Перевод главы “Возвращаясь к киберфеминизму: теория как инструмент для понимания опыта молодых девушек” из книги "eGirls, eCitizens" (ред. Дж. Бейли, В. Стивс)
Введение: беспокоящее бинарное мышление
Первые киберфеминистки позиционировали киберпространство как освобождающую силу, акцентируя внимание на его способности выходить за пределы традиционной бинарности и ограничений мейнстримных гендерной и феминистской политик. Ставшее возможным благодаря технологиям слияние человека и машины воспринималось как начало постгендерного мира, а интернет – как утопическое пространство освобождения от оков гендера. Киберпространство в глазах киберфеминисток обладало потенциалом к разрушению традиционных патриархальных иерархий, колониальных тенденций и милитаризированных и коммерциализованных технологий развитого капитализма. В этом «дивном новом мире» киберпространства не существовало бы бинарности и привилегий: мужчин над женщинами, гетеросексуалов над гомосексуалами, белых над не-белыми, людей над животными.
Однако, несмотря на все утопические построения, вскоре стало ясно: киберпространство стало лишь еще одним местом, где проявляются все проблемы, которые критикует феминизм. Как пишет теоретикесса киберфеминизма Радхика Гаджала (Radhika Gajjala), ранние киберфеминистки «свели проблему неравенства к проблеме материального доступа к оборудованию и сети, и к технической подкованности». На самом деле, проблема неравенства в киберпространстве затрагивает более обширные социополитические контексты, которые влияют на конструирование киберсферы на культурном уровне, распространяя внутри нее патриархальные, колониальные и капиталистические дискурсы прогресса. Эти дискурсы могут ограничить представленность женщины в сети и помешать ее равнозначному с мужчинами присутствию в интернете.
Политический дискурс, затрагивающий проблему кибернеравенства, равно как и современные киберфеминистские дискурсы, также не свободен от линейной направленности дискурсов прогресса. В процессе заимствования этих нарративов часто некритически понимаются и принимаются такие имеющие отношение к гендеру и сетевому пространству бинарные понятия, как онлайн vs. оффлайн, виртуальное пространство как освобождающее или же как ограничивающее, виртуальный опыт как укрепляющий или же как провоцирующий уязвимость. Подходы к регуляции киберпространства в этой парадигме также разделяются бинарно: это либо регуляция извне, либо саморегуляция. Таким образом, во многих случаях такое некритичное принятие воспроизводит те бинарные установки, которые, по мысли ранних киберфеминисток, должны были быть преодолены киберпространством.
Вместо того, чтобы углублять взаимопроникновение и пересечение гендерной проблематики и киберпространства, киберфеминистская критика и законодательство в отношении связанных с гендером проблем пребывают в стагнации, погруженные в искусственно созданную дихотомию: «киберпространство как утопия» vs. «киберпространство как антиутопия», без какой-либо середины. «Дивный новый мир», видимый киберфеминистками в интернете, превратился в антиутопию, представляющую риск для женщин, что часто используется как аргумент для усиления наблюдения за пользовательницами в сети. Однако и восприятие киберпространства целиком и полностью как антиутопии также не является продуктивным – все гораздо сложнее.
Онлайн vs. Оффлайн: усложнение феминистской критики и виртуальный раскол
Сложнее все и внутри самого киберфеминизма, он не является монолитным феминистским движением с единой теоретической повесткой. Несмотря на то, что многие киберфеминистки полностью отказываются давать определение своему движению, авторки книги “Reload: Rethinking Women + Cyberculture” Мэри Фланаган (M. Flanagan) и Остин Бут (A. Booth) определяют киберфеминизм как спорадический, носящий тактический характер, противоречивый набор теорий, споров и практик, связанных с гендером и сетевой культурой. Профессорка социологии Городского университета Нью-Йорка Джесси Дэниелс (Jessie Daniels), отмечая разрозненный характер течения, предлагает говорить не о киберфеминизме, но о киберфеминизмах. Такое множественное понятие учитывало бы разнообразие теоретических и политических позиций внутри движения, но и не упускало бы из виду объединяющую его тему – сосредоточение на гендере, цифровых технологиях и феминистских практиках. Эта тема оказывается гораздо важнее, чем периодические теоретические разногласия: все киберфеминистки объединены верой в то, что женщины должны попытаться укрепить свои позиции с помощью присвоения виртуальных технологий и контроля над ними таким образом, чтобы продолжать иметь возможность выражать свою гендерную идентичность в сети. В зависимости от теоретического обрамления, это может подразумевать как реструктурирование самих виртуальных технологий так, чтобы те способствовали гендерному равенству, так и расширение доступа к этим технологиям для женщин, или же комбинацию этих двух вариантов.
