Всё в руках человека, а человек в руках женщины.
Александр Фюрстенберг
Ритмичные звуки бубна и кастаньет в ловких руках. Яркие браслеты и серьги. Длинные чёрные волосы, смуглая кожа. Карие глаза, горящие озорным блеском. Широкие юбки и пёстрые платки, наброшенные на упругий стан. Стройная фигура, кружащаяся в энергичном танце.
Из этих типичных штрихов складывается облик дочери цыганского племени. Подвижная плясунья. Сладкоречивая гадалка. Лукавая воровка. Соблазнительная распутница. Такой мы можем увидеть её, придя сегодня на рынок любого русского города. Такой же знали её жители и гости местечка Кордово в Андалузии в 1830 году. К тому же образу привыкли парижане, гулявшие в 1482 году на площади перед собором Нотр-Дам.
Цыганки славятся во все эпохи своей особой диковатой красотой, отчасти пугающей, но в то же время притягательной. Их страсть к свободе настолько безудержна и неукротима, что у прочих людей, скованных рамками этикета, захватывает дух при мысли о ней. Их разноцветные наряды и дешёвые безделушки вызывают гримасу высокомерного презрения у изысканных модниц. Их склонность к обману становится причиной отчуждённости и недоверия к ним. Их специфические нравы и принятые в таборах обычаи вызывают порицание благовоспитанного общества, ассоциируясь с развратом. И вместе с тем, восхищаясь ими или понося их, обходя их стороной или подражая им, но никогда не понимая их до конца, их неизбежно замечают и, подчиняясь инстинктивному любопытству, пытаются постичь их загадочный характер.
Меняется мода на одежды, причёски, стиль поведения, но новые тенденции не касаются девушек этого народа. Они не претендуют на соответствие светским дамам из высших кругов общества, хотя нередко способны стать им опасными соперницами. Они не прикладывают усилий, чтобы понравиться окружающим, однако почему-то приковывают восторженные взоры многочисленных поклонников. Быть может, именно в них стоит искать первоисточник женской красоты, не искаженной до неузнаваемости притворным манерничаньем и не припорошенной непроницаемым слоем пудры.
В истории мировой литературы образ красавицы цыганки получил два ярких художественных воплощения, широко популярных благодаря многочисленным постановкам по мотивам произведений, в которых выведены эти героини. Речь идёт об Эсмеральде из романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» и Кармен из одноимённой новеллы Проспера Мериме. Для большинства обывателей, не помнящих подробностей историй каждой из них, они почти слились воедино. При упоминании имени одной из девушек традиционно представляется классический стереотип молодой цыганки, разбившей сердце некому благородному кавалеру. Тем не менее при неоспоримой схожести некоторых характерных черт, обе они наделены неповторимой индивидуальностью и собственной удивительной судьбой.
Сопоставляя Кармен и Эсмеральду в контексте обстоятельств их жизни и отношений с другими персонажами книг, можно как обозначить особенности каждой из них, так и выявить общие признаки для их типа. Образ цыганки на примере двух героинь позволяет разобраться в сущности женской красоты, поскольку девушки этой свободолюбивой бродячей расы в наибольшей степени отражают её. Им не сравниться ни со средневековыми принцессами, ни с современными ухоженными дамами. Ни у кого кроме них не получается веками сохранять верность одному стилю, не устаревающему, не надоедающему и до сих пор не утрачивающему оригинальности. Они прекрасны не оттого, что стараются искусственно казаться такими, а оттого, что этой самобытной крикливой красотой наградила их природа. Недаром Пьер Гренгуар в романе Гюго изумлялся, глядя на таинственную темноволосую девушку: «Небесное создание и уличная плясунья! Столь много и столь мало!»
