Пустое, слабо освещенное пространство. Грязноватый, словно глинобитный, задник с привинченным к нему длинным, во всю ширину, металлическим балконом. На балкон выходят двери невидимых глазу «покоев». Вниз ведет пожарная лестница. Не королевский замок, а двор задрипанного отеля. Единственная роскошь - две половинки выцветшего восточного ковра, закрывающие зев в стене под балконом. Импровизированные ворота в эти нецарственные чертоги и молчаливое напоминание о творящейся здесь азиатчине. Сбоку примостилась барабанная установка. Жесткие ритмы и мелкая дробь то и дело подстёгивают заунывный электронный саундтрек. С потолка свисает шнур с микрофоном и примотанной к нему, чуть ли не изолентой, маленькой камерой. На илистую стену с шорохом взлетают черные вороньи тени. Вступительные титры - краткая история вражды Йорков и Ланкастеров, Белой и Алой роз - список трупов, мостящих дорогу в мрачный дворец.
Пока торжествуют Йорки. Вваливаются на сцену с хлопушками-конфетти, с визгами и улюлюканьем, в вихре начинающейся оргии, и не обязательно знать сюжет, чтобы предсказать вчерашним убийцам жуткую плату за сегодняшнее свинячье веселье. Скромный брат новоиспеченного короля Эдварда, горбатый и хромой урод, оставшись в стороне от всеобщего угара, берется за болтающийся микрофон и начинает мрачный конферанс интриги и насилия. Пусть его брат млеет от тяжести короны, ему недолго осталось, а для герцога Глостера, будущего короля Англии Ричарда III, путь на вершину по костям лишь начинается. И зритель охотно вступает с ним в заговор.
Расчет очевиден. Ларс Айдингер (кстати, Николай II из Матильды, прям хоть смотри ее теперь) – актер удивительный. Он ходит скрючившись, в дурацкой шапочке, с подушечкой на спине, заменяющей горб, скалится брекетами и хромает от того, что один ботинок у него больше другого. Вся эта признанная бутафорщина не скрывает ни поджарого тела, ни красивого лица. Но дело не в этом, а в том, что он чертовски, дьявольски обаятелен. Попав в заложники, зритель вряд ли сочувствует его туполобым, похотливым, трусоватым родственничкам. А что, они, что ли, не ироды? Венценосные братья ведутся на самую примитивную ложь, до самого конца не понимая, что их песенка спета. Сцена вымаливания Ричардом христианского прощения у леди Анны над гробом ее убитого супруга превращается в гротескное соблазнение ограниченной самки. Лишившаяся мужа и сыновей королева Елизавета и вовсе не поморщившись, так, картинно поломавшись, соглашается выдать дочь за убийцу своих родных, лишь бы не потерять положения. Вся блестящая интрига Ричарда Глостера, все его утонченное лицемерие, искусное ханжество, трагические судьбы его невольных соперников - все сведено к смехотворному фарсу. Виртуозна актуализация, провернутая Остермайером, вот она - большая политика в эпоху прозрачности.
Длиннющая шекспировская пьеса здорово сокращена, а главное заново переведена для Шаубюне фон Майенбургом, автором «Камня» и «(М)ученика». Перевод прозаический, но для кого-то вроде меня, понимающего от произносимого на немецком процентов, эдак, пять, текст льется, как неведомая песня, и даже ловишь себя на мысли: как это красиво, немецкий-то язык! Гипнотизирующий рэпчик Ричарда в подвешенный к потолку микрофон с ревербератором перебивается цитированием оригинала на английском (sexy) и бесцеремонными обращениями прямо в зал от лица самого актера (‘Вы че там телефоном светите? Фотки делаете? Нормальный, вообще? ’ – это в сцене с обнажением).
Немецкие актеры фантастически работают в парадигме театра отчуждения. Айдингер с легкостью выходит из роли и тут же возвращается обратно, без швов и не теряя градуса напряжения. Но каждую секунду спектакля все на сцене существуют одновременно в образе и вне его. Этот эффект двоения, этакий театральный 3D, придает плотной сценической материи почти литературную абстрактность, апеллируя не только и не столько к реактивным чувствам зрителя, но, скорее, к его активному пытливому я. Актеры и зрители исследуют материал вместе, без расчета на играющих и смотрящих.
Множатся мертвые. Воронье летит по стене. Король Ричард устал. В этом спектакле он не отправляется на финальную схватку с Ричмондом – будущим Генрихом VII - нет, у Глостера здесь просто нет равных. Убитые им являются во сне, обступают ложе, сыплют проклятиями, но в действительности они лишь проекции камеры, привязанной к микрофону Ричарда, в который они могут говорить только пока он спит. Он проснется, и они исчезнут. «Ни одна душа не пожалеет обо мне, ибо я сам не нахожу в себе жалости к самому себе». Он выхватит шпагу, будет драться с невидимыми противниками, разить и получать невидимые раны. И наконец сам повесится на собственном рупоре, делать ему здесь больше нечего. И вроде бы все хорошо закончилось, злодей мертв. Но страшно не то, что нами управляет кровавый тиран. В конце концов, истинный злодей, как любой истинный гений, явление редкое и недолговечное. Страшно, что тирана окружают тупые и беспринципные люди. Тиран погибнет, а крысы с корабля дураков никуда не денутся.
Трейлер:
