женщинам их хрупкость. Их бледность и эфемерность была природной. Некоторые дамы, чтобы не отставать от образцов, занялись искусственной культивацией бледности и худосочности. Екатерина Сушкова вспоминала, как в 1833г. принялась интенсивно курить трубку и сигары, «но не по вкусу», а чтобы доводить себя до «интересной бледности».
Светский, ночной образ жизни-рауты, балы провоцировал всякого рода недомогания.
К концу 19 в. В обществе наметился интерес к женщинам больным или сгораемым страстью как болезнью. Вспомним лицо певицы Надежды Забелы-Врубель в образе Царевны Лебеди, с синими тенями вокруг глаз, или почти бесплотных героинь полотен Нестерова.
В 1892г в «Северном вестнике» был опубликован дневник художницы Марии Башкирцевой. Она скончалась в 23 года, а перед этим по дням описала процесс своего умирания. Дневник имел ошеломительный успех.
Печатью недолговечности отмечены лица актрисы Веры Холодной и примадонны петербургской сцены Екатерины Рощиной-Инсаровой. Правда последняя покинув революционную Россию, прожила почти век, но на родине воспринималась как образ умирания. В 1916 г. Мейерхольд выбрал ее на центральную роль в пьесу Островского «Гроза», которую ставил в Александринском театре. Хрупкая, невесомая была ее Екатерина, с тонким лицом «нестеровских» муз, ничто не напоминало в ее героине купеческую жену. Здесь была не просто тайна, а смертельная тайна……
Начало статьи, часть 1ю – ЧИТАЙТЕ ЗДЕСЬ
Подписывайтесь на канал РУССКИЙ АРХИВ