Красота совершенна, красота всемогуща
Судить о женской красоте – прерогатива мужчин. Только через призму их восприятия в обоих произведениях читатель знакомится с образами героинь. Основная часть истории Кармен, представленная в третьей главе новеллы, рассказана устами узника, безумно любившего её с первого взгляда и до смертного одра. В судьбе Эсмеральды свою роль сыграли трое мужчин, один из которых пытался её спасти, другой стремился погубить, а третий, предпочитая держаться в стороне, был единственным, кто удостоился симпатии красавицы. Но, хотя отношение каждого из них к цыганке важно для целостного восприятия её натуры, наиболее точная её характеристика вложена в уста четвёртого персонажа – Пьера Гренгуара. Увлёкшийся её очарованием поначалу, он вскоре смирился с нелепостью мысли о романе со своей наречённой супругой, а потому в отличие от остальных лишь он оказался в состоянии смотреть на неё объективно. Кроме того, являясь человеком искусства по призванию, он сумел тонко подметить и верно высказать то, что ускользнуло бы от прочих. У Мериме аналогичную функцию отстранённого наблюдателя выполняет рассказчик – исследователь цыганского народа, случайно ставший свидетелем истории Кармен и Хосе Наварро. Внимательные наблюдения поэта, вдохновлённого прекрасным женским образом, и этнографа, заинтересованного представительницей изучаемого им племени, дополняют описание обеих литературных героинь.
Итак, исследуя сущность и назначение красоты, следует начать с физического портрета и с первого впечатления, производимого девушками на новых знакомых.
Вспоминая свою встречу с Кармен, рассказчик в новелле подчёркивает как одно из главных свойств в её облике противоречивость. «С каждым недостатком она соединяла достоинство, быть может, ещё сильнее вступавшее в силу контраста. То была странная и дикая красота, лицо которой на первый взгляд удивляло, но которое нельзя было забыть. В особенности у её глаз было какое-то чувственное и в то же время жестокое выражение, какого я не встречал ни в одном человеческом взгляде». Как станет ясно впоследствии, те же переменчивость и непостоянство, которые обнаруживала её внешность, сквозили и в её манерах. Дон Хосе скажет позднее о своей возлюбленной: «Нрав у Кармен был вроде как погода в наших краях. У нас в горах гроза тем ближе, чем ярче солнце».
Сочетание несочетаемого бросается в глаза и при взгляде на Эсмеральду. Поэт Гренгуар, заставший её выступление на площади, нарисовал образ цыганки в следующих выражениях: «Её прелестное лицо с необычайной подвижностью отражало всю прихотливость её песни, от самого страстного восторга до величавого целомудрия. Она казалась то безумной, то королевой». Попавший под обаяние уличной танцовщицы герой задавался вопросом, «была ли эта юная девушка человеческим существом, феей или ангелом». Большинство эпитетов и метафор, которыми наделена Эсмеральда в романе, свидетельствуют о невероятной лёгкости и возвышенности, будто пронизывающих её фигуру. «Она пела, как птица, ликующе и беспечно», «она воистину казалась существом неземным», «…и веяло от её песни тем же, чем и от её пляски и от её красоты: чем-то неизъяснимым и прелестным, чем-то чистым и звучным, воздушным и окрылённым…»
Обращаясь к образу Кармен, мы обнаружим преобладание несколько иных ассоциаций. В её чертах постоянно сквозит опасность, скрытая угроза. При описании глаз цыган в новелле автор проводит любопытную параллель: «Взгляд их можно сравнить лишь со взглядом хищного зверя». В самом деле, такое сопоставление вполне применимо к героине Мериме. Неоднократно он отмечает в её поведении схожесть с дикой кошкой – мягкой и ласковой, когда ей это выгодно, жестокой и неприступной, если того требуют обстоятельства.
Кармен и Эсмеральде удавалось покорить многих персонажей произведений уже при первой встрече. Но при попытке разгадать их природу создаётся впечатление, что взору, рискнувшему проникнуть в их внутренний мир, открывается бездна. Вопрос лишь в том, что эта бездна представляет собой: непроницаемую глубину или бесконечную пустоту. Что же помимо приятной наружности притягивало и удерживало в сетях девушек стольких воздыхателей? Каковы компоненты, составляющие сущность красоты?
«Для людей её племени свобода – всё, и они готовы город спалить, лишь бы дня не просидеть в тюрьме», - объяснял герой новеллы нравственные ценности Кармен. Нечто подобное произнесла как-то и Эсмеральда: «Нам, цыганкам, нужно немного – вольный воздух да любовь». Фундаментальная идея их жизненных принципов совпадает: ни та ни другая не потерпела бы, чтоб ей навязывали чужую волю и диктовали поведение. Но углубляясь в понятие свободы, мы видим, насколько отличные друг от друга трактовки этой категории предлагают героини.