Если мы принимаем определение киберфеминизма как течения, фокусирующегося на гендере, цифровых технологиях и феминистских практиках, полезно задаться вопросом: можно ли отделить киберфеминизм от других феминизмов? И является ли простое внимание к технологиям достаточным для того, чтобы считать движение киберфеминистским? Для ответа на этот вопрос важно деконструировать противопоставление онлайн и оффлайн пространств, чтобы понять, будет ли правильным утверждать, что «обычные» феминистские течения не заинтересованы в технологиях или, по крайней мере, не апеллируют к ним. Мы начнем с того, что обрисуем теоретический концепт киборга и попытаемся схватить его феминистский смысл, а затем рассмотрим взаимоотношения между повсеместной технологизацией, гендером, технопространственными процессами формирования идентичности и воспроизведением неравенства «реального» мира в киберпространстве. Проделав все это, мы попытаемся обратить внимание на слияние онлайн и оффлайн сфер и показать, что все феминистки могут считаться киберфеминистками.
Авторка "Манифеста киборгов" Донна Харауэй отмечает, что онлайн и оффлайн сферы имеют множество пересечений. Это означает, что «виртуальная» и «реальная» жизнь – некорректные бинарные конструкты. Чтобы преодолеть абсолютистское и поляризованное мышление такого типа, Харауэй выдвигает концепт киборга как метафору того, что человек и машина слились воедино. Киборг – существо постгендерного мира, в котором человеческое и техническое сливаются не только в контексте идентичности, но и физически – через взаимодействие с техникой, или даже телесно - с помощью имплантации посредством медицинских технологий. Киборги протестуют против основных идеологий политических структур, согласно которым бинарности естественны и природны, а не социально сконструированы. Тем самым, они в том числе и ставят вопрос: а что вообще значит быть человеком?
Согласно Харауэй, киборг – метафора феминистского субъекта, пограничная фигура, которая скользит через иерархические категории природного и искусственного, избегая определения технологий как маскулинной противоположности «женственной» природы. Британская философиня и культурологиня Сэди Плант отмечает, что чрезвычайно важно воспринимать виртуальный мир сквозь оптику киборга, так как это позволяет выделить пространство для женщин в уже существующих структурах и подорвать влияние материальных оффлайн пространств патриархального контроля, которые часто воспроизводятся и онлайн. Как пишет теоретикесса постколониального феминизма Чела Сандоваль (Chela Sandoval): «Сознание киборга имеет долгую историю, укорененную во всех формах оппозиции угнетению». Таким образом, киборг как метафора выражает призыв к новым или переосмысленным техникам взаимодействия, пересмотру того, как мы (коллективно) думаем, действуем, живем.
Идея укорененности сознания киборга в формах оппозиции угнетению подразумевает необходимость осмысления того, как неравенство в «реальном» мире – в особенности, насилие против женщин и другие гендерно-окрашенные формы неравенства – отражено в реальности виртуальной. Так же как и оффлайн пространства, киберпространства несут в себе сексизм, расизм и гомофобию, укрепляя гегемонные колониализм, капитализм и патриархат. А значит, традиционно используемые оффлайн феминистские инструменты критики могут быть применены в борьбе с неравенством и в сфере онлайн, чтобы минимизировать насилие против женщин в интернете и предоставить им большую виртуальную агентность.
Важно понимать, что виртуальная реальность неотделима от «реальной» жизни в контексте роли, которую обе играют в формировании и презентации идентичности. Необходимость противостоять давящим гендерным стереотипам в онлайн пространстве особенно актуальна для девочек и юных девушек. Публичный характер выражения идентичности в киберпространстве увеличивает влияние на девушек гендерных стереотипов и делает их уязвимыми перед жестким осуждением со стороны одноклассников или однокурсников. Это особенно верно, когда речь идет о девочках-подростках, желающих презентовать себя как девушек в процессе становления женщинами. Поэтому очень важно расширить поле киберфеминистской литературы таким образом, чтобы она затрагивала не только взаимоотношения между женщинами и технологиями, но и особенности подобного взаимоотношения в тех случаях, когда речь идет о юных девушках и девочках.
