«Первый мужчина, которому я состроила глазки, был врач, принявший роды у моей мамы, и она была уверена, что последним станет тот, который будет гвозди в гроб забивать. Но теперь другие технологии, так что свой последний шанс я потеряла», – смеется Ляля Цивьян. Вообще-то она Валентина Сергеевна и ей 82 года. Но люди, которые имеют счастье с ней общаться, не могут соотнести эту странную цифру с ее реальным возрастом, потому что она молода и полна сил. Ляля любит танцевать, путешествовать (только что вернулась с Иссык-Куля), хлопнуть рюмашку-другую, и поклонники у нее до сих пор есть. Почти 60 лет она прожила в счастливом браке с известным писателем Гунаром Цирулисом – своей главной и большой любовью. Но была в ее молодости другая любовь – такая чистая и романтичная, что нам остается только всплакнуть, восхищаясь и завидуя.
«А я свой нос на ваш не променяю»
Накануне войны меня и маму выслали из Ленинграда в Старую Руссу как врагов народа. Мои отец и отчим были расстреляны. Отец - потому что он был буржуем, а отчим за то, что боролся с буржуями. Но прожили мы там недолго: немцы подходили к городу и началась спешная эвакуация. Кто-то нам говорил: «У вас бумажки, что вы враги народа, зачем вам бояться немцев?» Моя мама в страшном гневе сказала, что никогда она не позволит себе сдаваться врагам. Такими они были - враги народа.
Я взяла только самое дорогое – Ахматову, Гумилева, Есенина, ну и летние вещи. Несколько месяцев добирались до Архангельска. По дороге решили порвать свои документы и сказать, что нас обокрали, - если вдруг узнают, что мы обманули советскую власть, все равно дальше Архангельска не пошлют. Потому что в то время место хуже, чем Архангельск, трудно было себе представить. Со временем мы получили новые паспорта, но до хрущевской «оттепели» я жила и дрожала: а вдруг узнают?
Мы приехали в этот холодный, голодный город, мне было 20 лет, и первое, что я хотела, - учиться, учиться и учиться. Ленин же так завещал нам. Я поступила в Архангельский институт на английское отделение. Зимних вещей у меня не было, поэтому я ходила в том, что мне подкинули добрые люди: какое-то страшное пальто, калоши, завязанные бинтами - иначе они падали; платок на голове.
Однажды подружка по институту позвала меня в театр, а потом на танцы, которые начинались сразу после представления. Я должна вам сказать, что никогда в Советском Союзе так много не танцевали и не представляли столько зрелищ, как во время войны. Как только прекращали бомбить, тут же начинали танцевать. Это какая-то разрядка, пир во время чумы. Но это было прекрасно. "Тамара, как я пойду на танцы? Ты же видишь, какое у меня пальто?" - "А ты в гардеробе разденешься, никто его и не увидит. Все остальное у тебя приличное".
И вот, прослушав оперу, мы пришли на танцы. В Архангельске размещались американские и английские военные базы, поэтому в клубе было много иностранцев. Я заметила двух англичан: младшие офицеры, один высокий, такой красивый, что глаз не оторвать; второй - ниже ростом, менее красивый, но значительней, настоящий английский лорд. Высокий говорит, показывая на меня: "Посмотри, какая очаровательная девушка". А тот отвечает: "Да, но нос...» Я не сдержалась и сказала по-английски: "А я свой нос на ваш не променяю". Он так неловко себя почувствовал, что извинился несколько раз и тут же пригласил меня танцевать. Так мы с Джеффри стали встречаться на танцах. Но! Меня называли Золушкой, поскольку минут за 20 до окончания танцев убегала, чтобы никто не видел, как я одета. И Джеффри никак не мог понять, почему он не может меня проводить.
Однажды днем в своем страшном наряде я возвращалась из института и вдруг увидела Джеффри с другом. Я готова была провалиться сквозь землю, но спрятаться было некуда. И пока я металась, они повернулись и ушли. Потом он рассказал, что, увидев меня издали, все понял и попросил товарища отойти, чтобы не смущать. Я подрабатывала переводами в Интерклубе – это спасло нас с мамой от голодной смерти и позволило наконец купить пальто. Теперь я выглядела прилично и не дергалась при встречах. Как влюбленные во все времена, мы держались за руки в кино и смотрели друг другу в глаза на танцах. Но больше ничего – такая норма поведения была в то время.
Встречаться с иностранцами было очень опасно - многих девочек за их романы арестовали. А скрыть отношения было практически невозможно, ведь каждый третий в то время был осведомителем. И я бы никогда бы в жизни не спаслась от тюрьмы, если бы не мамин поклонник из КГБ Василий Андреевич. Именно он следил за англичанами и теми, кто с ними встречался. И как потом оказалось, он все доносы на меня уничтожал.
Маме пришлось сдать кровь, чтобы получить немного денег, и сразу после этого она заболела брюшным тифом. Я не знала, что делать: в квартире страшно холодно - даже вода замерзла в стакане, мама без лекарств, без врачей, почти умирает... И вдруг в самый трагический момент приходит соседка: "Лялечка, к вам какой-то господин". Я выскочила, смотрю -- Джеффри. Он спокойно отодвинул меня в сторону, прошел в комнату и увидел эту картину. Его как ветром сдуло. Я подумала: испугался. Но уже через час он пришел с английским врачом, ящиком лекарств, и, конечно, маму они спасли. И тогда мама сказала: "Знаешь, что бы нам за это ни было, но с человеком, который мог так поступить, встречайся сколько тебе хочется".
Продолжение ЗДЕСЬ, подпишись на наш канал!
Записала Инна Каневская (с) "Лилит"