В 1830 году Пушкин составляет план автобиографии – так называемую «Первую программу записок», в которой схематически намечает, о чём будет рассказывать. Увы, замысел поэта не был осуществлён (осталось лишь «Начало автобиографии», где он рассказывает об истории семьи и не доходит даже до своего рождения).
Однако план записок показывает, какие события отложились в памяти Пушкина. Конечно, очень многое связано с лицейскими годами: упоминается и директор Малиновскй, и лицейские профессора… И стоит чёткая запись: «Мы прогоняем Пилецкого».
Что же это за событие? Почему оно важно для Пушкина? Ведь в «Записках» Пущина, например, оно не упомянуто вовсе, имя Пилецкого встречается пару раз просто как указание почти на обслугу Лицея, а потом, уже незадолго до смерти, Пущин через жену пошлёт привет помнящему его престарелому Пилецкому.
Почему же Пушкин так запомнил это событие? Что его поразило? И прежде всего – кто таков этот самый Пилецкий?
Пилецкий (он же упоминаемый в эпиграммах и «национальных песнях» Мартын) – это Мартын Степанович Пилецкий-Урбанович, служивший в Лицее надзирателем по учебной и нравственной части с 1811 по 1813 г.
Каков он был? Вот как описал его М.Корф: «Со своей длинною и высохшею фигурою, с горящим всеми огнями фанатизма глазом, с кошачьими приемами и походкой, наконец, с жестоко-хладнокровною и ироническою, прикрытою видом отцовской нежности строгостью, он долго жил в нашей памяти, как бы какое-нибудь привидение из другого мира». Это описание можно проиллюстрировать единственным, по-видимому, дошедшим до нас изображением Пилецкого – на карикатуре А.Илличевского «Процессия усопших»:
Согласно подписи под карикатурой, Пилецкий восклицает: «Разврат! Разврат! Разврат! все за мной!»
«Прикрытою видом отцовской нежности»… А ведь в отцы-то лицеистам Пилецкий вряд ли годился, будучи, по нашим понятиям, совсем молодым человеком: в год открытия Лицея ему исполнилось 31. Был он, как тогда говорили, «порядочно образован»: слушал лекции в Геттингенском университете, вернувшись в Россию, служил «переводчиком при ученом собрании Академии наук». Явно был не глуп и проницателен, о чём говорят составленные им характеристики воспитанников. Вот что, например, писал он о юном Пушкине: «Мало постоянства и твёрдости в его нраве, словоохотен, остроумен, приметно в нём и добродушие, но вспыльчив с гневом, легкомыслен... Прилежание его к учению посредственно, ибо трудолюбие его ещё не сделалось его добродетелью». В общем-то, всё подмечено точно.
Но одного простить Пилецкому воспитанники не могли и не хотели: был он своего рода предтечей чеховского «человека в футляре», стремившимся всячески подавить свободу мыслей и действий как воспитателей, так и воспитанников. Послушаем снова Корфа: «С достаточным образованием, с большим даром слова и убеждения, он был святошею, мистиком и иллюминатом, который от всех чувств обыкновенной человеческой природы, даже от врождённой любви к родителям, старался обратить нас исключительно к Богу и, если бы мы далее оставались в его руках, непременно сделал бы из нас иезуитов». Если учесть то, что награждение при увольнении Пилецкий получил от Министерства полиции, а впоследствии служил следственным приставом в петербургской полиции, то можно с большой уверенностью сказать, что Пилецкий попросту осведомлял о внутренних делах Лицея соответствующие учреждения. Активным его помощником был младший брат Илья, устроенный на должность лицейского надзирателя без каких-либо заслуг (сохранились его рапорты о поведении воспитанников, отличающиеся исключительной безграмотностью).
Ненависть воспитанников к Пилецкому росла. Особенно уязвила их развязно-ласковая фамильярность обращения «Мартына» с их юными родственницами, посещавшими их в Лицее. Она, эта ненависть, вот-вот должна была выплеснуться. Пилецкому идут доносы: назревает бунт, во главе которого Пушкин, Малиновский-младший и Кюхельбекер. Затем Илья Пилецкий на уроке немецкого языка отнимает у Дельвига "бранное на господина инспектора [Мартына Пилецкого] сочинение". Пушкин с "непристойной вспыльчивостью" громко говорит: "Как вы смеете брать наши бумаги, стало быть, и письма наши из ящика будете брать?"
Мы не знаем, что написал Дельвиг. Может быть, вот эту сказку «Деяния Мартына в аду»?
Уже все верили Христу;
Лишь были идолы в аду.
Тогда Мартын, с тоской,
С иконою святой,
В ужасную сию страну пошел…
Будет тут Пилецкий и Цербера увещевать (очень уж, видно, надоели лицейским его проповеди!):
Не будь ты зверь, мой друг,
Ты человеком будь…
Наконец, добравшись до Плутона, Пилецкий приступает к делу:
Крестить его он стал.
Плутон, собрав весь ад,
Мартына стал катать,
Мартына по щекам;
Мартына по зубам;
Мартын кричит, ревёт,
Из ада не идёт.
Думаю, нетрудно представить, с каким упоением «скотобратцы» перечисляли побои, наносимые хотя бы в воображении ненавистному инспектору!
Но наконец Мартын убрался,
И окрестить Плутона отказался.
Что было дальше? Согласно рассказу Ф.Матюшкина, лицейские собираются в конференц-зале, просят вызвать инспектора и предлагают ему на выбор: либо уходит из Лицея он, либо они. «Угроза, - вспомнит Матюшкин, - конечно, была не очень серьёзного свойства, но Пилецкий отвечал хладнокровно: "Оставайтесь в Лицее, господа!" - и в тот же день выехал из Царского Села навсегда».
Так ли всё было на самом деле, установить трудно. Известно, что эти события произошли в ноябре 1812 года, 23 ноября было объяснение с директором Малиновским в присутствии Пилецкого (лицеисты даже называли предателями тех, кто отказывался идти с ними). Очевидно, директор совершенно убедился сам в несоответствии методов Пилецкого правилам лицейской жизни и обратился к министру просвещения, Разумовский согласился с увольнением инспектора. Весной 1813 года Пилецкий покинул Лицей.
В дальнейшем он был директором Института слепых, служил в петербургской полиции. Религиозные убеждения привели его к сектантству (так, он оставил после себя книгу «О скопцах», где попытался дать оценку этому учению с религиозно-догматической точки зрения), в хлыстовскую секту "Духовный союз", руководимую Е.Ф.Татариновой, за что в 1837 г. был сослан в Суздаль в Спасо-Евфимиевский монастырь. После семилетней ссылки переехал в Кострому, а ещё через восемь лет последовал указ о разрешении ему проживать во всех городах империи. В старости (умер 79-ти лет) жил опять в Петербурге, сильно нуждаясь.
А в нашей памяти остался благодаря пушкинской записи – лицеисты ликовали: первый «бунт» и первая победа! И остался куплет в «национальных песнях»:
Но кто немецких бредней том
Покроет вечной пылью?
Пилецкий, пастырь душ с крестом,
Иконников с бутылью (об Иконникове как-нибудь в другой раз)
Сочинителем этого куплета называл себя Фёдор Матюшкин.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
«Оглавление» всех публикаций о Лицее смотрите здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Навигатор по всему каналу здесь