Исследователи и исследовательницы видеоигр, изучая влияние киберпространств на формирование идентичности, также критиковали дихотомию «реального» и «виртуального», характеризуя ее как «предательскую фантазию». «Представление о том, что мы можем разделить эти сферы, неверно передает наши взаимоотношения не только с технологиями, но и с культурой вообще» – пишет социологиня и авторка “Play Between Worlds: Exploring Online Game Culture” Т.Л. Тейлор (T.L. Taylor). Таким образом, виртуальные пространства тесно переплетены с «реальной» жизнью, образуя одно большое социальное пространство, которое покрывает как онлайн, так и оффлайн реальности. «Жители» сети представляют свою идентичность схожим с жителями «реального» мира образом, хоть и имеют сравнительно большую свободу экспериментировать. А онлайн сферы так же подвергаются феминистской критике, а не представляют собой идеальное пространство для гендерно-нейтрального самовыражения, как это видели ранние киберфеминистки.
Итак, «онлайн» и «оффлайн» - абсолютистские термины, которые не отражают сложные пересечения между цифровыми технологиями, гендерным неравенством и «реальной» жизнью. Обращение внимания только на одну из сфер в ущерб другой не служит на пользу (кибер)феминистской цели противостояния гендерному неравенству, поскольку дискриминации, проявляющиеся в онлайн и оффлайн пространствах, неразделимы. К тому же, как отмечали некоторые исследователи, киберфеминизмам внутреннее присущи инклюзивность, плюрализм, анти-монолитичность и включение различных феминистских перспектив. А значит, традиционные «оффлайн» феминизмы могут быть использованы в рамках киберфеминистской парадигмы, и наоборот. Ведь если центральное различие между киберфеминизмами и другими феминизмами – сосредоточение на цифровых технологиях, а технологии не могут быть отделены от «реальной» жизни, значит, различий между ними нет вообще.
Агентность vs уязвимость: освобождение, принуждение, риск и самораскрытие
Дискурсы, затрагивающие гендер и виртуальные пространства, как правило, рассматривают последние либо как по умолчанию освобождающие, либо как ограничивающие женщин. Вслед за этим онлайн опыт девушек и женщин также характеризуется либо как увеличивающий женскую агентность, либо как делающий женщин более уязвимыми.
В этой секции мы попытаемся показать, что ограничения и риски, связанные с киберпространством, могут иметь освободительный потенциал, а уязвимость не всегда является обезоруживающей.
Современные медиа, теоретические и политические дискурсы наложили определенные ограничения на женский виртуальный опыт. Эти дискурсы рассматривались как с позиций киберфеминизмов, так и других теоритических перспектив. В то время как некоторые подвергают сомнению осмысление онлайн пространств исключительно как полных риска, практически все сходятся в восприятии женского онлайн опыта как опасного и рискованного. Мы не пытаемся сказать, что дискуссии, касающиеся риска в киберпространстве, должны быть прекращены. Скорее, мы настаиваем, что они должны быть переформулированы таким образом, чтобы фокусироваться на освободительном потенциале и повышенной агентности в использовании женщинами технологий, уменьшении потенциальных стесняющих факторов в этом использовании и конечной цели увеличения гендерного равенства в сети. Все это было бы более продуктивно, чем поддержка патриархальной протекционистской политики.
Выделяются следующие риски для женщин в сети:
- наблюдение со стороны других пользователей;
- нарушения приватности;
- риски, связанные с самораскрытием в сети (к примеру, касающиеся будущего трудоустройства, харассмента, репутационного ущерба и т.д.);
- возможная объективация и последующие угрозы личной безопасности в ответ на размещенные онлайн селфи женщин;
- проблемы с восприятием собственного тела, связанные с усвоением репрезентации женских тел в медиа;
- кибербуллинг и киберхарассмент.
Тем не менее, если мы глубже рассмотрим каждую проблему, становится ясно, что не все из них являются исключительно рисками и ограничениями для девушек в онлайн пространстве. Не отрицая того, что для некоторых женщин данные пункты действительно могут представлять опасность, важно отметить, что для многих они могут иметь освободительный потенциал. Исследования показали, что даже когда эти ограничения имеют место, пользовательницы осведомлены о них и потенциальных рисках, и активно задействуют себя в разработке стратегий их контроля.