В романе Гюго цыганка бережёт свою свободу до определённого момента, чтобы потом пожертвовать всем без остатка ради мужчины, которому она намерена посвятить себя всецело. Ей важно не подпускать к себе никого, претендующего ограничить её независимость, но лишь пока не сделан выбор единственного возлюбленного. Отдав своё сердце Фебу, она отныне станет послушна его желаниям. До этого же, в ожидании своего героя, целомудренная Эсмеральда решительно оборонялась от любых посягательств на свою персону. Показательным служит эпизод, когда при малейшей попытке Гренгуара дотронуться до неё в её хрупких руках вдруг очутился угрожающий кинжал.
Что касается Кармен, она более распутна и не колеблется провести время с офицером или солдатом в знак благодарности ему за оказанную помощь. Конечно, её представления о морали словно вывернуты наизнанку, но близость с человеком понимается ей не в буквальном смысле. Вряд ли хоть один из тех, кто держал эту неуловимую искусительницу в своих объятьях, мог бы похвастаться, что она принадлежала ему полностью. Если этой неспособной на привязанность девушке и доводилось испытывать любовь, как признавалась она сама Дону Хосе, то это не вечное и даже не долгое чувство, а мимолётная прихоть - один из тех сладостных мигов, которыми вымощена вся жизнь Кармен.
Красота должна быть свободна. Правда, если Эсмеральда требует для себя права свободы в любви, то Кармен ищет свободу от любви. Впрочем, любовь, как и свобода, оказывается неотъемлемой составляющей пространства, наполняемого красотой.
Красота – это страшная сила
Сущность обольстительного женского образа не заслуживала бы ни внимания, ни изучения, если бы оставалась отвлечённым явлением, созерцание которого не влияет на человеческое сознание, поведение и мировосприятие. Но те, кому доводилось соприкоснуться с ней, неизбежно испытывали на себе пагубное или целительное воздействие её чудесной силы.
Могущество красоты, простираемое подчас безгранично и неотразимо поражающее как служителей церкви, так и бравых солдат, кажется порой граничащим с магией. «Если бывают на свете колдуньи, то эта женщина была колдунья», - убеждённо отрекомендует Кармен в своём рассказе этнографу её бывший возлюбленный.
В новелле Проспера Мериме цыганка хорошо осведомлена о силе своей красоты и при необходимости умело пользуется ей, чтобы манипулировать людьми. Рассчитывая на помощь дона Хосе в её освобождении из-под ареста и дальнейшее его содействие её рискованным предприятиям, она заранее уверена, что не получит отказа. Причём, судя по неожиданному столкновению главного героя с поручиком из своего полка у Кармен, он был далеко не единственным, кем у неё получалось повелевать.
Эсмеральда же не до конца отдаёт себе отчёт в почти неограниченной власти над мужчинами, которой она наделена за счёт своей красоты. До откровенного признания священника она искренне не подозревала о его терзаниях, чьей невольной виновницей стала. Даже в общении с Квазимодо, готового по малейшему намёку предугадать и исполнить любой её каприз, девушка прибегает к его услугам скорее безотчётно, в поисках поддержки, столь нужной ей в тяжёлой ситуации, в которую она попала.
Неслучайны авторские сравнения, приводимые ранее: одна из героинь и впрямь подобна птице, порхающей и поющей в своё удовольствие, отнюдь не задумываясь, доставляет ли её присутствие наслаждение случайным свидетелям, тогда как другая, чьи повадки делают её похожей на хищницу, зорко следит за производимым ей впечатлением и не упустит подкарауленную жертву, попавшую в её ловушку.
Тем не менее, независимо от того, сознавали ли девушки влияние своей красоты на мужские сердца, оно было огромным.
