Одно из самых стойких заблуждений связано с феноменом «идеального» человека. Каждый из нас слукавит, если станет отрицать, что создавал в воображении некий образ, всецело соответствующий своим требованиям. Позабытые строки из Библии напоминают: «Не сотвори кумира». К сожалению, мы остаёмся глухи к этим словам и продолжаем творить и дополнять мифические «шедевры», похожие на ненасытных языческих богов.
Герой романа-эпопеи «Война и мир» Николай Ростов видел так называемый «идеал» в государе Александре I, что вполне отвечает особенностям русского национального сознания с нашей врождённой неистребимой верой в «доброго царя-батюшку». «Он весь был поглощён чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознаграждённым за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания <…> И Ростов встал и пошёл бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастье умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблён и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества». Мы знаем, что Александр I не был главнокомандующим русской армии, поскольку не отличался большой опытностью в военном искусстве. Таким образом, император не знал войну изнутри, а значит, не мог быть достойным соперником Наполеона Бонапарта. Почему же не Михаил Илларионович Кутузов был источником вдохновения молодого гусара? Почему же не кумир Андрея Болконского – сам непобедимый Наполеон? Очевидно, что Ростов сотворил кумира, получив благодатную почву для того, чтобы «ухаживать» за придуманным образом, как за любимым растением. Он должен был иметь перед собой пример для подражания здесь, на фронте, ведь война до сих пор представлялась юноше как нечто несерьёзное, игрушечное; для Николая Ростова существовала только парадная, праздничная сторона войны, пока ему не пришлось заглянуть в испуганные голубые глаза молодого противника «с дырочкой».
Итак, кумир нужен Ростову в качестве защитного панциря, оправдывающего противоестественность и нецелесообразность происходящих событий. Кумир позволял закрыть глаза на очевидное, придавал осмысленность каждому новому дню с бесконечным кровопролитием и безудержным животным страхом: а если убьют? Однако Николай Ростов не верит в возможность подобного исхода, ведь он искренне любим близкими и отличается целым рядом достоинств (как будто это имеет какое-то значение для врага). Заражённый тщеславием юноша не понимает, что смерть не играет в жмурки и никогда не задаёт вопросы, и ей абсолютно всё равно, чью жизнь отбирать. Да, пощады быть не может, но есть люди, затеявшие эту войну, люди, однажды не сумевшие договориться, и люди, под руководством которых и происходила ежедневная резня, а убийство узаконивалось, оставаясь безнаказанным.
Но всё-таки рано или поздно осаждённая крепость рушится под натиском врага, и в глазах юного Ростова происходит развенчание культа личности императора: «Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомненья. То ему вспоминался Денисов со своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями <…> То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди?» Действительно, к чему все эти бесконечные лишения и страдания, гибель души и тела человека, в других условиях способного на великие свершения, если Наполеон и Александр могут мило беседовать и улыбаться друг другу? Юрий Михайлович Лотман рассказывал анекдот о том, как царь-батюшка обнимался с Антихристом. Ироническое замечание мужика объясняло, что православный Александр вначале окрестил Наполеона и только потом заключил мир. Ростов ещё не вполне осознаёт незнакомые ему доселе чувства, а читатель уже понимает, какое сокрушительное поражение ожидает Александра I как кумира в сознании разочарованного поклонника.
Слабый человек, не знающий себя, не имеющий в силу юного возраста и неопытности сколько-нибудь устойчивой системы ценностей, вынужден ограждаться от реальности толстыми стенами. Но это не значит, что однажды они не рухнут, а жертва не захочет выбраться наружу. Идеал – лишь временное кривое отражение усомнившегося в собственных силах человека, но завеса приподнимется, как только он найдёт совершенные черты в самом себе… а если не найдёт, то сделает их совершенными.
Андрей Болконский переживает подобные чувства по отношению к Наполеону. Однако князь Андрей мечтает сам занять место своего кумира, по всей видимости, желая потешить самолюбие. Болконскому недостаточно восхищаться идеалом и наблюдать за ним издалека, он ищет свой Тулон. Но в жизни есть вещи более значительные, чем насыщение вечно голодного тщеславия, однако Болконский осознаёт простоту истины только будучи раненым, лёжа на Праценской горе. «Высокое бесконечное небо» с плывущими облаками контрастирует с земной суетностью, и всё фальшивое, наносное, искажённое человечеством, забывшим своего Создателя, расступается перед тихой торжественностью природы. Душевное успокоение, вовсе не характерное для такой волевой и решительной натуры, как Андрей Болконский, подготавливает будущие перемены в судьбе пробуждённого к жизни персонажа.
Отчаявшийся и потерявший опору Пьер Безухов также пленяется приятным заблуждением о таинственном и едва ли до конца постижимом идеале. На небольшой промежуток времени граф находит себя в масонстве и слепо принимает чужие взгляды и идеи как собственные: «Когда он приступал к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота». Утратив смысл, одиночка только и ждёт плечо, на которое можно склонить голову. Жить в согласии с масонскими добродетелями значило вести безукоризненно идеальное существование, которому заведомо предначертано оставаться фикцией. Очень скоро Пьер Безухов понимает, что болото засасывает, а он проваливается, и в жизни, которую проповедуют его названые братья, нет и толики того, что называют истиной. Лишь в плену, как это ни парадоксально, граф Безухов осознаёт подлинную ценность свободы: разумеется, можно пленить тело, но невозможно – душу, потому что она единственная принадлежит человеку. Толстой в очередной раз подводит читателя к мысли, что идеал нельзя отыскать во внешнем мире, а единственный способ – заглянуть в себя.
Мы, конечно, будем продолжать создавать несуществующие образы, которым суждено навеки оставаться нашими фантазиями, но всё станет гораздо проще, если признаться себе в том, что всякий кумир есть мираж и фантасмагория. Вместо того чтобы превращать людей в скульптуры, легче – полюбить изъяны; вместо того чтобы искать воплощение совершенства в мире, легче – найти в себе. Может быть, и не нужны никакие идеалы, ведь любой эталон по природе скучен, потому что завершён, а по-настоящему привлекает не поддающееся логическим объяснениям и лишённое развязки…