Гендерно-ориентированный риск часто связывается политиками, медиа и многими теоретическими дискурсами с интернет публичностью. Многообразие дискурсов, связанных с поведением женщин онлайн, основывается на понятии риска, вызванного публичностью. Многие исследователи отмечали, что подобные дискурсы часто осуждают саморепрезентацию и самораскрытие девушек и женщин в сети. Они предполагают, что девушки и женщины, публично выражающие свою идентичность онлайн, могут подвергать себя многим из перечисленных выше рискам, включая повышенное наблюдение, нарушения приватности, нежелательные жесты сексуального характера и т.д. Слишком часто популярные дискурсы в неолиберальном и патриархальном ключе переносят на женщин ответственность за их собственную безопасность или же ратуют за их защиту на законодательном уровне, таким образом принимая риски и ограничения как неизбежное и фокусируясь на выявлении и контроле гендерных характеристик, которые могут «вызвать» негативные последствия. Поступая таким образом, они скрыто обвиняют девушек в привлечении риска, измеряя степень «виновности» страдающих от гендерно-ориентированного насилия онлайн тем, насколько хорошо они могут сами его предотвратить. Киберфеминистки осознают, что подобные дискурсы усиливают гендерное неравенство, поскольку, во-первых, не признают, что называемые ими «риски» могут быть не только ограничивающими, но и иметь освободительный потенциал, а во-вторых, отказываются рассматривать коренные причины ограничения женского самовыражения в сети и не предпринимают попыток искоренения гендерного неравенства.
Прежде, чем мы покажем, каким образом определенные гендерные ограничения могут быть освобождающими, рассмотрим роль агентности в использовании интернета женщинами. Что такое агентность? Финская исследовательница Хилле Коскела (Hille Koskela) предлагает следующее определение: агентность проявляется в любом акте презентации, в противоположность акту быть-увиденным (это состояние британская киноведка Лора Малви описывала термином to-be-looked-at-ness, говоря о женских образах в кино и методах операторской работы, направленных на их запечатление: так, в классических голливудских фильмах протагонист-мужчина преподнесен как субъект, героини-женщины - как объекты - прим. переводчицы). Агентность не стоит определять через то, кто может увидеть размещенный онлайн контент, поскольку, выставляя свою личную жизнь на всеобщее обозрение, пользовательницы соцсетей прекрасно осознают, что выложенное может увидеть любой. Агентность, скорее, проявляется в том, когда, какой и как онлайн контент контролируется человеком, разместившим что-то в сети.
Несмотря на то, что девушки обычно имеют определенную степень контроля над тем, какие именно их фотографии размещаются в сети, важно помнить, что то, как эти фотографии будут использоваться другими после публикации – вне их контроля. Тем не менее, сам факт, что фотографии могут использоваться для таких нежелательных целей, как контроль, сталкеринг, сексуализация, оскорбления, шантаж и т.д., не стоит однозначно интерпретировать как потерю агентности. Мы принимаем определение Коскелы и полагаем, что онлайн пространства, которые предлагают девушкам возможность большего контроля над размещаемым ими контентом более эффективно способствуют развитию и укреплению женской агентности и таким образом имеют более освободительный характер, вне зависимости от того, какие формы принимает в них женская саморепрезентация.
В данной главе мы определяем контроль как дискурсивную способность быть осведомленной о том, как именно применяется власть, и возможность решить, подчиниться применяемой власти или противостоять ей. Тем не менее, важно понимать, что определение контроля не является универсальным и может меняться в зависимости от агента и контекста. Принимая гибкую, изменчивую структуру для дискуссий об агентности и освобождении, мы можем связать эти концепты как с публичной, так и с приватной саморепрезентацией, при условии, что обе включают в себя контроль со стороны тех, кто выкладывает контент. Определение контроля и агентности таким образом может помочь киберфеминисткам в продолжении исследования таких концептов, как онлайн выслеживание (online surveillance), таким образом, чтобы было возможно ассоциировать эти концепты с увеличением освободительного потенциала для девушек. Принимая во внимание эту концептуализацию агентности, будет полезно обратиться к специфическим дискурсам, которые могут быть переоформлены с целью распознания в них освободительного элемента, а не только потенциальных ограничений.
Наблюдение за сверстниками и другими людьми в интернете не является гендерно нейтральным: женщины наблюдают за собой и другими чаще, чем мужчины. В то время как практика наблюдения может потенциально ограничить личный контроль, диктуя наблюдающей, как именно должна выглядеть ее саморепрезентация в сети, она также может быть выгодной для девушек, позволяя тщательно отобранным «автопортретам» достичь большей аудитории. Важным является и то, что эти самопрезентации являются скрупулезно сконструированными: девушки хотят, чтобы мир видел их именно такими, хотят, чтобы именно эти фотографии были распространены. Несмотря на то, что пользователи соцсетей обычно склонны к тому, чтобы скрывать определенную информацию от некоторых групп людей, размещение фотографий и личной информации может выступать в качестве проявления агентности и самоконтроля, т.к. через это размещение девушки получают возможность исследовать различные аспекты своей идентичности и экспериментировать с ними. Наблюдение за другими в сети также может предоставить девушкам пространство для борьбы с нормативными гендерными стандартами самопрезентации в интернете и транслировать ход и результаты этой борьбы широкой аудитории.
