В рамках «Ново-Сибирского транзита» был показан спектакль-гость фестиваля «Оборотень» в постановке Сергея Потапова по пьесе эстонского драматурга Аугуста Кицберга. Посмотрела, рассказываю.
Когда на сцене таллиннского театра «R.A.A.A.M» якутский режиссер, говорящий по-русски, ставит пьесу, написанную эстонским автором на эстонском языке — это уже вызывает интерес. Пьеса об оборотнях, живущих среди людей. О людях, живущих в мире оборотней. О свободе, вере и о выборе, который наверняка встает перед каждым человеком. В результате единения талантов режиссера, актеров, художника получается спектакль, насыщенный символами, конфликтами, энергетикой «народной силы», который не отвечает на вопросы, но ставит их перед любым, даже самым искушенным зрителем.
Действие, как сообщают титры, происходит в начале XIX века. Время, когда еще не отменено крепостное право. Время, когда живы суеверия о людях-оборотнях и ведьмах. Время, когда еще делят мир на «свой» и «чужой». Хотя разве что-то сейчас изменилось?
Режиссер Сергей Потапов начинает действие со страшной сцены: бьют женщину. Бьют до тех пор, пока она не падает замертво. Так в деревенской глуши наказывают ведьму, а жители ближайших селений должны быть свидетелями казни — для устрашения. Эти звуки — свист кнута и женский крик —заставляют зрителя содрогнуться.
Эмоциональный настрой создаёт и звуковой ряд, и световая партитура в спектакле: акапельные народные песни, полумрак на сцене с минимальными всполохами, вой волков — всё работает на то, чтобы перенести зрителя в атмосферу глухого, дремучего края, и в прямом, и в переносном смысле.
Жизнь на хуторе, дорогу к которому то и дело заметает снегом, а в ближайших лесах рыщут волки, проста и беспросветна. Точнее всего об этом говорит старуха-бабушка: «Десять поколений жили здесь в Таммару. Жили, работали, рожали детей, отцы наши, деды…все страдали…»
Слух выхватывает главное слово: «страдали». Из поколения в поколение ходили на барщину, пахали как волы — обречённо, смиренно, осознававшие свою жизнь как провидение божье и готовые вновь страдать.
И точно так же обречённо едут мужики в метель к церкви, чтобы присутствовать на казни ведьмы. Рабская привычка бояться всего и всех: и барина, и ведьм, и пришлых людей. В воздухе словно разлит адский холод, в котором ничему живому нет места. А в доме ждут хозяина с работником, приемная дочь Мари учит заповеди, сводный брат Маргус задирает и пугает её. Именно в это время будет произнесено это страшное слово — «оборотень». Мари пока еще не знает, что оно означает, а потому продолжает свой урок.
Несколько раз девочка произносит по слогам — «символ веры». И хотя мы знаем, что в христианстве символом веры принято называть краткое изложение вероучения, в том, что эти слова произносятся в начале спектакля, есть особый смысл. Спектакль насыщен символами, как лес, окружающий хутор — волками. С помощью этих символов наряду с возвышающимся на сцене крестом, игрой света и звуков, жестами и движениями режиссер проводит едва различимый мостик из реального мира в мифологический, из человеческо-бытового в природный, и наоборот.
Противостояние «свой-чужой» составляет основу картины мира в человеческих отношениях с глубокой древности. Чужой мир по отношению к человеку нейтрален, если не сказать — дружественен. Враждебными эти миры становятся только тогда, когда кто-то нарушит нормы взаимодействия между ними. Так, например, в сказках многих народов оборотень нападает после того, как человек нарушает «баланс»: убивает много зверей, переступает запреты, границы. В любом фольклоре можно найти отсыл к тому, что невестка, приходя в новую семью, долгое время считается чужой, «нечистой». Чтобы стать «своей», ей необходимо «умереть» в своем роду и заново «родиться» в мужнином.
Тийна, дочь забитой «ведьмы», прибившаяся к дому Яаниса — тоже «чужая». И это несмотря на то, что была принята и обласкана, выращена наравне с другими детьми — родным сыном Маргусом и приемной дочерью Мари. Ведь есть же у этой семьи сердце, коли не выгнали к волкам «ведьмино отродье», коли пригрели еще одну сироту? Дерзкая, свободолюбивая, пылкая — Тийна плохо вписывается в патриархальный уклад. А потому «своя» она только до поры до времени: пока не придёт ко всем троим детям любовь.
Для семьи главное — сохранить род и чистоту крови: «Господи, Отец наш Небесный, спаси и сохрани род и кровь нашу!» Но даже Бог бессилен перед любовью. Маргус не может полюбить белокурую Мари — Тийна красивее, живее, интереснее. И тогда Мари сочиняет небылицы про сестру, сваливая на нее то унесённого волками жеребенка, то ягнёнка. Тийну называют оборотнем и изгоняют из дома, и даже любовь Маргуса не может ее спасти.
