Снег похрустывает под ногами. Это единственный звук на пустой улице, если не считать тяжелого, сбивчивого дыхания. Пар изо рта похож на табачный дым, иногда по привычке подносишь к губам пальцы, с удивлением обнаруживая, что в них не зажата сигарета. Успокаивает, заволакивает и окружает хрустящим звуком. Не идешь, а комкаешь белую бумагу.
Никуда не спешим: на холоде время замерзает. Оно превращается в лед, напоминая небольшое ветвистое дерево с чуть звенящими на ветру веточками. Подходить к нему опасно. Один неверный шаг разобьет ледяную фигуру, и очарование паузы, застывшего воздуха пропадет. Лучше постоять, послушать воздух. Все очень хорошо слышно: оказывается, город даже скованный инеем не прекращает жизнь, как ручей течет под ледяной коркой. Вдалеке проехала машина. Легковая – снегоуборщики шумят и гудят, а обычные машины просто шелестят.
По улице понатыканы желтые и красные фонари. Вдоль дороги — красные, окатившие улицу тревожным и мнительным светом. Все, что происходит на главной дороге, из-за этого представляется зловещим и не лишенным толики дьявольщины. Пытаешься уловить звук, но за спиной никто не идет. Да и кому взбредет в голову выйти на улицу посреди ночи ради того, чтобы похрустеть свежим снегом? А углубишься во дворы – там желтые. Приятный оранжевый оттенок. Из-за него дворики, подъезды и закутки наполнены предчувствием волшебства. Ощущение усиливается, если посмотреть на плавное, неспешное падение огромных снежинок, опускающихся на капоты машин.
Этот город не мертв. Он так устроен. Ночью люди запираются в квартиры, наполняя их жизнью, а улицы, наоборот, мертвецки неподвижны. И луна, покровительница серебряных снов, которые невесомой паутиной накрывают лицо спящего. Даже здесь, в гибельном снежном море, остались квартиры с горящими до утра лампами. Впрочем, и у спящих есть право на краткий отдых, точно так же, как у других есть право на одинокую и холодную ночь на оледеневшей скамейке.
Каждый что-то теряет. Каждый что-то приобретает. Это вопрос предпочтений и любви. Не любовь ли гонит прочь из склепа, обклеенного серыми обоями? Возможно. Это тяга к наполняющей до краев пустоте. Люди-аэростаты, пустышки с раздутым самомнением, зато умеют летать. Не так, как самолеты, а медленно, величаво, в трауре по прошедшей эпохе, когда воздух был нетронутой и девственной стихией. Самолеты разрывают темное небо: еще один первопроходец с небес подмигнул красной лампочкой.
А вот там, вдалеке, на самом берегу замерзшей реки, символ неразделенной любви. Напряженный и вечный бетонный храм. Самобытное сооружение из мрачного темного камня, возвышается над районом на трех ногах-ходулях. Вот-вот сорвется с фундамента и разметает, разворотит уснувшие машины. Снег его не тронул: даже ночью оттуда доносится странный утробный гул. Эта штука всегда занята работой – достойно уважения.
И это лишь малая часть ночных чудес, щедрой рукой рассыпанных по городу. Яркие гирлянды, пустые дороги, общение с Ничто. Монолитные блоковые строения терпеливо ожидающие смерти надоедливых жильцов.
Я останусь здесь, на пирсе перед ледяным серпантином, когда-то являвшимся рекой. Черное драповое пальто, приталенное, сутулое и перекособоченное по моей фигуре, является связующим звеном между мной и Нюктой. По нему во мне можно распознать ночную тварь, чистильщика, выползающего месить снег наравне с пугающими грузовиками.
А на обратной дороге небольшой сюрприз: пустой автобус с включенным освещением в салоне. Он так похож на неупокоенного призрака, вынужденного вечно колесить от метро до завода. Но все прозаично: город просыпается. Жители, пыхтя и хлюпая носом, очищают свои автомобили от ночного снегопада. А я бреду к метро. И нет у меня ничего, кроме бодрящего холода в спине и на глазах.