Профессорка Школы права Пенсильванского университета Анита Аллен (Anita Allen) полагает, что, помимо наблюдения со стороны сверстников, девушки особенно уязвимы в том, что касается вопросов приватности, поскольку они автоматически воспринимаются как неполноценные, подчиненные – как легкая мишень. Женская приватность онлайн постоянно нарушается теми, кто имплицитно полагает, что дочери, беременные женщины, матери и жены должны быть более ответственны за свое поведение в собственной личной жизни, нежели сыновья, отцы и мужья. Определенная женская самопрезентация онлайн также может укрепить патриархальную идеологию, согласно которой у мужчины всегда есть неограниченный доступ к женским телам. Эти риски, высказываемые в медиа и дискурсах, настаивающих на том, что пользовательницы соцсетей должны быть более скрытными, могут подтолкнуть девушек к тому, чтобы ограничить собственное самовыражение, игнорируя его освобождающие аспекты. Какими могут быть эти аспекты? В статье ““No Boundaries”? Girls’ Interactive, Online Learning About Femininities” Д.М. Келли, Ш. Померанц и Д. Кёрри (Kelly, Pomerantz, Currie) обнаружили, что девушки часто экспериментируют с границами гендера онлайн, выражая неконформную женственность и показывая те части своей идентичности, которые являются табуированными оффлайн. Сам процесс этой трансформации идентичности напоминает перформанс: девушки показывают и публично презентуют определенным образом «нерабочую» старую идентичность, одновременно конструируя виртуальную презентацию новых идентичностей, которые воспринимаются как путь к успеху и самореализации. Квир-, транс- и расовые теоретики также начинают рассматривать связь между агентностью и онлайн самопрезентацией, полагая, что для угнетенных групп самовыражение онлайн может послужить инструментом противостояния нормативным стандартам, согласно которым гендерное самовыражение более приемлемо для гетеросексуальных, белых и цисгендерных людей.
Применяя контроль там, где это возможно, виртуальные акторы могут подтолкнуть сторонних наблюдателей к тому, чтобы те вошли в их личное пространство. Размещение контента онлайн, таким образом, может рассматриваться как проявление агентности, противостоящее западной тенденции «не выносить сор из избы». Исследовательница Лестерского университета Энн Колли (Ann Colley) отмечает роль онлайн самопрезентации в формировании позитивных взаимоотношений между девушками, Э. Гонзалес (A. Gonzales) и Дж. Хэнкок (J. Hancock) в статье “Mirror, Mirror on My Facebook Wall: Effects of Exposure to Facebook on Self-Esteem” подчеркнули, что наблюдение за самопрезентацией других людей онлайн может иметь положительный эффект на самооценку. Применение феминистской критики к рассмотрению проблем наблюдения и приватности дает возможность высвечивания этих освободительных аспектов и подталкивает к более тщательному изучению культурных и социально-правовых ожиданий от гендерного самовыражения онлайн.
Аутентичность vs. не-аутентичность: Body Image и культура потребления
Исследователи неоднократно подчеркивали, что репрезентация «женственности» в медиа может пересекаться с пониманием саморепрезентации, часто транслируя противоречивые установки о том, что именно означает позиционирование себя в качестве девушки в онлайн пространстве. С одной стороны, в медиа демонизируется выражение девушками своей сексуальности и подчеркивается важность осторожности, скромности и «этичности» фотографий, которые девушки собираются выложить в сеть. С другой стороны, поощряется увлеченность культом знаменитостей, подражание «идеальным телам» тех или иных известных женщин, потребление ориентированного на внешность медиа. Эти противоречивые установки медиа подкрепляются наблюдением со стороны других пользователей соцсетей: девушки, которые не соответствуют определенным стандартам, и даже те, которые пытается им соответствовать, подвергаются критике и получают множество негативных комментариев. Девушки, которые осторожны в своей саморепрезентации, могут быть заклеймены как ханжи и пуританки, девушки, напротив открытые в самовыражении, – как жаждущие внимания поверхностные «шлюхи». Поскольку для девушек очевидно невозможно соответствовать этим противоречивым стандартам, они часто предпочитают либо заняться интенсивной самоцензурой, либо и вовсе ограничить свою активность в интернете, жертвуя экономическими преимуществами, которые в наше время дает присутствие в соцсетях.