При поверхностном рассмотрении очевидно сходство дона Хосе Наварро с Фебом де Шатопером. В судьбе молодого офицера неожиданно появилась цыганка, чьей красотой он увлёкся, хотя и понимая заведомо, что связаться с ней значит погубить свою блестящую будущность. Но условиями экспозиции этого знакомства и заканчивается сходство между героями книг. Обоим выпал случай оказать услугу девушке, но если Феб, спасая Эсмеральду, не нарушил долга службы и к тому же совершил подвиг в её глазах, то дон Хосе, освободив вверенную ему пленницу, не только повредил своей репутации, но и вовсе не впечатлил Кармен. Совершенно по-разному начинают складываться отношения в этих двух парах. Очутившись в ситуации одинакового выбора, герои Мериме и Гюго поступают практически противоположно. Капитан де Шатопер слишком дорожит своим мундиром (причём не честью мундира, как принято говорить о доблестных военных, а именно самим мундиром, который так ему идёт), чтобы допустить мысль об отказе от своей карьеры во имя сомнительного романа с Эсмеральдой. Да и сама девушка, взиравшая на своего избавителя как на божество, принимала любую его прихоть за закон и не посмела бы требовать от возлюбленного малейшей жертвы. Кармен же, хоть и питала нежные чувства к офицеру, не преклонялась ни перед его благородством, ни перед иными достоинствами. Предостерегая юношу, черноглазая кокетка всё же хорошо осознавала, что он преступит закон, разрушит перспективы успешной службы и помчится на край света с единственной надеждой заслужить её благосклонность. Насмешливое прозвище «канарейка», которым она окрестила его, в противовес Эсмеральде, с гордостью запомнившей, что имя капитана переводилось с латыни как «Солнце», вполне отражает характер этих разных отношений.
По своему поведению и образу мыслей дон Хосе не имеет ничего общего с Фебом, а скорее напоминает звонаря Квазимодо, униженно ожидающего милости обожаемой им цыганки и трепетно угадывающего каждое её желание. А в финале, когда в израненной душе разбойника уже нет сил для любви, но ещё остаются силы для ревности, его бешеная ярость близка к помешательству Клода Фролло, чья логика формулируется тезисом «Пусть она не достанется никому». Анализируя своё двойственное состояние, священник в романе Гюго констатировал, что им владела «роковая страсть, разъедающая, ненавистная, полная ненависти, неукротимая, приведшая цыганку к виселице, его – к аду; она осуждена, он – проклят». Возлюбленный Кармен, не видя для себя шанса спасения, также не в силах не увлечь за собой в пропасть ту, что исковеркала его судьбу. Правда, если отчаянию Хосе Наварро всё же предшествовали хоть краткие минуты блаженства, Клод Фролло с самого начала был лишён надежды испытать радость взаимности. Потеряв покой, он с ужасом обнаруживал что любовь, признаваемая прекраснейшим и высочайшим из чувств, его, наоборот, ввергла в пучину низости, порочной похоти, греховных помыслов. Вместо счастья, к которому подсознательно стремится человек, выбирая для себя спутницу жизни, его уделом сделались трагизм и безысходная горечь. «Временами улыбка у него сменяла вздох, но в улыбке было ещё больше скорби, чем в самом вздохе».
Таким образом, спектр чувств, которые внушают обе героини влюблённым в них мужчинам, варьируется от пылкой страсти, перерастающей в неистовую жажду обладания и исступленную ревность, до беззаветной преданности, растворяющейся в почти фанатичном поклонении. Только если у Гюго эти разнообразные оттенки любви рассредоточены по трём героям, то у Мериме все они помещаются на палитре души одного дона Хосе.
Для полноты картины остаётся выяснить, насколько восприимчивы к красоте сами героини, вскружившие головы стольким мужчинам. Как известно, женщина слабее всего, когда любит и сильнее всего, когда любима. Кармен посчастливилось избежать глубоких чувств, обращающих в рабство даже самые свободолюбивые и властные натуры. Эсмеральде повезло меньше: губившая своей красотой от красоты и погибла. Причём прельстивший её блистательный военный менее всего заслуживал привязанности девушки. Гюго предельно метко отметил всю сущность своего ветреного героя в одной фразе: «Сердце капитана Феба, как и физика того времени, не терпело пустоты». Хочется только дополнить к этому, что внутренний мир его, напротив, являл собой лишь зияющую пустоту. Эсмеральда полюбила его за то немногое, что могло привлечь в столь посредственном человеке, – за безупречно сидящий на статной фигуре мундир, которым и сам господин де Шатопер немыслимо гордился за неимением иных достоинств. Увы, наивная и неопытная цыганка так и не успела научиться распознавать подлинную сущность красоты за лживым блеском наружной мишуры.