Есть ощущение, что актерское существование на сцене подчинено не столько театральным законам, сколько подспудному народному естеству. И там, где возможно обойтись без слов, режиссер обходится без них, давая говорить предметам и жестам. Так, в спектакле то и дело возникают камни: герои «едят» камни, «рожают» камни, трут себя в бане камнем словно мочалкой… Да и умирая, выбрасывают их из рук.
Символично, что даже Маргус, испытывающий подлинную любовь, протягивает бабушке вместо сердца камень. Мир, в котором нет места живым чувствам. «Это потому, — говорит Тийна, —потому что вы живете как рабы, ходите на барщину, а есть лес, а есть река, есть свобода». Но у семьи Маргуса нет этого ощущения свободы, будет все так, как должно быть — как жили годами, веками.
Сцены, изображающие эстонский деревенский уклад жизни, бесконечно красивы. Взять, к примеру, сцены в бане. Сначала моются мужчины – хозяин и батрак. Движения персонажей аутентичны и напоминают какой-то обряд, причем не обязательно эстонский. Это мог бы быть якутский, хакасский, африканский обряд. А сколько здорового и тонкого, истинно народного, юмора у батрака, пародирующего своего хозяина! Ни дать ни взять — Иванушка-дурачок из русских сказок, в руках которого точно также могли «плыть» в полутанце сапоги хозяина.
У женщин свои танцы. Игра с платками, с простынёй: то ли сами вытираются, то ли бельё стирают и встряхивают, то ли подвенечный наряд готовят — и в этом тоже много причудливой красоты. Как и в том, что вдруг неожиданно в спектакле начинают звучать… якутские мотивы. Нет, они не заполоняют спектакль — режиссер дает их маленьким штрихом. Потому и смотрят изумлённо домочадцы на Маргуса, играющего на хомусе. «Это тоже из чужого мира», — читается в глазах хозяйки и хозяина.
Театральная условность доведена Сергеем Потаповым до чрезвычайной простоты и вместе с тем — до невероятного обобщения.
Как изобразить смерть на сцене? Чего проще: герои сами ложатся в ящики, замирают, выбрасывают из рук камни — и вот уже невестка Мари сдёргивает чуть ли не с ненавистью передник и платок с хозяйки, а с хозяина стаскивает сапоги и отдает батраку. Сразу становится понятно, кто теперь здесь хозяйка. И кому она будет покровительствовать — тоже ясно. Целуя новоиспеченную жену во время свадьбы, Маргус накидывает на нее платок — она ему противна. Жизнь с Мари для него — хуже смерти, оттого он вдруг накидывает петлю на шею и изображает повешение. Зритель замирает: что это – игра или герой действительно покончил с собой? Ан нет – это еще один жест, символизирующий состояние героя. И таких причудливых приёмов, работающих на зрителя, довольно много.
Уходя, Тийна зовет Маргуса за собой — в лес, к свободе, к любви. Но на защиту «своего» кидаются все: Мари со спины запрыгивает ему на шею, вцепляясь как кошка, мать хватает за руки, отец применяет силу… А перед Тийной вся семья выставляет «оборону» с ложками в руках, словно говоря: его место здесь, где мы добываем насущный хлеб, где все крепко сколочено и крепко связано — дом, хлеб, скот.
Тийне в этом мире нет места. «Как же так — зачем же вы меня взяли, зачем растили, любили, чтобы теперь предать?» На этот вопрос девушка получает один ответ: потому что ты — оборотень.
Она не может увести Маргуса: он слаб перед своей семьей. Но способна показать когда-то приютившей её семье, каковы они на самом деле. Вытягивая из груди домочадцев красные ленты, словно выпивая их кровь, Тийна говорит: да, я оборотень. А они-то кто? Осознают ли они, с ужасом глядя на эти ленты, в кого они обернулись из любящих и милосердных людей?
Сколько волка ни корми… И сколько бы ни кружила Тийна по лесам, сколько бы ни приносила ей волчица мяса в благодарность за хлеб, девушка все равно будет возвращаться к дому, где когда-то ее пригрели. Вернётся и для того, чтобы умереть. Как человек.
А Мари, пытаясь сдвинуть крест, исступленно крича, будет кружить вокруг него, словно волк в загоне. Но разве Бог виноват в её несчастье? Или всё же человек, который человеку — волк? И где та грань, за которой обычные человеческие слова начинают звучать страшнее и безумнее, чем вой волчьей стаи?!
24 мая 2016 г., журнал "Мираман"
Текст: Алсу Фатыхова
Фото: Фрол Подлесный
