Перед первым прочтением романа Владимира Сорокина «Манараги» я совершила ошибку – ознакомилась с рецензией Галины Юзефович на «Медузе». Не советую поступать также, если хоть сколько-нибудь вам дорога свежесть собственных читательских размышлений. Даже спойлеры содержания не так опасны, как спойлеры смыслов. Но, что сделано, то сделано, так что меня давно мучает, насколько правомерны вопросы Галины Леонидовны о концептуальной незавершенности «Манараги» и пользе идеи об отношениях оригинала с подделкой. Всё, что я бы хотела сказать по этому поводу, сводится к ответу на пресловутое «Что это за роман?».
По содержанию «Манарага», на мой взгляд, - роман-антиутопия с претензиями на анализ российской (и не только) действительности. Здесь поднимается масса вопросов о развитии общества, культуры и многих социальных институтов. К примеру, русская литература начала XXI века, по мнению автора, никакой ценности не несет и не достойна быть использованной для приготовления еды на книгах – нового тренда недалекого будущего. Есть, конечно, попытка анализа более свежих книг, но вот на Донцовой (которая уже должна была стать ветераном жанра попсовых детективов) никто даже бутерброды не жарит. И можете, кстати, поменять Донцову на Пелевина, Прилепина, Яхину и т.д. А между тем, по сюжету идет, если я правильно посчитала, 2037 год. В условиях, когда люди перестали интересоваться печатной литературой и читать, даже книги средней руки должны стать редкими, а следовательно, ходовыми.
Выходит, не всё просто в мире становления книжных бестселлеров. С одной стороны, оказывается, что смысл книги остается важным, и редкость книги не всегда тождественна ее ценности (ведь герой отказывается от многих книг в ходе работы). Это как с людьми: наличие меня в единственном экземпляре не делает меня оригинальной по умолчанию. С другой же стороны, возможно, канонизация золотого фонда литературы вообще на поверку бессмысленна: широкой аудитории читателей-«графоманов» на смыслы плевать, и она готова «сожрать» всё, что ей дадут. Получается, что статус элитарности редким экземплярам навязывается извне. У Сорокина это «повара», например. Но кто этот исходный установщик образцов и раздатчик ярлыков в реальном мире? Писатели? Критики? Издатели?
Как и в любой антиутопии, звучат в «Манараге» намеки на то, что наше человечество, наш строй и наше мышление ведут к духовной гибели. Чувствуется даже задел на историю нового потерянного поколения: людей, которые после войны нашли себя в довольно странном и почти бессмысленном деле. И неудивительно, что последующее поколение (в лице главного антагониста) не готово мириться с простым исполнением заданного долга, призванного отвлечь от недавно совершившихся ужасов революции, войны и т.д. Но больше всего мне, конечно, нравится, как Сорокин меняет местами читателей и авторов (в контексте творцов ценности книги и ее значения) и говорит о практическом переложении идей, переосмысляя литературу как искусство и писательство как ремесло. Является ли переработка старого – чем-то новым? Надо ли понимать свои инструменты работы до мелочей или достаточно знать азы? Должен ли мастер быть сочувствующим и вообще эмпатийным к своей аудитории? Хороша ли автоматизация производства, если мы говорим о творческом процессе? Считать ли развитие массовой литературы шагом в будущее? Мне кажется, отсутствие современных писателей в меню подсказывает: графомания убивает мастеров-авторов, так же, как и массовое производство книг – творцов-«кулинаров».
По стилистике и форме «Манарага» - роман торжествующего самолюбования. В самом деле, сложно придумать более подходящего сюжета для того, чтобы не только продемонстрировать свое знание литературы, но и попытаться его проанализировать путем подражания и символизма. Сорокин же явно на что-то намекает, когда пишет, как на Зощенко идеально жарить стейк из морского черта. Как минимум, он намекает о своем литературном вкусе, и это хорошо, потому что игры разума с участием автора я люблю. В «Манараге» даже реализована возможность написать про Толстого от лица персонажа, косящего под Толстого. Мне, кстати, казалось, что этот рекурсивный эпизод никогда не кончится.
Теперь подробнее об авторских идеях, которыми осталась недовольна Галина Юзефович, повергнув меня в уныние перед прочтением романа. Я вот думаю, что весь секрет восприятия «Манараги» в симулякрах. С одной стороны, книга – это предмет типографской деятельности. С другой же, книга – как носитель смыслов – симулякр реальности, копия, даже фальшивка, в некотором смысле. И вот на этом ненастоящем начинают вдруг делать пищу. Фактически симулякр становится инструментом, идея текста приобретает практический контекст – на книгах можно жарить. В этих условиях люди начинают делать копии. Но они копируют только инструмент, а никак не сам симулякр (нельзя подделать то, чего материально нет). Книга, написанная, к примеру, в Золотой век литературы, в качестве симулякра воссоздает и репрезентирует авторский мир. Копия книги, предназначенная для переработки в печи, ничего не репрезентирует, потому что имеет прикладное значение. И то, как используется книга в 2037 году, тоже знак. К тому же «Манарага» - сама по себе книга, а значит, симулякр. У нас выходит симулякр о симулякрах.
Суть моих рассуждений в стремлении доказать самобытность книги. По Сорокину создание множественных копий никак не влияет на статус уникальности, потому что смыслы – неуловимое отражение реальности – никто копировать не хочет. Книга – не просто предмет бытового мира, а нечто большее. Подделать нечто неосязаемое и чувственное, что мы получаем от прочтения книги (и тут слово прочтение можно употреблять и в нормальном смысле, и в смысле жарки) и от ее написания всё равно не получится. Таким образом, когда Галина Юзефович задается вопросом, почему происходит торжество копии над оригиналом, я отвечаю: никакого торжества не происходит. Она спрашивает, зачем тиражировать вещь, которая ценна уникальностью. Отвечаю: тиражирование не влияет на ее уникальность, ибо она уникальна своим отражением реальности, а не количеством страниц и пятен.
Последний вопрос, которым задается Галина Леонидовна, какое отношение роман вообще имеет к нашей жизни. Если не считать вопрос о смысле книги как симулякра, то я выступаю за восприятие «Манараги» как метафоры. Если пристальнее вглядеться в персонажей романа, то все они представляют жалкие копии настоящих личностей, причем это копирование (подражание) касается как интеллектуальной сферы, так и эмоциональной. О первом свидетельствует отсутствие каких-либо знаний без умной блохи в мозгу, а о втором – отказ от так называемых плоских фильмов, а вместе с тем будто отказ от эмпатии к киногероям и другим людям. У каждого в «Манараге» свои задачи, но мы ничего не знаем о мечтах и стремлениях (только старомодная мать героя, пожалуй, была способна на какие-то чувства). В результате «Манарага» заканчивается симуляцией человеческого копирования.
Таким образом, «Манарага» - книга не только о копиях книг, но и о копиях людей, в которых можно превратиться. И из аналогии вытекает немаловажный вопрос: если книги можно с удовольствием использовать, признавая их предметность, то можно ли использовать людей и при этом отрицать, что они для нас тоже – только орудие?