Символична глава, где Квазимодо, укрывавший Эсмеральду в стенах собора, оставил в её комнате два сосуда: изящную хрустальную вазу и грубый глиняный кувшин. Красота первой оказалась бесполезна, так как из-за трещины она не в состоянии была питать влагой доверенный ей букет. Второй же, пусть и неприглядный снаружи, исправно выполнял своё назначение. Безрассудное предпочтение, отданное девушкой завядшим цветам из нарядной вазы, перекликается с её выбором между показным великолепием Феба и трогательной заботой боготворившего её горбуна.
…Если бы случилось невероятное и каким-нибудь чудом герои Гюго и Мериме вдруг очутились в одном пространстве, Эсмеральда могла бы составить счастье с доном Хосе: он сочетал в себе приятную внешность и чуткую душу, что наверняка понравилось бы ей, а она умела хранить верность, чем избавила бы его от жестоких мук ревности. Кармен же легко нашла бы общий язык с Фебом: не требуя друг от друга пожизненных обязательств, они подарили бы себе несколько совместных удовольствий. Да и в судьбоносной сцене их свидания, подслушанного Фролло, решительная, твёрдая характером цыганка не лишилась бы чувств, позволив потом обвинить себя в несовершённом убийстве, а трезво осмыслила бы произошедшее и даже взялась бы собственноручно выходить раненного капитана.
Но совмещать несовместимые произведения не в нашей власти, и трагизм каждого из них остаётся неизбежным следствием отношений между не созданными друг для друга героями. По негласному закону жестокость, пренебрежительность или непростительное легкомыслие человека, заставляя безвинно страдать преданное ему существо, в той или иной форме бумерангом возвращают причиняемую боль ему самому. Красота подобна огнестрельному оружию: поразив насмерть попавшего под её прицел, мощью отдачи она ранит и самого стрелка, не рассчитавшего силы.
Красота спасёт мир
В обоих разбираемых произведениях красота никому не приносит счастья: ни тем, кто наделён ей, ни тем, кто имел неосторожность ей залюбоваться. Адские муки терпел Фролло, отвернувшийся от Бога и поправший священные обеты. Рядом с прекрасной цыганкой острее ощущал собственное убожество Квазимодо. Добровольно поломал свою судьбу дон Хосе, тщетно надеявшийся на исполнение своей мечты. Да и самим девушкам предрешено было поплатиться за их роковое обаяние.
Круг замыкается в финальных сценах: Кармен погибнет от руки человека, безнадёжно погубленного ей; казнь Эсмеральды состоится по вине того, чью жизнь она, сама того не желая, превратила в кошмар. Причём, несмотря на несхожесть ломаных сюжетных линий, приведших героинь к насильственной смерти, одинаковая идея заложена в их трагичной развязке. Они сознательно отвергают возможность спасти себя, подчиняясь порыву более сильному, чем жажда жизни, предпочитая дорогой ценой сохранить верность высшему идеалу. Для одной из них, как мы знаем, этим идеалом была любовь, и она, не задумываясь ни на миг о необратимых последствиях, выдаст себя, едва услышав звук голоса Феба, и поднимется на эшафот с единственным именем на устах и с единственной привязанностью в сердце. Другая же, смысл существования которой составляла свобода, не посмеет искусственно изображать увядшие чувства и променять свою гордую независимость на лицемерие из жалости. Правда, их поведение перед лицом неминуемой смертельной опасности, вытекая из логики их несхожих характеров, заметно различается: Эсмеральда, чья натура мягче и слабее, не в силах подавить панический ужас; Кармен, умеющая быть стойкой до конца, ничем не обнаруживает страха в свой последний час.
Наверное, красота не исчезает бесследно с физическим угасанием тела. С гибелью Кармен и Эсмеральды не заканчиваются книги: остаётся ещё всего несколько строк, но, пожалуй, едва ли не самых важных. Молитва за душу покойной, прочитанная отшельником по просьбе дона Хосе, и погребение её в лесу согласно её воле предстают символом прощения разбойником его строптивой возлюбленной. Особый отпечаток на всё произведение накладывает и последняя глава романа Гюго, где смерть, разлучающая обычно тех, кто был вместе при жизни, сделала исключение из своих правил, соединив тех, кому не суждено было создать гармоничный союз раньше.
Невольно рождается вопрос: так ли трагично безнадёжен исход этих историй? И так ли виноваты в случившихся бедах прекрасные цыганки?
