(копия заметки из моего блога в жж: https://vshvetsov.livejournal.com)
Неоспоримым достоинством экранизации романа Фёдора Михайловича Достоевского «Идиот», осуществлённой Владимиром Владимировичем Бортко, является крайне бережное отношение к тексту романа. Бортко не пожалел экранного времени и полностью передал весь сюжет романа, не прибегая к пропускам и упрощениям, обычным при почти всякой экранизации[1].
Тем более удивительно, что в самом конце фильма он таки идёт на серьёзное сюжетное изменение. Я говорю о принижении роли Евгения Павловича Радомского, вплоть до полного устранения его из финала романа.
Напомню, что Радомский – это персонаж, наиболее близкий князю Мышкину по своим мыслям и убеждениям, во всяком случае, если судить по речам. По ходу повествования Радомский, будучи претендентом на руку Аглаи и соперником князя, естественно противопоставляется ему. В этом противопоставлении Радомский очевидно проигрывает князю, так что может сложиться впечатление, что это чуть ли не отрицательный персонаж. Но это не так. Соотношение между ними наиболее ярко видно в эпизоде, когда Радомский произносит свою страстную «антизападническую» речь (ну, про то, что русские либералы нападают «не на русские порядки, а на самую Россию», и прочее в том же роде), а князь неожиданно соглашается с высказанными мыслями. Радомский удивлён:
«как же вы, князь, … если вы так это видите и замечаете, то как же вы … в этом странном деле… не заметили такого же извращения идей и нравственных убеждений?»
( «странное дело» – это претензии группы социалистически настроенных молодых людей к князю, в которых и было проявлено «извращение идей и нравственных убеждений»). За князя вступается Лизавета Прокофьевна:
«мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них … Он прощения в письме у него просит … и извещает, … что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали».
Итак, разница между князем и Радомским – не в убеждениях, которые в главных пунктах сходны, а в силе личности и поступках. Там, где Радомский увидел «плохого» человека и осудил, князь увидел «заблудшего» человека, принял в нём искреннее и бескорыстное участие – и тот изменился к лучшему. Это – разница не между положительным и отрицательным персонажами, это скорее разница между Христом и Апостолом.
В романе выделяется группа людей, на которых князь своим явлением оказал благотворное влияние в духовном плане, так сказать, «принявших князя». Это – Лизавета Прокофьевна, которая с самого начала ощутила духовную близость к нему, а также очень молодые люди – Коля Иволгин (который после всего стал «не по летам задумчив») и Вера Лебедева. В эпилоге романа к этой группе примыкает и Евгений Павлович Радомский, причём явно выходит здесь на главное место.
Первым обратился к Радомскому Коля Иволгин: «давно уже отличил он, между всеми лицами, … Евгения Павловича Радомского; … Он не ошибся: Евгений Павлович принял самое горячее участие в судьбе несчастного "идиота", и, вследствие его стараний и попечений, князь попал опять за границу в швейцарское заведение Шнейдера. Сам Евгений Павлович … довольно часто … посещает своего больного друга».
И далее про Радомского: «… у него есть сердце, что он доказал уже тем, что получает письма от Коли и даже отвечает иногда на эти письма. Но кроме того … посылает и еще одно письмо одному лицу в Петербург, с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни князя … в письмах этих начинают иногда появляться … некоторые откровенные изложения взглядов, понятий, чувств, – одним словом, начинает проявляться нечто похожее на чувства дружеские и близкие. Это лицо … есть Вера Лебедева».
Видим, что Радомский в финале романа становится практически Первым Апостолом «Церкви осенённых князем Мышкиным». Именно в таком качестве Евгений Павлович принимает Епанчиных, приехавших навестить («поклониться мощам») князя в лечебнице: «Евгения Павловича встретили они все с каким-то восторгом; Аделаида и Александра сочли себя почему-то даже благодарными ему за его "ангельское попечение о несчастном князе"». И «программная» финальная фраза романа, что «вся эта ваша Европа, все это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия», произнесена Лизаветой Прокофьевной в разговоре с Радомским, а вовсе не с князем (который вообще-то в это время находится в состоянии овоща, так что с ним и говорить-то было невозможно).
Это всё – в эпилоге романа, а вот в финале фильма Бортко Радомский вообще отсутствует. Почему так? Выскажу гипотезу: Владимир Владимирович всё-таки не удержался в самом конце от (естественного режиссёрского) желания выстроить свою собственную метафору на материале романа Достоевского. Лизавета Прокофьевна, пришедшая к князю и говорящая с ним в финале фильма – это сама Россия, которая нуждается в князе и плачет, чтобы он вернулся (чтобы противопоставить своё «нравственное начало» вот тому, что несут России все эти Ипполиты, Докторенки и проч.). Для этого к финальным фразам про «фантазии» добавлено «выздоравливай и возвращайся в Россию», которых нет в романе. Очень тонко сыграл здесь Миронов, показав в лице князя (впрочем, всё равно находящегося в состоянии овоща) такие как бы намёки на скрытые, но сильные душевные движения.
Конечно, для такой метафоры нужна была женщина-мать, генеральша Епанчина подошла идеально, а Евгений Павлович Радомский в эту сцену не поместился, так что его пришлось уволить с должности Первого Апостола.
[1] Иногда даже кажется, что Бортко слишком пунктуален. У романа есть определённые проблемы с сюжетом, в частности, после динамичной, держащей в нарастающем напряжении первой части сюжет несколько «проседает», распадается на эпизоды, темп теряется. Кажется, в сценарии это можно было бы попытаться скорректировать. Но Бортко строго следует тексту романа, так что указанный недостаток воспроизводится и в фильме.
