– Николай Максимович, вы пошли в Тбилисское училище не с пеленок – в 10 лет, что для балета не рано. Почему столько ждали?
– С пеленок я не мог пойти – мама была против. Я родился в семье, по тбилисским меркам, очень аристократической, среди порядочных и умных людей в основном двух профессий, либо юристы, либо физики-математики. Было несколько врачей – заведующие отделениями, главврачи. Но к искусству никто отношения не имел, актерство не считалось профессией. Мама, даже понимая, что у меня одни пятерки, все время как-то причитала: «Да, учимся хорошо, но профессии нет».
– Она пыталась влиять на ваш выбор?
– Надо отдать ей должное: мама никогда не лезла в мою жизнь, хотя сейчас я понимаю, что контролировала так, что страшно себе представить. Очень жестко. Допустим, когда я выходил из школы, вахтерша ей звонила и говорила, что я вышел. И если через определенное время я не входил в квартиру, милиция была уже в курсе. Но когда мама умерла, на прощание с ней в Москве пришли разные люди, в том числе мои одноклассники, с которыми я никогда не общался. Оказалось, что они дружили с моей мамой. Меня очень удивило то, что я об этом понятия не имел. Понимаете, я с ней очень мало прожил и знал ее не так, как сейчас бы мне, взрослому, хотелось. Мы практически никогда не общались, я все время учился, она работала, на отдыхе у меня была своя компания, у нее – своя. Она была мудрая, умная женщина, хотя если что-то от меня требовала, я делал всегда наоборот, договориться со мной она не могла никогда.
– Но ведь в какой-то момент она поехала ради вас в Москву, смирилась с вашим выбором?
– Не смирилась до последнего дня. Если она и приняла мою профессию, то только потому, что профессия была, скажем так, выездная. Мама хотела для меня другой, привилегированной жизни. Сама она была невыездная, их семьи коснулось раскулачивание, репрессии – все это я узнал после ее смерти. Я появился, когда ей было 43 года; как она жила до этого, мне неизвестно, только слухи. Она была физиком, окончила МГУ, прекрасно училась и получила, видимо, распределение в какое-то закрытое учреждение. У мамы в трудовой книжке за много лет не было никаких записей. Стаж идет, а записей нет. И про то, кем она была, ничего не говорилось: мама прошла 37-й год пятилетним ребенком, и, видимо, детский страх научил ее не вспоминать об этом времени. У меня нет никаких документов: когда умер дедушка, пришли люди и все забрали. Когда родился я, мама работала простым педагогом. Зарабатывала очень хорошо, имела много частных учеников: готовила в вузы детей часто безнадежных, за которых платили большие деньги. У нее была прекрасная репутация: считалось, что она даже дерево может научить. Систему государственную мама не очень любила, но никогда об этом не говорила, всегда отшучивалась. И когда я стал выезжать за границу – уже начался развал Советского Союза, – все время говорила: «Посмотри там все за меня».
– Что вы привезли маме в подарок из первой зарубежной поездки?
– Ой, столько всего! От нижнего белья до платьев, полностью ее одел. Это было конечно, очень забавно. Мне с покупками девочки помогали: найти в Японии белье такого размера — мама была крупная женщина — оказалось непросто.
