"Музыка в живописи" - тема невероятно интересная и интригующая. Всегда бывает любопытно узнать, что хотел показать, "озвучить" художник, что именно записано в нотах, по которым играет или которые демонстрирует персонаж, изображенный на картине. Таких примеров особенно много в живописном наследии старых мастеров.
Аллегорические изображения пяти чувств известны в западноевропейской живописи еще с ХV века. Но особое развитие этот сюжет получил в искусстве фламандских художников.
Исключительный интерес представляет картина знаменитого нидерландского художника ХVII века Яна Брейгеля Старшего “Слух”, хранящаяся в музее Прадо в Мадриде.
Глубоко и всесторонне раскрыл содержание этой картины российский музыковед, органист - Александр Евгеньевич Майкапар.
Вполне естественно, считает он, что, для того чтобы символизировать одну из человеческих способностей – способность слышать, художник выбрал музыку. И музыка встречается в этой картине буквально повсюду. На картине изображено такое количество ее атрибутов, что шедевр этот с полным правом можно назвать музыкальным инвентарием раннего барокко.
На заднем плане в дальнем левом углу комнаты видно музицирующее общество: три женщины поют по раскрытой нотной книге, рядом ребенок; его присутствие символизирует старую нидерландскую пословицу: “Что поют взрослые, то напевают и дети”. Дамам аккомпанирует на инструментах мужской квартет. Из инструментов здесь представлены две лютни, басовая виола и так называемая поперечная флейта.
На картинах, украшающих левый простенок и правую от галереи стену, различимы два античных сюжета, также связанных с музыкой, – “Аполлон с музами” и “Орфей, укрощающий своей игрой зверей”.
Очевидно, что сюжеты этих “картин в картине” выбраны не случайно: и Аполлон, и Орфей были, согласно античной мифологии, величайшими музыкантами и, следовательно, обладали тончайшим слухом. Раскрытый триптих, изображенный в простенке под сценой с Аполлоном, демонстрирует сюжет “Благовещение”, выбор которого также не случаен: благая весть, принесенная архангелом Гавриилом Деве Марии – “Ave gratia plena Dominus tecum” (“Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою!”), – воспринята ею именно посредством слуха.
Но наибольший интерес представляет передний план картины. В самом центре аллегорическое изображение самой Музыки – мотив, заимствованный у античности. Судя по величине грифа, инструмент, на котором она играет, – басовая лютня.
Пространство на полу вокруг Музыки также занято самыми различными музыкальными инструментами и нотами. Их список весьма внушителен : орган-позитив, клавесин, тромбон, большой барабан, виолоне, ребек, сопрановая лютня, басовая виола, набор поперечных флейт в футляре, теноровая виола, скрипка, корнет, шалмей, лира да браччо, ручной колокол, еще одна теноровая виола, блок-флейта, прямой корнет, колокол, арфа, маленькие колокольчики и всевозможные охотничьи рожки, французский рожок, другие шумовые инструменты.
Особенно подробно Александр Майкапар говорит о клавесине. Это большой двухмануальный инструмент, украшенный в стиле мастеров знаменитой антверпенской династии Рюккерсов. Доказательством принадлежности инструмента мастерской этой династии может служить латинский девиз, последние буквы которого – BANT – написаны на откинутой торцовой крышке. Полностью он читается, по-видимому, так: “acta virum probant”, что значит: “о человеке судят по его делам”. Этот девиз часто встречался на клавесинах данной мастерской.
Не удивительно, что Ян Брейгель в качестве образца использовал инструмент своего соотечественника, – художник почти наверняка был лично знаком с семьей Рюккерсов. Ян Брейгель был деканом гильдии св. Луки, в которую входили и клавесинные мастера. К тому же и он, и Ханс Рюккерс Младший, и Питер Пауль Рубенс (вступивший в гильдию в период деканства Брейгеля, написавший совместно с ним ряд картин и тоже связанный с Рюккерсами, поскольку украшал своей живописью их инструменты) – все они были одновременно, в 1623 году, в знак признания их заслуг освобождены от воинской повинности.
Кроме инструментов, большой интерес представляет и музыка, записанная в нотах, расставленных на пюпитрах и разбросанных на полу. Можно прочитать открытый титульный лист на переднем пюпитре: “Шестиголосные мадригалы Пьетро Филиппи, английского органиста Его Светлости эрцгерцога Альберта и Изабеллы, герцогини Австрийской”.
Если в случае с клавесином вполне понятно, что выбор пал на инструмент, сделанный соотечественником художника, то здесь возникает вопрос: почему Брейгель использовал произведения иностранного композитора, и именно Петера Филипса? Не могли бы и они быть знакомы? Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к биографии композитора. П.Филипс (около 1560 – около 1633) провел большую часть жизни вне Англии. У себя на родине он был меньше известен, чем на континенте, хотя и считался одним из лучших композиторов. Генри Пичем в своем знаменитом трактате “Совершенный джентльмен” (1622) писал: “Следует также упомянуть нашего соотечественника Петера Филипса, брюссельского органиста, в настоящее время – одного из крупнейших музыкантов Европы. Он подарил нам много превосходных песен, мотетов, мадригалов, написанных преимущественно в итальянском стиле”. (Вот почему титульный лист, воспроизведенный Брейгелем, дает итальянизированную форму имени композитора.) В 1597 году эрцгерцог Альберт взял П.Филипса к себе на службу в качестве органиста, а уже в следующем году композитор посвящает ему первое собрание своих мадригалов. Их публикует издательский дом Фалезе, принадлежавший династии нидерландских нотоиздателей, снискавших известность в XVI–XVII веках. Издание, использованное Брейгелем, однако, посвящено не только Альберту, но и его супруге Изабелле. В брак они вступили в 1599 году, и свой второй сборник, на сей раз шестиголосных мадригалов, вышедший в 1603 году, Петер Филипс посвящает уже им обоим. С тех пор светской музыки композитор больше не пишет. А значит, на пюпитры Брейгель “поставил” партии второго собрания мадригалов П.Филипса. Можно предположить, что, избрав для этого титульного листа как раз точку пересечения горизонтального и вертикального золотого сечения картины, художник тем самым как бы поставил и свою подпись под посвящением Альберту и Изабелле, придворным художником которых он сам был.
Если нам известен автор произведений, стоящих на пюпитрах, то чьи сочинения записаны в нотах, разбросанных на полу, установить пока не удается.
По материалам статьи А. Майкапара
