«Все дело в том, чтобы мы любили, чтобы у нас билось сердце — хотя бы разбивалось вдребезги! Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи — те самые серебряные сердечные дребезги».
(Марина Цветаева)
Каждый год, отдаляющий нас от событий жизни Марины Цветаевой, самым непредсказуемым образом делает ее все более и более близкой, современной и своевременной. Наверное, потому, что все ее яркое творчество – искренняя повесть «о времени и о себе». «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед...», – предсказала свой триумф двадцатилетняя Марина.
Время Цветаевой – время Есенина, Блока, Ахматовой, Бальмонта, Маяковского, Мандельштама – какие непохожие личности, непохожие стихи и судьбы! И даже среди этих великих поэтов Цветаева немного наособицу: «Какие стихи Вы пишете, Марина... Вы возмутительно большой поэт», - писал Марине Цветаевой Борис Пастернак.
Она не признавала никаких литературных школ и течений, только человеческие чувства и всегда оставалась внутренне свободной. А ведь темы ее стихов, поэм, прозы все так же неизменны и самобытны, как и столетия назад: любовь, родина, поэзия, жизнь… Сильная, свободолюбивая, уверенная женщина, прошедшая горнило революций, нищету и череду черных чересполосиц, пережившая множество личных драм и трагедий, всегда замечала, что писать стихи – это все равно что «вскрыть жилы», из которых неостановимо и невосстановимо хлещут «жизнь» и «стих». «Равенство дара души и слова – вот поэт».
В первые послереволюционные годы Константин Бальмонт вспоминал о необыкновенной чуткости и доброте Марины Цветаевой: «…добрая и безрассудная. У нее в доме несколько картофелин. Она все их приносит мне и заставляет съесть». Казалось, что она не замечала бурь, свирепствовавших над ее головой, уносящих множество жизней, в том числе, и близких для поэтессы людей – и, конечно же, это не так.
Тончайший камертон ее души выстраивал гармонию звучания ее стихов, в которых она так талантливо выразила все величие своей жестокой эпохи.
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет всё, что пело и боролось,
Сияло и рвалось:
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет всё — как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой,
Виолончель и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.