Другая ложная дихотомия, связанная с противоречивыми установками медиа, это разделение саморепрезентации на аутентичную и не-аутентичную. Девушки, которые «скромны» в своем самовыражении, могут рассматриваться как не-аутентичные, т.к. слишком себя цензурируют, однако такой же ярлык может быть присвоен и «смелым» девушкам, особенно если их саморепрезентация зеркальна той, что поощряется в медиа. В любом случае девушки сталкиваются с обвинением, что их самовыражение ненастоящее. Поскольку многие из них используют интернет и соцсети как инструмент для выражения тех аспектов себя, которые оффлайн считаются табу, а также для «примерки» различных экспериментальных идентичностей, грань между «аутентичной» и «не-аутентичной» самопрезентацией вовсе не является такой отчетливой. Австралийская исследовательница медиа Тереза Сенфт (Theresa Senft) подчеркнула, что, примеряя на себя различные идентичности онлайн, девушки могут показывать определенный набор личностных характеристик, не отождествляя себя при этом ни с одной из них. Они также могут пускаться в определенное актерство («deep acting»), пытаясь глубже идентифицироваться с той или иной ролью, которую они пытаются играть в сети. Таким образом, не существует четкой грани между настоящим и ненастоящим, когда речь идет о саморепрезентации в соцсетях: она по определению амбивалентна и является смесью этих двух противоположностей.
В связи с вопросом «аутентичности» и «не-аутентичности» ведутся дискуссии о роли агентности в саморепрезентации: «аутентичная» саморепрезентация рассматривается как агентная, не-аутентичная - как лишенная агентности. Мы полагаем, что вместо того, чтобы обсуждать агентность в данном отношении, было бы гораздо продуктивнее обсудить ее в контексте давления медиа на способы саморепрезентации.
Ограничения, накладываемые медиа на способы самовыражения девушек и женщин в сети, частично объясняют отсутствие развернутого размышления об освободительном аспекте проявления женщинами своей сексуальности, сексуальной агентности и желания в интернете. Это отсутствие беспокоит, ведь сексуальная агентность исторически воспринималась как положительный аспект мужской сексуальной идентичности и естественный этап мужского полового развития. Западный дискурс о женской сексуальности неизбежно заключает, что девушки и женщины не могут извлечь выгоды из репрезентации или саморепрезентации сексуальности, т.к. те автоматически ведут к «нездоровой» сексуальности. Киберфеминистки работают над тем, чтобы переформулировать дискурсы о саморепрезентации сексуального характера онлайн таким образом, чтобы создать определенную платформу, в рамках которой девушки получали бы определенную выгоду от выражения своей сексуальности.
Сексуальность может иметь освободительный характер в качестве компонента более широкого социального дискурса, включающего поддерживающие и уважительные межличностные отношения, здоровую концептуализацию своего «я» и агентность, понимаемую в качестве контроля пользовательницы над ее фотографиями, вне зависимости от того, сексуализированны они или нет. Активистка полового просвещения, секс-позитивная феминистка и режиссерка Кандида Ройэлл (Candida Royalle) вторит Коскеле, полагая, что сексуализированные изображения могут иметь освободительный потенциал, если они позволяют личностям держать ситуацию под контролем: к примеру, изображения, на которых девушки воплощают свои собственные фантазии, а не фантазии доминирующих над ними мужчин. Доцентка Педагогического колледжа Колумбийского университета Лора Аззарито (Laura Azzarito) так же подчеркивает, что такие сексуализированные изображения могут поспособствовать более позитивному определению женских тел в медиа, в противовес жестким, узким и гетеронормативным мужским репрезентациям женщин.
Сейчас перед киберфеминистками стоит задача дальнейшего рассмотрения взаимоотношений между репрезентацией гендера в медиа и агентностью пользовательниц сети. Выполняя эту задачу, мы должны преодолеть дискурсы, характеризующие онлайн пространства либо исключительно как опасные, либо как благоприятные для женщин; либо как стимулирующие агентность, либо как лишающие женщин агентности. Нам также стоит абстрагироваться от дискурсов, фокусирующихся на «аутентичности» и «не-аутентичности», которые в конечном итоге подавляют выражение девушками собственной сексуальности. Таким образом, мы можем выстроить более инклюзивную версию виртуального сообщества и участия в медиа, которая позволила бы девушкам иметь больший контроль и больше возможностей для агентного самовыражения, тем самым снижая давление гендерных оков на агентность.