Кармен осуждают в якобы нарушенных обетах и обманутых надеждах любившего её Хосе Наварро. Но разве давала она хоть одну клятву, которую могла бы затем преступить? «Мне кажется, что я тебя немножко люблю, но это ненадолго. Собаке с волком не ужиться. <…> Не думай больше о Карменсите, не то она женит тебя на вдове с деревянными ногами». Из этого предостережения, произнесённого ей почти сразу после знакомства с героем новеллы, напрашивается мудрый вывод, что связь с цыганкой не доведёт его до добра. Чего же ещё требовать от девушки? Предупреждён значит вооружён. К сожалению, влюблён значит безоружен. Однако могла ли Кармен запретить Хосе Наварро любить себя? Ставя свободу превыше всего, она и за ним оставила право выбора. Он не сумел отказаться от своей страсти, наивно надеясь на заведомо невозможное развитие сюжета: «Мне казалось, что эта беспокойная и мятежная жизнь теснее нас свяжет. Я думал, что отныне она всегда будет меня любить». Быть может, тогда он ещё не научился до конца понимать Кармен, чья природа не обещала вечной привязанности, или же специально тешил себя напрасными иллюзиями, не решаясь посмотреть в лицо очевидной правде. В любом случае, Кармен едва ли давала ему повод для подобного самообмана. «С тех пор, как ты стал моим ромом по-настоящему, я люблю тебя меньше, чем когда ты был моим минчорро. Я не хочу, чтобы меня мучили, а главное не хочу, чтобы мной командовали. Чего я хочу, так это быть свободной и делать, что мне вздумается».
Хосе Наварро был несправедлив в своих упрёках, вспоминая об их отношениях: «Я не знаю, сказала ли эта женщина хоть раз в жизни слово правды; но, когда она говорила, я ей верил; это было сильнее меня». Кармен не заслужила именоваться лицемерной. Напротив, вероломством было бы с её стороны из страха расстаться с жизнью утешать ревнивого супруга заверениями в мнимой преданности. На эту лживую игру она не согласилась. Пусть цыганка не умела быть верной мужу - при любых обстоятельствах она оставалась верна себе. Она не пыталась выставить себя лучше, чем была на самом деле и с кристальной честностью обнажала изнаночную сторону своей души. Пожалуй, во всей литературе только Печорин из романа Лермонтова осмеливался на подобную обличительную исповедь. Словно бросая вызов, Кармен во всеуслышание заявляла, как она дерзка, своенравна, строптива, непостоянна. Меняться в угоду кому-либо она не собиралась. А если некоторые умудрялись любить её вопреки такому букету качеств, она мужественно соглашалась отвечать за преступные последствия своей красоты. Вплоть до последней своей минуты неукротимая цыганка ни разу не попытается избежать расплаты за свою сознательную или даже невольную вину. Как бы ни была она порочна и достойна порицания, у неё не отнять одно огромное достоинство – ответственность.
Право быть понятой и оправданной имеет и юная повешенная из романа «Собор парижской Богоматери», по роковому стечению обстоятельств оказавшаяся в центре мрачных историй и чудовищных преступлений. Воздействие красоты на человеческие души сравнимо с притчей о зёрнах, попадающих на разную почву и дарящих разные всходы. Ведь Квазимодо и Клод Фролло испытали одно и то же чувство – любовь, и даже к одному и тому же лицу – Эсмеральде, но насколько различным образом это повлияло на них! Так можно ли упрекать источник красоты в том пагубном эффекте, который был произведён им на ожесточившегося священника, если одновременно он пробудил всё лучшее, что таилось глубоко внутри горбуна. Благодаря Эсмеральде звонарь узнал, что в окружавшем его мире, к чьей жестокости он привык с детства, кроме унижений, пошлости и отчаяния существуют также свет, доброта и любовь. У позорного столба, в одну из самых горьких минут его тягостной жизни, его мировосприятие вдруг перевернуло «зрелище красоты, свежести, невинности, очарования и хрупкости, пришедшей в порыве милосердия на помощь воплощению несчастия, уродства и злобы». Но главное чудо заключается в том, что, потрясённый великодушием юный цыганки, Квазимодо нашёл живой отклик в собственном зачерствевшем сердце. Ощущавший прежде лишь безотчётную привязанность к безмолвному собору и благодарность к своему приёмному отцу Фролло, отныне он изведал нежность и потребность заботиться о ком-то, кто необычайно дорог. «Покровительство, оказанное существом столь уродливым, как Квазимодо, существу столь несчастному, как присуждённая к смерти», воистину служит примером необыкновенного преображения, совершённого силой красоты.
