#МЦ_100летназад
11 декабря по новому стилю или «28-го русского ноября» 1920 года Марина Цветаева пишет в своей записной книжке: «То, что я чувствую сейчас – Жизнь, т. е. – живая боль». Это из черновика письма к Евгению Ланну, написанного в предощущении его отъезда, т. е. новой разлуки с родственной поэтической душой. Невыносимое чувство разлуки, о котором летом того же года Цветаева пишет:
Я вижу тебя черноокой, – разлука!
Высокой, – разлука! – Одинокой, – разлука!
С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, – разлука!
Совсем на меня не похожей – разлука!
На всех матерей, умирающих рано,
На мать и мою ты похожа, – разлука!
Эта обреченность и неминуемость рокового расставания пронизывает жизнь Марины Цветаевой с раннего детства. И возможно, еще тогда выработалась привычка задерживать в памяти уплывающие и ускользающие всё дальше, в глубину времени, прикосновение, звук, запах.
«Голос его: надтреснутая нежность».
«Дружочек! – Только что расстались с Вами, на щеке всё еще чувство Вашей куртки».
«Пишу и уже чувствую теплую черноту Ваших волос под губами, на всем лице! – Я бы просто сидела рядом, Вы бы спали».
(Из записной книжки №8)
Жизнь – это время до разлуки: общение, единение, собеседничество, а все, что после – небытие, пустота и душевная смерть.
Евгения Ланна – своего спасителя от смерти – она называет не иначе как «жизнетворцем»:
«Как хорошо по немецки: Lebenskünstler – и Lebenskämpfer. [Жизнетворец – Жизнеборец (нем.).] – Первые реже».
Пока Ланн в Москве – он дает Цветаевой самое важное и ценное для нее – встречу! Встречу, которая состоится наверняка, встречу, которая состоится в определенный день и час: завтра или сегодня вечером, что дает Марине Цветаевой четкое понимание границ ее одиночества.
«Завтра мы встретимся в Тео, увижу Вас в шубе: острая морда в воротнике, белые перчатки.
Потом увижу Вас вечером у Жозефа – Парижского мальчика – с двукрылыми волосами, с победоносным взлетом лба, в лиловой куртке.
Потом увижу Вас в театре: хочу в ложе, чтобы сидеть близко, – и, клянусь Богом, что это не пристрастье к шкуре (которой у Вас нет и к<отор>ую люблю нежнейше!) – а страсть к Душе.
Пишу Вашим пером. – Серебряное и летит. – Как я буду жить без Вас?!»
С каждым отъездом родных по духу людей Москва становится все более чуждой и невыносимой для Цветаевой. Мечты о том, чтобы и самой покинуть этот когда-то горячо любимый, а теперь страшный, смертоносный город, разбиваются о глухую и равнодушную действительность.
Летом этого года уехали Бальмонты – ближайшие друзья Цветаевой, после их проводов она пишет:
«С отъездом Б<альмон>тов для меня кончается Москва. – Пустыня. – Кладбище. – Я давно уже чувствую себя тенью, посещающей места, где жила».
И снова отъезд, и снова проводы, и снова отсутствие надежды на встречу читаются в черновом, неотправленном письме к Евгению Ланну (11 декабря 1920 г. по новому стилю):
«…И то, что я чувствовала два часа назад, на Арбате, когда Вы – так неожиданно для меня, что я сразу не поняла! – сказали:
– “А знаете, куда мы поедем после Москвы?”
И описание Гренобля – нежный воздух Дофинэ – недалеко от Ниццы – монастырская библиотека – давно мечтал…
Гренобль, где даже тень моя не проляжет!
– Дружочек, это было невеликодушно! – Лежачего – а кто так кротко лежит, как я?! – не бьют. – Понимали ли Вы, что делали, или нет? –
Рядом с Вами идет живой человек, уничтоженный в Вас – женщина (второе место, но участвует!) – и Вы в спокойном повествовательном тоне вводите ее в свою будущую жизнь – о, какую стойкую и крепкую! – где ей нет места, – где даже тень ее не проляжет!»
#мц_100летназад