Правовое vs. Внеправовое регулирование: возможные реакции на гендерное неравенство в сети
Массовая культура представляет пользовательниц онлайн пространства как наивных, нуждающихся в защите, цензуре и покровительстве. Эта картина противоречит реальности, в которой девушки, наоборот, полностью осознают риски и ограничения, связанные с использованием интернета, и вполне способны независимо вырабатывать собственные стратегии противостояния этим рискам. Правовые инициативы, направленные на решение проблемы гендерно-ориентированного риска онлайн, часто имеют карательный характер и фокусируются на криминализации и жестком подходе к онлайн харассменту. Девушки в них преподносятся либо как наивные жертвы, либо как активные соучастницы. Подобные инициативы работают скорее на индивидуальном уровне, нежели на коллективном, сосредотачиваясь на личностных характеристиках девушек, которые наиболее подвержены онлайн харассменту, чтобы затем «защитить» их или наказать их обидчиков. Выбирая этот подход, правовые инициативы в неолиберальном и патриархальном ключе отказываются рассмотреть глубинные причины гендерного неравенства в сети, предпочитая следовать поп-культурным понятиям того, что значит быть пользовательницей сети.
В этой подглаве мы покажем, что регулятивные меры, направленные на решение подобных проблем, часто являются вредными и ханжескими в попытке деконструировать некритичные оппозиции внутри медиа, политических стратегий и культурных дискурсов, диктующих девушкам приемлемые в обществе стандарты презентации «женственности» онлайн. Тенденция простого «сбора» личностных характеристик отдельных девушек во имя их защиты или перекладывания на них полной ответственности за собственную безопасность способствуют ложному противопоставлению девушек-жертв и девушек-соучастниц. Она также не позволяет рассмотреть большие ограничения, накладываемые на женскую агентность онлайн более обширными системными структурами, таким образом предаваясь заблуждению, что онлайн пространства в своей основе рискованны и ограничительны, а значит, риски и ограничения в них абсолютно неизбежны.
Теоретические дебаты внутри киберфеминизма часто сосредотачиваются на разделении правовых и внеправовых мер по устранению гендерного неравенства в сети, и теоретики, как правило, высказываются в пользу тех или иных, отвергая другие. В результате, образуется еще одна ложная дихотомия: что гендерное неравенство в сети может быть решено либо правовыми, либо внеправовыми мерами, но не комбинацией двух.
В то время как правовые меры, направленные на детскую порнографию и секстинг, работают настолько некорректно, что могут подвести самих девочек под статью, правовые инициативы, такие как “Закон о безопасности” в Новой Шотландии (принятый в 2013 году в Канаде закон, направленный на защиту и поддержку жертв кибербуллинга, а также его профилактику - прим. переводчицы) и предложенные поправки (речь идет о Bill C-13 - законопроекте о защите канадцев от киберпреступности - прим. переводчицы) к Уголовному кодексу уже начинают обращаться к проблемам кибербуллинга и киберхарассмента. Применение законов против детской порнографии в случае секстинга широко критиковалось за возможную криминализацию тех, на чью защиту изначально был направлен закон (например, молодых девушек, исследующих собственную сексуальность). Его также критиковали за неразумную жесткость и конструирование сексистских нарративов, которые клеймят девочек и молодых девушек как гиперсексуальных, занимающихся эксплуатацией самих себя жертв, нуждающихся в патриархальной защите.
Тем не менее, правовые меры могут иметь определенный потенциал в тех случаях, когда речь идет о проблемах, связанных с ограничением женской агентности онлайн. Так, доцентка Института криминологии и уголовного правосудия Карлтонского университета Лара Карайян (Lara Karaian) отметила, что правовые меры, направленные на макроуровне на решение проблемы систематического неравенства и сопутствующего структурного вреда, а не на отдельных девушек и их «личную ответственность», могут уменьшить гендерное неравенство в сети. Доцентка кафедры Коммуникации в Университете Колорадо в Денвере Эми Хасинофф (Amy Hasinoff) также рассуждает, что селфи и фотографии себя, выкладываемые девушками в сеть, теоретически могли бы легально рассматриваться как авторский контент - таким образом, те, кто размещают информацию о себе в сети, могли бы контролировать ее, опираясь на законы авторского права. Профессорка Школы права Мэрилендского университета Даниэль Ситрон (Danielle Keats Citron) предположила, что права, связанные с гендерным равенством и сексуальной агентностью, могли бы получить статус фундаментальных конституционных прав. Таким образом, те, чьи права были нарушены, могли бы обратиться в суд. Подобные стратегии поспособствовали бы отказу правовых мер, касающихся гендерного неравенства в сети, от «жестких» криминальных санкций (от которых часто страдают и сами девушки), при этом не отнимая у девушек возможность по собственному решению выходить за рамки сковывающей нормативной сексуальной морали.
В том, что касается внеправового регулирования гендерного неравенства в сети, большую роль может сыграть растущая популярность феминизма. В феминизмах поощряется оценка женских достижений и политики; молодые феминистки, как правило, имеют более здоровое представление о собственном теле, поскольку обладают инструментами критики гендерно-нормативных стандартов и потому способны лучше противостоять недостижимым идеалам худобы, навязанным медиа. Феминизм, уважение к женщинам, продвижение идей гендерного равенства могли бы преподаваться в школах, что являлось бы решением проблемы на макроуровне: противостояние систематическому патриархату через систему образования.
Еще одна внеправовая мера - введение медиаобразования (media literacy). Эта инициатива была предложена как возможный способ продвижения большей осведомленности в вопросах медиа, а также повышения самооценки и переформулирования норм женской сексуальности (однако, важно отметить, что результатом подобной инициативы, напротив, может стать немедленная объективация себя). Введение такой меры также могло бы поощрять такие дизайны сайтов, которые олицетворяли бы обращение к девушкам и женщинам не столько как к потребителям или потенциальным сотрудницам, сколько как к полноправным «гражданкам» сети.
Наконец, иссладовательница и психотерапевтка Кейтлин Уэлс (Caitlin Welles) предлагает реконцептуализировать представления о сексуальности и агентности на макроуровне. Она пишет: «Исследователи полагают, что способность женщины быть полностью осознанной и «присутствующей» в своих сексуальных опытах напрямую связано с ее способностью выступать в качестве агента. Способность принимать ответственные и самоутверждающие решения в собственной половой жизни - важнейший аспект агентности».
Подобные обширные внеправовые инициативы могли бы действовать как в одиночку, так и вкупе с критически применяемыми правовыми мерами для решения проблемы гендерного неравенства как онлайн, так и оффлайн.
Заключение: будущие векторы киберфеминистких исследований
Мы начали эту главу с того, что поставили под сомнение популярные в мейнстримных политическом, теоретическом и медиа дискурсах дихотомии: онлайн vs. оффлайн, киберфеминистки vs. другие феминистки, киберпространство как утопия vs. киберпространство как антиутопия, агентность vs. уязвимость, риск vs. выгода, конфиденциальность vs. самораскрытие, аутентичность vs. не-аутентичность, жертвенность vs. соучастие, правовые vs. внеправовые меры и т.д. В деконструировании этих ложных бинарных оппозиций важную роль играет онлайн агентность, определенная нами как контроль агентки над тем, что, когда, как и на каких условиях выкладывается ей в сеть.
Не менее важно учитывать опыт маргинализированных женщин в киберфеминистких дискурсах. Киберфеминистки часто пренебрегали опытом небелых, бедных, негетеросексуальных женщин, не имеющих доступа к цифровым технологиям. Как подчеркнули Мария Фернандез (M. Fernandez) и Фейт Уилдинг (F. Wilding) в книге “Domain Errors!: Cyberfeminist Practices”: «Мы не поддерживаем панкапитализм. Это хищная, вредоносная и сексисткая система, которая не изменится, даже если в господствующем классе, ответственном за принятие решений, будет больше женщин. Наша повестка в том, что женщины нуждаются в доступе к освободительному знанию и инструментам, которые сейчас принадлежат так называемому «виртуальному классу» (virtual class)». Киберфеминисткам нужно быть приверженными уничтожению идеологий колониального доминирования, которые пронизывают всю западную культуру. Критически важно не только удостовериться, что киберфеминистский дискурс доступен всем девушкам и женщинам, а не только привилегированному меньшинству, но также распознавать и поощрять ежедневные киберфеминистские акты, которые женщины совершают по мере того, как усиливают свое присутствие в киберпространстве.
Для преодоления проблематичных дискурсов киберфеминисткам необходимо начать деконструкцию преобладающих репрезентаций гендерных ролей, которые диктуют социально приемлемые в обществе стандарты женственности и ее проявлений в киберпространстве. При этом важно считаться с восприятием и опытом самих пользовательниц сети, включая негетеросексульных, транс-, небелых и других маргинализированных женщин, и использовать эти интерсекциональные наработки в определении курса дальнейших киберфеминистских инициатив.
Работа «снизу» с целью убедиться, что сами пользовательницы имеют голос в дискурсах, касающихся гендера и киберпространства, является ключевым аспектом в преодолении бинарной патриархальной мысли, увеличении агентности девушек в сети и конструировании онлайн пространств, которые лучше отражают гендерное равенство.
Перевод: Катерина Денисова