Мы не раз находили доказательства тому, насколько отлично друг от друга мыслят и ведут себя героини новеллы П. Мериме и романа В. Гюго. Их несхожесть объясняется многими причинами: во-первых, свои правила игры диктуют разные эпохи, во-вторых, Кармен в наводнённой цыганами Анадлузии представляется гораздо более на своём месте, чем Эсмеральда среди чуждых и зачастую враждебных ей парижан. Кроме того, героиня новеллы – настоящая носительница ценностей и устоев своего народа, а красавица, созданная Гюго, как покажет развязка романа, не принадлежала по крови свободолюбивому племени, в чьих традициях она была воспитана. Должно быть, кочевой образ жизни так и не заглушил дух французской нации, данный ей от рождения и делавший её в определённые моменты кротче, уступчивей и слабей, чем этого следовало бы ожидать от цыганки.
Но при наборе индивидуальных качеств обе девушки выступают носителями одного типа противоречивой, загадочной, притягательной цыганской красоты. Скорее всего, ни Кармен, ни Эсмеральда не рассчитывали грандиозно повлиять на своё окружение. Вовсе не имея целью творить зло, они не желали ни обрекать своих почитателей на нестерпимые мучения, ни толкать их на преступление. Не собираясь также проповедовать высокую мораль, они в равной мере не планировали их перевоспитывать и приобщать к прекрасному.
Пожалуй, красота и не обязана чётко осмысливать своё предназначение, углубляться в анализ своей сущности… Её задача – просто жить, следуя своей логике и повинуясь своим прихотям, а заодно привнося в этот мир особую прелесть, свежесть и самобытность, без которых он бы безнадёжно потускнел.
***
Сущность красоты неоднозначна и парадоксальна. Она внушает возвышенные чувства, но она же толкает на ужасные поступки. Она возвеличивает душу, но она же опускает человека до подлости и мелочного эгоизма. На одних она действует, точно животворный эликсир, на других – словно беспощадная отрава. Обоснованно утверждение, что лишь у неё достанет мощи спасти мир. Если только прежде она сама его не уничтожит…
Нам не сформулировать вывода о сущности красоты точнее, чем это сделал необразованный глухой звонарь собора Парижской богоматери в нескольких строчках своей нескладной песни:
Красота к красоте лишь влечётся,
И апрель не глядит на январь,
Красота совершенна,
Красота всемогуща,
Полной жизнью живёт одна красота.
Красота к красоте лишь влечётся. А потому она обречена на одиночество, ибо для неё почти невозможно найти достойное себе соответствие. Уродливость Квазимодо не гармонировала с прелестью Эсмеральды, ветреность Феба не соответствовала её верности, а мрачность Фролло составляла резкий контраст с её жизнерадостным нравом. Ту же пропасть мы видим между властной, не терпящей компромиссов Кармен и слабовольным Хосе Наварро. Из двух противоположностей только одна притягивается к другой, вторая же тщетно продолжает искать подобное себе.
Красота совершенна. А потому ей простительны любые ошибки. Ведь совершенство подразумевает уникальный дар обращать недостатки в достоинства, пороки – в добродетели, ложь – в святую истину, жестокость – в милосердие, вражду - в привязанность.
Красота всемогуща. А потому ей бесполезно противостоять, с ней бессмысленно бороться. Нет в мире ни силы, способной отказать ей в подчинении, ни власти, превосходящей её.
Полной жизнью живёт одна красота. И в её жизни действительно имеет место всё – дурное и хорошее, что только присутствует во Вселенной. В ней смешиваются тысячи противоречий; здесь счастье покупается страданием, а доброта граничит с безжалостностью; любовь порождает ненависть, и свобода порой заключается в самопожертвовании. Такую жизнь действительно справедливо назвать полной. И, как ни парадоксально это прозвучит, ради такой жизни не жалко и умереть, что доказали Кармен и Эсмеральда. Впрочем, если бы Квазимодо знал о вечной судьбе, которую обрели литературные героини, чьи яркие образы вновь и вновь воскресают в воображении и в сердце каждого читателя, он прибавил бы к своей песни ещё одну строку -
Красота побеждает смерть.