– Николай Максимович, какие физические нагрузки танцору балета даются тяжелее всего?
– По-разному. У меня, как я сейчас понимаю, было, в отличие от всех, идеальное тело — его как будто создали для балета, именно классического. Пропорции удивительные, невероятная подвижность суставов, очень мягкие связки, мягкие мышцы, которые моментально восстанавливаются. Кому-то нужно долго растягиваться, а мне — просто подойти, и я уже сижу на шпагате; кто-то после класса должен сделать массаж, а мне надо просто десять минут полежать; кому-то, чтобы восстановиться, нужно идти в баню, а мне — поспать две минуты, и я готов. Восстанавливаемость мышц редчайшая. Плюс феноменальная координация, которой у детей этом возрасте практически не бывает, и удивительный музыкальный слух, который нужен конкретно для танца.
– Это какой?
– Есть четыре вида слуха, за них отвечают разные участки мозга. Первый — когда вы слышите мелодию и можете со слуха ее записать, второй — когда вы слышите и можете сыграть, третий — когда вы слышите и можете спеть, это координация слуха и голосовых связок. А вот четвертое - координация слуха и движения.
Вы видели, как танцуют наши великие музыканты, имеющие абсолютный слух? Можно умереть от хохота: они не попадают в ритм, не могут соотнести движения тела с мелодией. Три первых вида слуха природа мне не дала, а вот четвертый был с рождения.
– И все-таки: что физически давалось труднее всего?
– Выносливость. Вот почему я ненавижу спорт, ненавижу любую нагрузку, а когда вижу спортивные залы, меня просто передергивает: восстанавливаясь после травмы колена — разрыва крестообразной связки в 2003 году, —я провел там слишком много времени.
Что касается выносливости, мне надо было пахать в десять раз больше, чем другим, чтобы ее наработать. Со мной учились дети, которые делали, допустим, в четыре раза меньше повторов и при этом выдерживали вариацию в полторы минуты. А со мной, чтобы полторы минуты наработать, три года мучились. Выносливость важна еще и потому, что самые сложные элементы, как правило, находятся в конце номера, в финале спектакля. Кстати, именно поэтому так глупо выглядят фильмы про блаженных в балете: «Черный лебедь» и тому подобное.
В балете блаженных не бывает — бывают те, кто надевает маску блаженного, когда это выгодно. Любая балерина, которая делает, допустим, в «Лебедином озере» 32 фуэте, должна обладать абсолютно стойкой психикой. Если психика хотя бы чуть-чуть подвижна, человек никогда эти фуэте не скрутит, потому что нужна невероятная концентрация. Это работа организма в невыносимых условиях и в очень неудобный с точки зрения физической нагрузки момент.
– Что значит неудобный?
– Когда организм уже очень устал. У спортсменов — гимнастов, фигуристов — другая специфика: любое их выступление длится самое большее несколько минут, а у артистов балета это три-четыре часа под напряжением, особенно если большой спектакль — «Баядерка» или «Лебединое озеро». При этом, как я уже сказал, самые эффектные и, соответственно, самые сложные элементы требуется выполнять, когда ты уже набегался. В Большом театре работаешь на гигантской сцене — 550 квадратных метров, — и в той же «Баядерке», когда в третьем акте минимум декораций, ты на сцене один и тебе надо ее постоянно покрывать, это очень тяжело. Вот что всегда было для меня самой большой сложностью: физическая нагрузка.
– Закисление мышц?
– Нет, дыхание, только дыхание. Кроме дыхания, мне никогда ничего не мешало. Кто-то бывает то в форме, то не в форме, а я в форме был всегда, и когда у меня дыхания много, мне море по колено. Но в какой-то момент — ведь с возрастом любая машина изнашивается —я понял, что болеть не хочу и выглядеть как мои перешедшие грань возраста коллеги, которые ползают по сцене, тоже не хочу. Зная, что такое свободный полет, я понял, что смогу имитировать его еще в лучшем случае года два, и поставил себе дату ухода. Причем сказал всем заранее: «В такой-то день я закончу». Никто не поверил, но я это сделал.
– То есть не как Алла Борисовна Пугачева — многократные роскошные уходы со сцены.
– Понимаете, это другая профессия. У нас все иначе, если говорить о людях классики. Как только у известных артистов начинаются клятвы современному репертуару, это первое свидетельство того, что аппарат не работает: голоса нет, мышцы не тянут, и человек просто обманывает себя и публику, потому что станцевать «Лебединое», сыграть Первый концерт Чайковского или спеть Nessun Dorma он уже не может.
– И что? Начинает танцевать Килиана или Начо Дуато?
– Конечно, конечно. Но это просто способ продлить свою сценическую карьеру.
– То есть танцующие Килиана — имитаторы?
– Не имитаторы, а просто люди, которые хотят остаться в профессии, но переходят на другую ступеньку. Кто-то едет на своей известности, кто-то на связях.
В моем случае все просто: я был сугубо классическим танцовщиком, который этому искусству очень преданно служил. В принципе найти человека, который к 40 годам исполнял мой репертуар на том уровне, на котором исполнял я, — нереально. Раньше рассказы артистов о мастерстве, которое с годами никуда не уходит, — это были мифы, люди верили на слово. А теперь вы открываете YouTube — и все ясно. Понимаете?
Я могу показать вам свой спектакль, «Щелкунчик» к примеру, когда мне был 21 год и когда мне было 39. Пожалуйста, сравнивайте. Один в один: те же движения, тот же темп, та же высота прыжка. Естественно, я выгляжу по-другому: там юноша, а здесь взрослый человек. Но в том же костюме, с той же талией, с теми же размерами и, главное, с теми же техническими элементами роли —я никогда ничего не менял.
